Читаем без скачивания Под сенью проклятия - Екатерина Фёдорова

— Жалко бабу. А схожу-ка, проведаю. — Я забросила в рот кусок сморщенного уваренного яблока, раскусила мякоть. — Если госпожа спросит, так скажите, что я за травками пошла.

Хорошо быть травницей — всегда можно уйти, а при случае отговориться, дескать, за травками хожу, без дела не сижу.

— Ступай, Триша. — Тепло сказала баба Котря. Умильно подперла натруженной рукой подбородок, увешанный складками. — Может, чем и пособишь бабе. А госпожи ты не бойся, она теперь только к обеду встанет. И госпожа Арания, дочка её, тоже. Вот как они встанут, тогда все и начнется, мне подносы тащить, Саньше с ведром бежать, покои убирать.

— Нож бы мне. — Попросила я, чувствуя себя удивительно легко. Почти как дома. Почти как с бабкой Мироной. — Траву резать.

Саньша уставилась заворожено, а баба Котря, резво подхватившись, махнула подолом сарафана по полу, кинувшись к небольшому столу рядом с подтопкой. Вытянула из-под столешницы ящик, запрятанный снизу рукой умельца, достала нож длиной в ладонь.

— Вот. Острый, как раз вчера Теляша наточил. Как знал.

Темное железо лишь у самой рукояти поела ржа. Да и то чуток. Нож был не старый, с деревянным упором, чтобы палец не соскальзывал на лезвие.

— В Неверовку иди тропой, что от ворот влево сворачивает. — Заботливо сказала повариха. — Волков в нашем лесу уж три года не видели, но, может, попросить кого проводить?

— Проводить травницу в лес? — Изумилась я.

Баба Котря успокоено кивнула, а Саньша вновь с жалобным вздохом прилипла к окну, за которым нарвин оглаживал по боку и холке забеспокоившуюся кобылу.

Глава третья. Парафена

Прежде чем отправится в Неверовку, я сбегала наверх, на второй поверх, чтобы сменить платье на сарафан и взять корзину.

Вчера в закрытой от солнца колымаге, обдуваемой ветром, жара была незаметна — но сейчас предстояло идти пешком, причем дорога, как сказала баба Котря, проходит не только по лесу, но и по полю. Солнце вставало, припекало все сильней, и в праздничной одежде становилось жарко. Да и праздничное платье из тонкого льна трепать по кустам не хотелось.

Внутри дома — и на лестнице, и в громадных гулких залах — все было тихо, дремотно. Я проскользнула в свою светелку, сменила сорочицу, одела и подвязала веревочным пояском сарафан. Потом достала из узла полотняную ленту, обвязала косу, чтобы та не расплелась по дороге. И отправилась, прихватив с собой корзину с шанежками. Им шел уже второй день, а тесто мы с бабкой вымешали на яйцах. Месяц первокур набирал силу и жар, печенная снедь в такое время долго не лежит.

Так что шанежки лучше отдать лесному зверью. Заодно и Кириметь порадовать подношением.

Лес за воротами сначала шел невысокий, из орешин и молодых берез. Меж ними стояли невысокие черёмухи, увешанные кистями зеленых жемчужин, которые уже через месяц нальются, почернеют и станут ягодами.

Потом пошли сосны, лес подрос, протянул над тропой раскидистые лапы. Я оставила шанежки на первой же полянке, где по траве протянулась вязь земляничных кустов. В ежевичных кущах на дальнем конце прогалины шебуршал ёж. Я пожелала ему доброго угощения и пошла дальше.

Первые три травы, нужные для приворотного зелья, попались мне на глаза ещё в лесу за воротами. Четвертая стыдливо пряталась возле тех самых ежевичных кустов, где копошился ёж. Не хватало только пятой и ещё кое чего.

Все знают, что приворотные зелья у травниц разняться по силе. И причина этого не только в том, что всякая травница свою силу имеет, даже зелье в котле при варке по-своему вымешивает — хотя и это есть. Соль в том, что зелье варят по-разному. Пять положенных трав в приворотное варево кладут все, а вот шестую травку каждая травница добавляет, исходя из слов наставницы. А она, как известно, у каждого своя, и редко бывает, чтобы одна и та же выучила сразу двух преемниц.

Бабка Мирона, к примеру, добавляет не травку даже, а корешок, на который ей указала когда-то давно помершая бабка Олоша, её наставница. И я, стало быть, тоже добавлю. Только сначала придется поискать.

Лес пах разогретой хвоей, но один раз сбоку потянуло душком гниющей дичины — то ли какой-то зверек помер, то ли волки в этом лесу все-таки имелись. И даже пренебрегали извечным обычаем прикапывать остатки недоеденного.

Вырвавшись из леса, дорога запетляла среди полей. Большая часть наделов успела покрыться короткой порослью после недавней вспашки. Но чернота земли все ещё просвечивала сквозь зелень. На нескольких полосках тянулась к солнцу озимая рожь, успевшая оправится и подняться. Солнце набирало силу и жар — первый месяц лета, первокур, тешил землицу-матушку жаркой лаской, гнал соки и поднимал хлеба.

До Неверовки идти было близко. На первом же огороде, что смотрел на поля, копошилась стайка детишек под предводительством мощной бабы — пололи морковь и капусту. Я остановилась, поздоровалась и спросила дорогу к дому Парафены. Баба с детворой, дружно щипавшие зелень вокруг ростков, тут же с готовностью разогнулись. Хозяйка утерла пот, капавший со лба, и спросила, кто я буду. Узнав, что травница, и хочу повидать Парафену, бабища закивала головой и отрядила младшенького — чтобы довел.

Веснушчатый самилеток, обрадованный возможностью увильнуть от полотьбы, немного поплутал по улицам. У высокой избы, крытой новеньким тесом, он нехотя со мной попрощался и вразвалку пошел назад, взбивая босыми ногами облачка пыли. Я улыбнулась, глядя на то, как он топырил острые локти, срывая по дороге верхушки у придорожных сорняков.

А потом развернулась и стукнула в калитку, прорезанную в заборе рядом с большими, двустворчатыми воротами.

Крольча оказался худым мужиком, с печальными глазами и резкими, свежими морщинами на лбу. Услышав, кто я и зачем пришла, он засуетился. Ещё никогда меня не вводили в избу с большим почетом — мужик умудрился два раза поклонится, пятясь задом к высокому, в резных балясинах, крыльцу. И все приговаривал:

— Ох-ти, матушка, посмотри, Кириметь-кормилица тебе подмогою.

По годам Крольча был в два раза старше меня, и жалостные нотки в его голосе, судя по натужности, были ему непривычны. Я ступила в высокие темные сени, справа и слева украшенные дверями клетей. Вошла в избу, просторный пятистенок, где в первой горнице была угол для готовки, длинный стол в красном углу, под засохшей березовой ветвью, перевитой красной нитью, оберегом с прошлого Свадьбосева. Справа от двери, перед столом, пряталась за занавесками, тканными из рогожи, кровать хозяев. Я ткнула принесенную с собой корзину в руки Крольче и поднырнула под занавес.

В матицу рядом с кроватью был вбит пустой крюк от люльки. Парафена лежала на кровати пластом. Она была ещё не стара, лет на пять моложе Крольчи. Глаза равнодушно рассматривали что-то на потолке, темные волосы свисали с края кровати. Отчетливо пахло мочой, хотя ряднина под ней гляделась свежей. В вырезе белой сорочицы из добротного льна торчали острые ключицы.