Читаем без скачивания Мыс Раманон - Анатолий Ткаченко

— Вон он, твой «Орел», — сказал Витька. — Пришвар­товался вторым бортом, любуйся и радуйся!

Да, вторым от причала, за таким же ржавым, огромным, с высокой рубкой в самой корме танкером, стоял «Орел». Название было написано еще по-иностранному. И на каж­дом спасательном круге, даже на палубных ведрах выведе­но белой краской: «Орел». Русик впервые видел так близко танкеры и удивился их громоздкости и неуклюжести. Ка­залось, они вовсе и не корабли — какие-то железные, не­понятной формы плавающие понтоны, а ведь издали, когда смотришь с берега, танкер похож на длинную торпеду, чет­кий, разумный весь, с мощным буруном перед носом.

— Глянь, тебе повезло,— толкнул его локтем доволь­ный Витька. — Команда не разбрелась, недавно ошвар­товались. Пошагали в гости.

На ходовом мостике, сцепив руки за спиной, неспешно похаживал толстый моряк в галстуке и белой фуражке; иногда он брал мегафон и что-то кричал на палубу громко, непонятно. Матросы, одетые в синюю робу, скручивали круглыми бухтами канаты, стопорили лебедку, убирали ведра, ящики. Вот уже и нет никого, команду словно волной смыло, попрятались в кубрики, лишь выхаживал степенно багроволицый моряк по краю мостика.

С причала на борт танкера был переброшен деревянный трап, Витька ступил на него и, видя, что Русик трусит, схватил его за руку. Они прошли по гулкому железу пер­вого танкера, а на «Орел» перепрыгнули: суда стояли, тесно притертые бортами, их разделяли только резиновые баллоны-кранцы. Тут же сверху обрушился мегафонный гром:

— Куда направился детский сад?

В тишине, звонкой от плескавшихся где-то внизу ма­леньких волн, прозвучал тоненький голос — Витька сло­жил ладони рупором, крикнул, задрав голову:

— Нам матроса первого класса Задорожко! Сын к нему пришел! По очень важному делу, товарищ капитан!

— Боцман Задорожко! — рявкнул мегафон. — На вы­ход!

Не успел Русик толком осознать и порадоваться за отца — он ведь теперь боцман! — как появился моряк в ки­теле, мичманке, черных наглаженных брюках (успел, видно, переодеться для берега), издали, от надстройки, глянул в их сторону и, явно ничего не понимая, медленно при­близился к ним. Был он невысокого роста, зато плечист, с крупной головой, крепкой шеей, загорелый — сквозь за­гар на щеках и носу еле заметно проступали конопушки, из-под мичманки рыжел жесткий чуб.

— Он, — шепнул Витька. — Твой.

Моряк минуту смотрел на Русика и Витьку рассеянно, затем отвел взгляд, словно ища того, настоящего, кто вы­звал его на палубу, снова с неохотой воззрился на них серо-голубыми, невозмутимо спокойными глазами и спросил, чуть наклонившись вперед, — от него свежо пахнуло одеко­лоном:

— Вы к кому, ребята?

— К вам, товарищ боцман! — сказал громко Витька и подтолкнул Русика, замершего, одичалого, распустивше­го губы в глуповатой и счастливой улыбке. — Это ваш сын, Руслан по имени.

Резко выпрямившись, будто его обидно оттолкнули, моряк закинул за спину руки — к нему уже тянулся Рус­лан, чтобы крепко пожать ладонь отцу-боцману, — глаза у него притухли под беловатыми ресницами, губы сжались, кажется, чуть побелели и, почти не шевелясь, выговорили:

— Так. Понятно. Тебя мать послала? Да?

— Не-е... — не слыша себя, вымолвил Русик.

— Чего ей надо? Ну? Говори?

— Мы сами, честное слово! — Витька вплотную подо­шел к боцману, ткнул себя кулаком в грудь. — Он хотел вас увидеть, говорит: папа очень нужен.

— Вспоминаю, ты Витька-дуроход с Шестнадцатой. Ты все и придумал. Теперь слушай сюда. — Боцман поло­жил короткие, тяжеленные руки на тощие Витькины плечи, повернул его спиной к себе, скомандовал: — Шагом арш! И не оглядываться!

Витька послушно двинулся к борту танкера, а Русик, все еще держа на губах улыбку, чего-то главного не осозна­вая, чему-то не веря, ловил взгляд отца — ему чудилось, вот сейчас он посмотрит на него, узнает, скажет: «Привет, Русик!» — пригласит в каюту... И отец глянул на него при­тухшими, придавленными белесыми ресницами глазами, блеснувшими лишь на мгновение, сказал почти совсем спокойно, даже заботливо:

— Скажи матери — деньги скоро получит, переведу. Задержал. Долго в плавании был. Иди.

Возле борта Витька схватил ладонь Русика, помог ему перепрыгнуть на соседний танкер. Они побежали к трапу, гремя ботинками по железной палубе, а позади слышался смех, улюлюканье собравшихся вокруг боцмана матросов:

— Держи их за уши!

— Ах, зайцы соленые!

— В комендатуру их!

— Пусть утикают. Таким любые заслоны нипочем!

На пристани Витька остановился, сжал чумазый кулак и погрозил гоготавшим «орловцам», среди которых уже не было боцмана; толстый белый капитан, похожий на моржа, медленно спускался по железному трапу, ухмыляясь в се­дые усы.

До ворот порта они шагали в медленном потоке груже­ных машин, ворота проскользнули, когда впритык остано­вилось несколько грузовиков и вахтер делал выездные по­метки шоферам.

Сели в автобус, сошли на улице Дерибасовской. Отдох­нули под деревьями возле фонтана: водяная пыль освежа­ла, как мелкий дождичек в солнечный день. Платаны никли от духоты, стриженая травка сверкала росой. Витька, вольготно подремав минут десять, сказал, вяло отринув ладонью что-то невидимое:

— Официальная часть закончена. Перейдем к нормаль­ной жизни. — И запел, озирая уличную толчею: — «Как на Дерибасовской, угол Ришельевской, в девять часов вечера разнеслася весть...» Кстати, ты знаешь, кто такой был Де­рибас? Феринка-малютка! А живешь в таком великом горо­де. Дерибас был второй человек после Кутузова, понял? На­полеона чуть в плен не взял. Знать надо народных героев!

Русику захотелось домой, в свой тихий двор, в свою ком­нату-боковушку. Он бы сейчас лег и уснул. Спал бы долго, потом проснулся от голоса мамы и все позабыл. Уж очень Русик терялся среди шума, пестроты, движения больших улиц, чувствовал себя маленьким и несчастным: его устра­шали громоздкие, потемнелые от времени дома, хоть и красивые, он был никому не нужен в уличной толпе, что-то покупавшей в жаркой тесноте магазинов, евшей и немо говорившей за стеклами кафе и ресторанов. Русик любил свой берег, знал всех живущих н а нем, и они знали, что он тоже есть на свете. Даже Страхпом ему казался сейчас вполне терпимым мужиком.

Витька поднялся, туже затянул брючный ремень, вы­нул из кармана три рублевых монеты с мелочью.

— Потопали, развлечемся культурно.

Едва поспевая, Русик бежал за Витькой, а тот вышаги­вал широко, не увертываясь от прохожих, лишь иногда, толкнув нарочито патлатую девчонку, говорил грубовато: «Пардон, мадам!» Он шел как хозяин по собственной ули­це, небрежно жуя папиросу, сощурено оглядывая киоски, витрины, презирая людскую суету; купил два вафельных мороженых, сунул молча одно Русику и также по-хозяйски, будто прибыл к двери родного дома, остановился у подваль­чика с надписью «Гамбринус».

— Приглашаю. Лучшее пиво. Рванем по кружечке для успокоения нервов.

— Н-не знаю... — мотнул головой Русик, прилепившись глазами к медному квадрату, на котором была выбита лох­матая, скуластая, с заплывшими веками хохочущая физиономия. — Кто это, а?..

— Пивной бог, Гамбринус. Ну, давай лапу!

Они спустились по каменным ступенькам, протисну­лись в темноватый распахнутый вход, тут их придержал, надвинувшись животом, толстый швейцар в полотняном костюме с желтыми нашивками; Витька негромко, словно доверяя тайну, сказал: «Он со мной», — и ссыпал швейцару в подставленную ладонь мелочь. Сопутствуемые его нежными кивками, они прошагали под низкие своды знамени­того пивного заведения.

Горели лампы в красных, синих, зеленых светильниках, вместо столов у стен стояли большие дубовые бочки, вме­сто стульев — бочата. Были и столы с длинными лавками, но дальше, у мозаичной стены, просвеченной электричест­вом. Напротив буфета — маленькая сцена или просто под­мостки, пианино, барабан на железных ножках. Пахло теп­лой кислотой пива, вяленой рыбой.

— Швартуйся,— подтолкнул Витька к бочонку в углу, и Русик ойкнул, больно ударившись о жесткий круг, обтя­нутый обручем, а Витька хохотнул: — Ясно, не мамина перина, для мужчин.

— Сколько тебе, мужчина? — спросила официантка, держа позади Витьки поднос, плотно уставленный кружка­ми с потрескивающей пухлой пеной.

— Пару. И зажевать — пивных палочек.

— За палочками сходишь сам.

— Грубит, — вздохнув, пояснил Витька. — Думает, паспорта не имею. — Послушно встал, сходил к буфету, принес блюдце коричнево зажаренных хлебцев, действи­тельно похожих на палочки. — Пива хлебнешь малость?

Пить очень хотелось, Русик наклонил кружку, глотнул раз-другой и отшатнулся: горечь обожгла рот и горло, ка­жется, затрещала пивной пеной в голове, выступила слеза­ми на глазах. Он закашлялся, обеими ладонями посунул от себя кружку.