Читаем без скачивания Мальчишки в сорок первом - Виктор Борисович Дубровин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В голове у меня от этих слов такой винегрет получился — ужас.
— А к военкому ты пойдёшь? — спросил я Женьку.
Женька почесал ухо и ответил важно:
— Надо обсудить этот вопрос...
— А с кем обсудить? — сгорая от любопытства, спросил я.
— Так все секреты тебе и выдай, да?
Я понял, что Женька будет советоваться со связным своего отца. А может, даже с отцом.
— Ладно. Рассказывай правила, — сказал я.
Женька авансом выдрал у меня ещё клок волос, а потом и говорит;
— Первое правило — это... цейтнот. Цейтнот — это...
Женька сморщился, как от зубной боли, и повторил:
— Это значит.,.
— Цейтнот — это в шахматной игре бывает, когда времени шахматисту не хватает, — услышал я голос сверху.
На крыше стоял Сенька Шульберт — музыкант. В коротеньких штанишках. Сам коротенький, толстый. Руки в кармашки положил и на нас смотрит.
— Женька всё врёт тебе, а ты в веришь...
Женька сначала растерялся, а потом показал Шульберту кулак и как закричит:
— Провокатор! Лови провокатора!
Женькин крик подхлестнул меня, и я вслед за Женькой стал карабкаться по поленнице на крышу. Всё произошло так быстро, что я толком я не сообразил ничего.
Пока мы лезли вверх, Шульберт соскочил на землю и удрал.
...Цейтнот... Вот дурак! Сам сколько раз с отцом в шахматы играл. И папка часто говорил это слово. Особенно если мама на стол подаст, а мы ещё не доиграли партию. Мне стало не до себе. Теперь я был почти уверен, что Женька врал мне не только про бокс, но и про специальный разведотряд и про пушку...
— Если ты травил, — сказал я Женьке, — вот увидишь, все волосья у тебя повытаскаю.
Женька ничего не ответил и убежал. Когда бежал, из кармана у него выпала баночка с «боксёрской» мазью. Я поднял её и прочитал на баночке: «Мазь. Применяется против вшей и других насекомых».
КОМАНДИР ОТДЕЛЕНИЯ
Женька как сквозь землю провалился. Нисколько раз я пытался подкараулить его, но безуспешно.
На берегу Невы каждый день проходили занятия ополченцев и бойцов местной противовоздушной обороны. Ребята пропадали там целые дни. Когда копали ямы для блиндажей, помогали. Всех наших видел я там, а Женьку — нет.
«Может, Женька только про бокс и про пушку врал? — забеспокоился я — А в отряд дядя Дима и правда взял его...» Ребята про Женьку ничего не знали. Квартира Орловых вечно закрыта была.
Пошли слухи о том, что фашисты окружили Ленинград и готовятся к штурму города. По нашей Набережной улице[8] в сторону Финляндии шли колонны бойцов. Если бывая у них привал, я выносил бойцам то печенье из дачного запаса, то папиросы из папиного «НЗ» — и угощал.
И всё время думал, как бы это побольше помочь фронту. Когда бывали воздушные тревоги, мамка сразу заставляла в убежище бежать — в щель, что была в саду возле нашего дома. По дороге я не раз видел, как в небо взлетали ракеты. То где-то далеко, то совсем близко. Говорили, что это диверсанты запускают их — для ориентировки фашистским лётчикам.
Я мечтал поймать диверсанта-ракетчика. Как-то раз, когда взвыли сирены воздушной тревоги, я находился на крыше нашего дома. Здесь никого не было, и я решил никуда отсюда не уходить, в надежде, что повезёт и я выслежу диверсанта.
Фашистские самолёты шли не над нашим районом. Хлопки зениток доносились откуда-то издалека. В перерывы между хлопками на крыше устанавливалась насторожённая тишина. Ни огонька нигде не видать. Ни голоса не слышно. И вдруг чьи-то шаги. Осторожные. Крадущиеся.
Я так и обмер. Прижался к печной трубе. Жду и прикидываю, как выследить шпиона, а самому остаться незамеченным. И вдруг... Я чуть не поперхнулся. По крыше к чердачному балкону крался Женька. При луне был виден его шлем и бархатная курточка.
Только я хотел пугнуть Женьку — послышались разрывы бомб. Сразу много разрывов...
За Невой, где-то в другом конце города, выросло красное зарево. Я побежал к чердачному балкону — с балкона-то дальше видно, чем просто с крыши.
— Паразиты! — выругался Женька и сплюнул. Я тоже забыл о нашей ссоре.
«Только бы в Эрмитаж не попали», — с тревогой думал я, вглядываясь в кровавое зарево, которое разливалось за Невой. Мне почему-то стало вдруг страшно, что фашисты подожгли именно Эрмитаж. Ещё в прошлом году весь наш класс купил абонементы. По ним можно было ходить в музей хоть каждый день. Я очень любил Эрмитаж.
Мы не заметили, как на крыше появился дядя Гриша. Я даже вздрогнул, услышав его бас:
— Эт-то что такое?! Сейчас же марш в укрытие! — Дядя Гриша схватил нас и отвёл через весь чердак к лестнице, которая вела на улицу.
Мы и возразить не успели, как за нами захлопнулась чердачная дверь.
Утром зарево стало тёмно-багровым. Из-за Невы летела копоть. Кругом говорили о том, что горят Бадаевские склады, а там продовольствие на весь город. И ещё говорили, что фашисты готовятся к штурму Ленинграда и даже сборище своё запланировали в гостинице «Астория», что возле Исаакиевского собора.
...Вскоре после пожара на Бадаевских складах хлебные нормы снизили. Рабочим с 800 до 500 граммов, а иждивенцам и детям стали давать всего по 300 граммов в день.
Из магазинов исчезли сливочное масло, крупы. Длиннущие очереди стоят за маисовой мукой и крахмалом — их дают вместо крупы, за селёдкой — она идёт вместо мяса.
Ну да продукты не главное. Главное — как на фронте.
Когда немцы не бомбили и не обстреливали город, ветер доносил еле слышную артиллерийскую канонаду. Где-то в пригородах шли бои. Немцы рвались в Ленинград. Потому и занятия у нас не начались 1 сентября.
В конце сентября мы узнали, что штурм Ленинграда провалился. Вот тогда всех наших ребят и позвали в школу.
— Женя
