Читаем без скачивания Детонепробиваемая - Эмили Гиффин

– Ладно, – кивает Бен. – Можем жить с ребенком и на Манхэттене. Все вокруг так живут. Просто найдем квартиру побольше и поднапряжемся на работе. Так что эта причина не особо существенна. Назови еще одну.

Я громко вздыхаю и говорю:

– Получи. Моя карьера.

Тяжелую артиллерию я оставила напоследок. Я слишком, слишком тяжело работала, чтобы рискнуть всем достигнутым ради детей. Много раз видела, как это происходит даже с теми редакторами, которые стремятся и дальше двигаться вверх по карьерной лестнице. Им приходится пораньше уходить с работы, они уже не могут пожертвовать ради дела выходными и неизбежно теряют хватку и алчность. Перестают расти. Не знаю, что тому причиной – смена приоритетов или просто отсутствие сил со всем управляться. И не хочу знать, и ни под каким видом не желаю пополнять ряды очевидно несчастных работающих матерей, которые из кожи вон лезут, чтобы повсюду успевать, а в итоге разочаровываются, хронически устают и терзаются чувством вины.

– А что с твоей карьерой? – с невинным видом спрашивает Бен.

– Ребенок на нее повлияет не в лучшую сторону.

– Я же говорил, что какое-то время готов посидеть дома. Или можем нанять няню. Тебе необязательно увольняться. Даже необязательно переходить на частичную занятость. В мире множество работающих мам. Можешь спокойно заниматься и тем и другим.

– Но я не хочу, как ты не понимаешь? Заниматься и тем и другим означает толком не справляться ни с чем.

– Но из тебя получится чудесная мамочка, Клаудия.

– Я не хочу быть мамочкой, – говорю я настолько убедительно, насколько могу. – Прости, если кажусь тебе эгоистичной. Но, по моему мнению, гораздо более эгоистично рожать ребенка, не будучи всецело преданным этой идее. И я не вписываюсь в этот твой план, Бен.

– Не сейчас? – спрашивает он, снова откидываясь на подушки.

– Не сейчас, – отвечаю я. – И никогда.

Бен сверлит меня ледяным взглядом. Затем качает головой, откатывается от меня и бормочет в подушку:

– Ладно, Клаудия. Думаю, теперь мне все ясно.

        * * * * *

Следующим утром мы собираемся на работу молча. Бен уходит первым, не поцеловав меня на прощание. Затем весь день не отвечает на мои сообщения. Я так расстроена, что отменяю важный обед с известным литературным агентом, а потом по телефону накидываюсь на одного из самых обязательных и пунктуальных авторов за задержку сдачи рукописи.

– Вы же понимаете, что если не предоставите рукопись поскорее, мы не успеем подготовить сигнальные экземпляры для рецензентов? – выговариваю я, ненавидя себя за прорывающиеся в голосе пронзительные нотки.

За что я горжусь собой на рабочем месте – так это за то, что никогда не срываюсь на тех, с кем контактирую. Ни на своего помощника, ни на авторов. Терпеть не могу людей, вмешивающих личную жизнь в профессиональную деятельность, и сейчас про себя думаю, что если на мою работу так влияет простой разговор о детях, то трудно представить, что будет твориться, если у меня на самом деле появится ребенок.

Вечером я перечитываю рукопись и понимаю, что она нравится мне не так сильно, как при первом чтении, когда я решила её купить. Это необычная история любви – и я не могу не гадать, имеет ли отношение мое разочарование в романе к тому, что происходит с моим браком. При мысли, что в этом-то все и дело, меня накрывает паника. Мне отчаянно не хочется меняться. Не хочется перемен в жизни. Засыпаю на диване, мучаясь беспокойством и ожидая возвращения Бена. В какой-то момент слышу, как он, спотыкаясь, вваливается в квартиру и чувствую, как муж нависает над диваном. Открываю глаза и смотрю на него. Волосы всклокочены, от Бена пахнет бурбоном и сигаретами, но он все равно потрясающе выглядит. Внезапно меня одолевает безумное желание просто притянуть его к себе и заняться любовью. И черт с ним, с табачным перегаром.

– Привет, – мямлит он, едва умудряясь выговорить два слога.

– Где ты был? – тихо спрашиваю я.

– Гулял.

– Который час?

– Два с чем-то.

И тут его прорывает. Несет что-то о желании наслаждаться преимуществами бездетной жизни. Я замечаю, что употреблено определение «бездетной», а не «свободной от детей», как мы говорили раньше. И внезапно меня снова накрывает гнев.

– Очень по-взрослому, Бен, – бросаю я, встаю и топаю в ванную. – Нажраться в критический момент. Ответственный шаг для человека, убежденного, что из него получится отличный отец.

Да, это грубо и несправедливо. Бена можно назвать как угодно, но только не безответственным. Но я не отказываюсь от своих слов, а просто оставляю их эхом звенеть в пустоте между нами.

Бен прищуривается, кашляет и гнусавит:

– Пошла ты, Клаудия.

– Нет, пошел ты, Бен, – отбиваю я. Прохожу мимо него и захлопываю за собой дверь ванной. Руки трясутся, пока я отвинчиваю крышечку тюбика с зубной пастой.

Чистя зубы, я вновь и вновь проигрываю в уме состоявшийся диалог. Это наша первая подобная ссора. Мы никогда не говорили друг другу подобных вещей. Хотя у нас и случались жаркие споры, мы ни разу не опускались до обзывательств и ругани. Мы чувствовали себя выше тех пар, которые прибегали к подобным методам выяснения отношений. Поэтому эти взаимные оскорбления сразу же стали для меня символом тупика и неминуемого расставания. Может показаться излишне мелодраматичным инициировать разрыв из-за пары грубых слов, но во мне крепнет убежденность, что этот обмен грубостями стал для нас точкой невозврата.

Я выплевываю пасту, думая, что делать дальше. Нужно совершить что-то значимое, более существенное, чем лечь спать на диване. Пожалуй, стоит обронить слово «развод» или вообще уйти из дома. Заворачиваю за угол в нашу спальню и достаю из шкафа свой самый большой чемодан. Чувствую, как Бен наблюдает за мной, пока я беспорядочно запихиваю туда одежду. Футболки, нижнее белье, джинсы и пару офисных костюмов. Я лихорадочно пакую вещи, и мне кажется, что со стороны я выгляжу актрисой в роли разозленной жены.

В какой-то момент я передумываю. Мне не хочется покидать родную квартиру посреди ночи. Но гордость не дает пойти на попятную. Это же полная глупость – собрать чемодан, а потом остаться. То же самое, как в праведном гневе бросить трубку и тут же перезвонить. Нет, так нельзя. Поэтому я с чемоданом в руке спокойно марширую к двери, надеясь, что Бен меня остановит. Наклоняюсь и задерживаю дыхание, пока надеваю кроссовки и завязываю на бантик шнурки, давая мужу еще несколько секунд, чтобы извиниться. Пусть он встанет передо мной на колени, попросит прощения и скажет, как сильно меня любит. Не меньше, чем я его.

Но он холодным, ледяным голосом цедит:

– Прощай, Клаудия.

Я смотрю Бену в глаза и понимаю, что всему настал конец. И у меня нет иного выбора, кроме как выпрямиться, открыть дверь и уйти.

Глава 4

Единственное преимущество ухода от мужа глубокой ночью – хватает наносекунды, чтобы поймать такси. На самом деле я могла даже выбрать одно из двух, поднесшихся ко мне на углу Семьдесят третьей улицы и Коламбус-авеню. Таксисты наверняка заметили мой чемодан и предположили, что получат хорошие деньги за поездку в аэропорт, поэтому, забираясь в первую из машин, я говорю:

– Здравствуйте. Извините, мне только в конец Пятой авеню. – Следом я выпаливаю: – В пух и прах разругалась с мужем. Думаю, грядет развод.

Бена всегда забавляла моя болтовня с водителями такси. Он считает, что так ведут себя только туристы, да и несвойственно мне непринужденно общаться с посторонними. В обоих утверждениях он прав, но отчего-то у меня не получается удержаться.

Водитель смотрит на меня в зеркало заднего вида. Я вижу только его глаза, что досадно, ведь губы больше выдают мысли человека. Таксист или плохо владеет английским, или у него колоссальные проблемы с умением сопереживать, потому что он не говорит ничего, кроме:

– Где именно на Пятой?

– Двенадцатая. Ист-Сайд, – отвечаю я, отыскивая табличку с его именем на спинке сидения. Мохаммед Мухаммед. Приходится бороться со слезами, вспоминая, как Бен однажды сказал (примерно на четвертом свидании), что, если остановить такси, у водителя имя или фамилия окажется Мохаммед или Мухаммед – словно бросить монетку, шансы выкинуть орел или решку пятьдесят на пятьдесят. Конечно же, это преувеличение, но с той самой ночи мы всегда читали табличку и улыбались, когда прогноз сбывался. Так случалось по меньшей мере раз в неделю, но двойная удача выпадает мне впервые. Внезапно на меня накатывает непреодолимое желание развернуться и поехать домой. Коснуться лица Бена, поцеловать его щеки и веки и сказать, что, несомненно, табличка в этой машине – это знак, что мы должны все исправить и каким-то образом двинуться дальше.

Но я ищу в сумочке телефон, чтобы сообщить Джесс, что еду к ней. Вспоминаю, как оставила его заряжаться на кухне. Шепчу: «Черт!», понимая, что она может и не услышать звонок консьержа. А это, безусловно, проблема, ведь Джесс из пушки не разбудишь. Вскользь думаю отправиться прямиком в отель, но боюсь, что в одиночестве окончательно расклеюсь, поэтому решаю не сворачивать с намеченного курса.