Читаем без скачивания Менахем-Мендл - Шолом-Алейхем

Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!

Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получить такие же вести в дальнейшем.

А во-вторых, пишу я тебе, дорогой мой муж, чтоб ты не огорчался, – тебя можно поздравить: твой братец Берл-Биньомин уже женился, в добрый час! Даже полных двух месяцев не выждал – уехал в Бердичев, который поставляет мачех на весь мир, и привез оттуда мамашу своим деткам, девушку лет девятнадцати! Такую бы жизнь и долю всем мужчинам, как красиво это все выглядит! Недаром мама говорит: «Лучше уж нам вдовами оставаться, нежели вам детей наших сиротами делать!» Представляю себе, как бы ты слезы проливал, Мендл, если бы тебе, упаси бог, пришлось меня пережить, – не дожить бы до этого егупецким дамам! Они бы налетели на тебя, как пчелы на мед, и подцепили бы тебя в первый же месяц! И было бы у тебя, как моя мама говорит: «Тут тебе и плошка, тут тебе и ложка»; мог бы навсегда остаться егупецким жителем! «Шумишь», – пишешь ты? Шуми! Лети! Прыгай в огонь! Я к тебе не поеду, даже если бы знала, что ты там на смертном одре лежишь! А твои пятьдесят тысяч меня мало трогают. Во-первых, ты мой – как с пятьюдесятью тысячами, так и без них, а во-вторых, твои пятьдесят тысяч значат для меня не больше, чем понюшка табаку. Запомни мамины слова: «Покуда деньги на бумаге – это бумага, а не деньги…» Скажу тебе правду, дорогой мой, если ты имеешь сколько-нибудь наличными и намерен ждать, пока из них станет непременно пятьдесят тысяч, то ты либо сумасшедший, либо злодей и разбойник, которому не жаль ни жены, ни детей. Мне нравится, как он кормит меня «завтраками»: завтра он будет у ювелира, завтра он купит мне белье – все завтра. Дурень эдакий! О завтрашнем дне пусть господь заботится. Ты купи лучше сегодня. Оторвешь и захватишь – все равно, что найдешь! Моя мать, дай ей бог здоровья и долголетья, говорит очень умно: «На что тебе, дочка, подарки; скатерти, полотенца? Деньги пусть пришлет! Смерть, – говорит она, – не спрашивает у покойника, есть ли у него саван…» Подожду еще неделю-другую, пока не буду чувствовать себя вполне здоровой, а тогда я сажусь и еду, с божьей помощью, туда, к тебе, и тогда, Мендл, я тебе не позавидую! Я буду следовать за тобой по пятам, я там везде побываю. И ручаюсь тебе, что ты удерешь из Егупца средь темной ночи, как желает тебе от всего сердца

твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.XIМенахем-Мендл из Егупца – своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку

Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствуег она!

Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!

А во-вторых, да будет тебе известно, что творится нечто ужасное! Прибыли из Петербурга такие курсы, что у всех у нас в глазах потемнело. Словно громом убило, бомбой! Во всех конторах мрак, на Крещатике – землетрясение! И сразу же после Петербурга Варшава стукнула нас своими курсами. Началась суматоха, паника, столпотворение. Биржевики разбежались, будто корова их языком слизнула, а вместе с ними и я. Конец бирже! Конторы опустели, банкиры ходят без головы – все рухнуло! Представь себе, дорогая моя, что даже «Мальцевские», которые я считал, на худой конец, по две тысячи рублей, упали до девятисот пятидесяти! Или, скажем, «Путивль»: скорее я мог рассчитывать на то, что они вообще провалятся, нежели на понижение со ста восьмидесяти до шестидесяти восьми! О «Транспорте» и говорить не приходится: сорвался, никто его и в руки не берет! То же самое и «Волга», и «Дон», и все прочие бумажки. Однако все это еще золото в сравнении с Варшавой. Там и вовсе беда! С тех пор как мир существует, такого несчастья не было. Варшава сшибла «лилипутов» с двух тысяч четырехсот пятидесяти на шестьсот двадцать! А «возочки», которые держались так хорошо, так чудесно: мы думали, – вот-вот они до трех тысяч дойдут! А сегодня? И не угадаешь: четыреста шмардованцев![25] Как тебе нравится такой курс? Светопреставление! Ну и Варшава! Отличилась! Гнала, гнала и вдруг – на тебе! С чего все взялось, никто толком не знает. Один говорит одно, другой – другое. Дело тут, конечно, в деньгах, то есть в том, что денег нет! По-немецки это называется «тельд-мангель», а по-нашему – просто: «Ни ломаного гроша!» Ты, пожалуй, спросишь, как же так, ведь только вчера еще деньги на улицах валялись? На это никто тебе не ответит, но факт таков, что спекулянтов словно кипятком ошпарило, а заодно со всеми и меня. Скажу тебе правду: меня злость берет не столько на Петербург, сколько на Варшаву. Петербург двигался медленно: каждый день там понижались цены рублей на двадцать – тридцать, и все тут. Все-таки это более или менее прилично. А Варшава, – чтоб ей ни дна ни покрышки! – ведь это прямо-таки содом![26] Упаси господи! Нет такого дня, чтобы она не рванула то полтораста, то двести, а то и триста рублей… Пощечина за пощечиной, – так что мы здесь все ходили как пришибленные, оглядываться не успевали! Миллионов стоит нам эта Варшава, миллионов! Бог ты мой, где же был наш рассудок? Ах, если бы я тебя послушался, жена моя дорогая, – ведь я бы теперь всему свету три кукиша мог показать! Бродскому было бы далеко до меня! Но, видно, так бог велит. Не пришла, значит, настоящая пора… Хорошо еще, что мой банкир, дай ему бог долголетия, не торопит меня с уплатой нескольких рублей, которые я остался должен его конторе. Наоборот, он жалеет меня: обещает, когда положение улучшится, «подкинуть» кое-что, чтобы я при его помощи мог иной раз сколько-нибудь заработать. Но пока делать нечего. По бирже ходят не спекулянты, а мертвецы. Маклеры околачиваются без дела. Биржа, говорят, умерла и не воскреснет. Не за что браться. Были бы деньги, я мог бы кое-как перебиться, переждать это лихолетие. Небо еще, как говорят, на землю не свалилось. Глупости! Сердце мне предсказывает, что будет еще чем заниматься. Господь бог жив, а Егупец – это город… Не то, так другое… Но где взять деньги? Как твоя мама говорит: «Без пальцев и кукиша не покажешь…» Попытался было занять у кого-нибудь ненадолго, но все говорят, что в городе сейчас очень туго с деньгами, даже крупные дельцы и те нуждаются, прямо-таки до земли кланяются, ни за грош пропадают… Сотворил бы господь бог со мной чудо: пусть бы разбойники на меня напали и убили или так бы мне умереть на улице, потому что, дорогая моя, я уже не в состоянии все это переносить! Помилуй! Так хорошо, так крепко, так на месте я себя чувствовал! Держал в руках, как говорят, полную шапку, и вдруг – на тебе!

Так как я очень пришиблен, то пишу тебе кратко. Бог даст, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Пиши мне, как поживают детки, как твое здоровье? Кланяйся сердечно тестю, и теще, и каждому в отдельности.

Твой супруг Менахем-Мендл.

Главное забыл! Говорят в народе, что после пожара богатеют. Я полагаю, что после такого поражения, какое мы сейчас пережили, можно делать блестящие дела. Потому что все подешевело наполовину. Теперь можно было бы почти без денег делать «госики» с «премиями» на самые лучшие «бумажки». Я предсказываю и готов поклясться, что каждый, кто сейчас приобретает что-нибудь в Петербурге или в Варшаве, – осчастливит себя! Я могу похвастать, что хорошо разбираюсь во всех тонкостях дела. Для биржевой игры требуются три вещи: сметка, удача и деньги. Сметка у меня, слава богу, ничуть не меньше, чем у всех здешних дельцов. Удача – это от бога. А деньги? Деньги – у Бродских.

Тот же.XIIШейне-Шейндл из Касриловки – своему мужу в Егупец

Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!

Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же сведения в дальнейшем.

А во-вторых, пишу я тебе, дорогой мой муж, что, может быть, и следовало бы написать тебе очень много, но мне нечего писать, слов больше не хватает. Да и что из того, что я буду тебя проклинать, живым в могилу вгонять, – мне это разве поможет? Ведь я же не Блюма-Злата, которая мужа поедом ест. Я есть тебя не буду, я даже слова тебе не скажу, языком не шевельну. Одно только спрошу я у тебя, ломота забралась бы в кости врагов моих: скажи сам, не говорила я тебе, что так все это кончится? Не писала ли я тебе все время: Мендл, беги, беги, как от огня! На что тебе мусор, бумажки? Моя мама правильно говорит: «Сиди дома, сапоги целее будут…» Но он меня не слушает! Приковало его к Егупцу! Помереть готов за тамошних людишек, – помереть бы им за меня, за тебя, за всех нас. Стала бы я унижаться перед ними, занимать у них деньги! Дай им бог легкую хворобу и весеннюю лихорадку на целый год! Как моя мама говорит: «Лучше прибежать к самому концу молитвы, чем прибегнуть к самому лучшему человеку…» Но тебе я все-таки удивляюсь, Мендл! Ты ведь знаешь, что в священных книгах написано: «Не своей волею жив человек, не своей волею умирает», – зачем же ты говоришь глупости? Все от бога. Ведь ты же видишь: сам бог тебе указывает, чтоб не зарился ты на легкий хлеб в Егупце! Человек должен трудиться, мытариться и жену кормить! Вот Нехемия – тоже порядочный человек, в книгах знает толк, а посмотри, как он из кожи лезет вон, ездит по ярмаркам, пешком тащится, землю роет, работает как вол. Он, быть может, тоже не отказался бы разгуливать, как ты, с тросточкой по Егупцу и палец о палец не ударять, торговать прошлогодним снегом, ездить в Бойберик и смотреть, как егупецкие дамы играют в карты… Но у него есть жена, которую зовут Блюма-Злата. Ей достаточно взглянуть на Нехемию, чтоб у него язык отнялся. Он и без слов ее понимает. А пусть придет ему такая блажь, что он приехал из Ярмолинца и не привез жене мантильи, или шляпки, или зонтика, или горести, или хворобы ей в душу!.. А что же? Так, как я, от которой ты отделываешься тем, что каждый раз обещаешь купить мне и то и другое, – а чуть до дела, так и нет ничего! Но ты, наверное, думаешь, что я очень нуждаюсь в твоих подарках? Нужны они мне – твои брошки и брильянты! Только бы мне дождаться, увидеть тебя в добром здоровии! Мне даже не верится, что ты еще жив! Сегодня ночью мне снилась бабушка Цейтл, царство ей небесное. Такая же, как была, ни чуточки не изменилась. Поэтому я хотела бы уж дождаться тебя и как можно скорее, как желает тебе счастья и сейчас и всегда