Читаем без скачивания Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

Отъезд наш приближался, и приятно было сознание снова увидеть мадам Жюли, дядю Жоржа, Колю, Тамару и Сашу. Но мысль об этом институте, о котором отец говорил как о строжайшем, нет-нет навертывалась и больно колола сердце. На Крещение отправились на станцию Помощная. Недалеко от нее находилась маленькая церковь. После бесконечно длившейся церковной службы отец Александр повел нас к себе закусить. Тетя Саша попросила его приехать к нам и отслужить напутственный молебен.

Уложились мы быстрее, чем думали, и в одно ясное морозное утро выехали на станцию. Да, это было действительно последнее Рождество, проведенное в родном гнезде, в кругу близких соседей, с деревенскими ребятами, с которыми связано все детство, с традиционными колядками, с пышной, только что срубленной елкой. Поездка в Петербург показалась бесконечной, хотя и совершалась в прекрасных условиях. Мы занимали с тетей Сашей просторное купе 1-го класса, отец помещался отдельно. Ходили обедать в ресторан, из окон которого я с любопытством следила за быстро мелькавшими пейзажами наших русских, необъятных просторов. Первые сутки мы проезжали по огромным равнинам украинских степей, покрытым белоснежным покрывалом. Иногда мелькали деревушки с неизменной церковью, блестевшей своим синим или золотым куполом с сияющим восьмиконечным крестом. Издали казалось, что он самостоятельно плавает в прозрачном воздухе. Попадались тоже обледеневшие реки и пруды. Иногда мы с тетей Сашей слезали на больших остановках и лакомились чаем с вкусными пирожками. Если отец случайно нас сопровождал, он выпивал рюмку водки с закуской. Он любил знакомиться с кем попало. Зазывал к себе в купе, и тогда разговоры длились часами. Конечно, в тот период всех интересовала политика. Провал нашей войны с Японией занимал все умы в те неприятные времена. Хотя я мало что понимала в этом сумбуре событий, но до меня долетали возмущенные критики нашего режима и общий пессимизм, неизбежный при обстановке бунтов и крупных беспорядков. С одной пересадкой на станции Синельниково, после двухсуточного путешествия, мы все же прибыли в Петербург. Было светлое морозное утро. На Николаевском вокзале нас встретил дядя Жорж в своих санях, нарядный, в конногвардейской форме, и красивый. Мы расположились в квартире на Литейном проспекте. Дядя Жорж и отец снимали ее вместе. Дом был в мавританском стиле, с двумя большими арками, и принадлежал некоему Мурузи6. Там же я с радостью встретила мадам Жюли и маленьких кузенов. Но мне не пришлось долго попользоваться их присутствием, так как отец на другой же день отвез меня в институт.

Это учреждение находилось на Знаменской улице, 8. Хотя оно по своему расположению походило на одесское, но почему-то сразу мне показалось гораздо приятнее и проще. Нас встретил толстый, с бакенбардами, швейцар, прозвище которого было (как потом выяснилось) Дон Педро. Он поздоровался очень приветливо с отцом, мне улыбнулся и впустил нас в комнату, где стояли деревянные диваны и висел портрет Императрицы Марии Федоровны, попечительницы всех институтов. Он очень быстро вернулся и доложил, что начальница нас ждет. Ольга Михайловна Бутурлина оказалась очень степенной пожилой дамой. Разница ее внешности и обращения с Кандыбой была огромная. Во всем ее облике чувствовались печать векового дворянства и вместе с тем простое добродушие русской женщины. Расспросив довольно подробно отца обо мне, она поговорила со мной по-французски и похвалила мои знания. Затем сказала отцу, что она не сомневается, что я отлично справлюсь с шестым классом. Было решено также, что я буду брать уроки музыки у профессора Лаврова, преподающего также в консерватории. Отец заявил, что он готов полностью оплачивать мой пансион, чтобы оставить свободную вакансию для неимущей. «Да, вы об этом уже заявили в вашем письме, но это меня не касается, для этого у нас своя канцелярия». Затем она позвонила и при появлении горничной приказала ей вызвать классную даму шестого класса. Явилась очень некрасивая дама, вся в черном, и заговорила по-немецки с начальницей. Поздоровавшись с отцом и со мной, она велела мне следовать за ней. Путешествие по огромному длинному коридору не кончалось. Все же мы очутились в большом светлом классе, где сидело много девочек. Урока не было, но они все что-то учили, громко смеялись, и в воздухе стоял гул смешанных голосов. Классная дама заявила громко: «Вот, я вам привела новичка из Одессы, приласкайте ее, она никогда не бывала в Петербурге, она уроженка Украины». Затем она вышла. Девочки повскакали со своих мест и окружили меня. Все сразу задавали мне вопросы: «Как тебя зовут? Отчего ты из Одессы к нам приехала?» Когда я заговорила, они все покатились со смеху. Оказалось, что мой явный украинский акцент их всех рассмешил. Некоторые меня передразнивали. Я действительно заметила, что все они говорят иначе и их голоса звучали звонче и чище.

Распорядок дня, конечно, был такой же, как в Одессе. Вставали также в семь часов утра и мылись холодной водой. Спускались на молитву, и затем был утренний завтрак: чай с молоком и хлеб с маслом. Все мне показалось вкуснее, чем в Одессе. Когда появлялась Ольга Михайловна, мы также приседали и здоровались по-французски. Но она так приветливо и весело отвечала, к некоторым подходила, задавала вопросы и гладила их по голове. Чувствовались простота и ласка в обращении. Я сразу же подружилась с очень приятной блондинкой Леночкой Матушевской и с другой, очень крупной девицей, Женей Мезенцовой. Обе они хорошо пели и участвовали в церковном хоре. Леночка позднее была регентшей этого хора. Наша церковь находилась на третьем этаже, над дортуарами. Мы ее посещали по субботам и воскресеньям, а также во все церковные праздники. Время Великого поста осталось в памяти как «хождение по мукам». На четвертой и на Страстной неделе мы ходили в церковь два раза в день. Службы были бесконечно длинные, и присесть не полагалось. Иногда выносили упавших в обморок. Но, однако, этого требовала наша православная религия, и надо было ей подчиняться. Нас отпускали на пасхальные каникулы обыкновенно на Страстной неделе.

Очень быстро ознакомилась я с жизнью института и полюбила ее. В противоположность отцовскому суждению дисциплина оказалась куда менее строгая, чем в Одессе, да и сама жизнь была уютнее и веселее. Утром были уроки до двенадцати часов с переменками в пятнадцать минут. После третьего урока был завтрак, с молитвой до и после еды. Затем мы все бросались в «одевалку», где напяливали на себя нижние толстые штаны, башлыки и отправлялись в сад, где зимой катались на коньках, спускались с горок на салазках. С весны был теннис, гигантские шаги, всевозможные качели и гимнастические приспособления. В четверг и воскресенье были приемные дни, когда приходили нас навещать родные и знакомые. Отец вскоре после моего поступления в институт вернулся в имение, где еще не кончились всевозможные работы после уборки хлеба. Тетя Саша уехала с отцом. Мне было очень грустно с ней расставаться, но она не могла переносить сурового петербургского климата. Дядя Жорж приходил каждое воскресенье, иногда даже в четверг, и приносил много сладостей и всевозможного баловства.