Читаем без скачивания 1937 - Вадим Роговин

В начале допроса Мрачковский заявил Слуцкому: «Можете передать Сталину, что я ненавижу его. Он — предатель. Они приводили меня к Молотову, который тоже хотел подкупить меня. Я плюнул ему в лицо». В ходе дальнейшего допроса, превратившегося в политический диалог между следователем и арестованным, Слуцкий предъявил Мрачковскому показания других обвиняемых в качестве доказательства того, насколько «низко они пали, находясь в оппозиции советской системе». Дни и ночи проходили в спорах о политической ситуации в Советском Союзе. В итоге Мрачковский согласился со Слуцким в том, что в стране существует глубокое недовольство, которое, не будучи направляемо изнутри партии, может привести советский строй к гибели; в то же время не существует достаточно сильной партийной группировки, способной изменить сложившийся режим и свергнуть Сталина. «Я довел его до того, что он начал рыдать,— рассказывал Слуцкий Кривицкому.— Я рыдал с ним, когда мы пришли к выводу, что всё потеряно, что единственное, что можно было сделать, это предпринять отчаянное усилие предупредить тщетную борьбу недовольных „признаниями“ лидеров оппозиции».

После этого Мрачковский попросил дать ему свидание со Смирновым, его близким другом и соратником по фронтам гражданской войны. Во время этого свидания Мрачковский сказал: «Иван Никитич, дадим им то, чего они хотят. Это надо сделать». После решительного отказа Смирнова пойти на такую сделку Мрачковский «опять стал неподатливым и раздраженным. Он стал вновь называть Сталина предателем. Однако к концу четвёртого дня он подписал полное признание». Свой рассказ о допросе Мрачковского Слуцкий завершил словами: целую неделю после допроса «я не мог работать, чувствовал, что не могу дальше жить» [62].

Рассказ Кривицкого находит известное подтверждение в материалах дела Мрачковского, где имеются семь протоколов допросов, из которых шесть были заранее подготовлены и отпечатаны на машинке [63]. Все эти протоколы Мрачковский подписал без всяких поправок, за единственным исключением. Против фразы о связях с заграничным троцкистским центром он написал: «Я прошу предъявить мне Ваши доказательства существования связи нашей организации с Л. Троцким» [64]. Можно предположить, что, согласившись опорочить себя, Мрачковский ещё долго не соглашался опорочить Троцкого своими показаниями о руководстве последним террористической деятельностью.

Для воздействия на Смирнова была использована его бывшая жена Сафонова, которая на очных ставках умоляла его спасти жизнь им обоим, «подчинившись требованиям Политбюро». Провокаторскую роль Сафонова продолжала играть и на процессе, где она выступала в качестве свидетеля. В итоге она оказалась единственной из десятков лиц, упоминавшихся на процессе, которая не только избежала расстрела, но и была выпущена на свободу. В конце 30-х годов она работала в Грозном, профессором Чечено-Ингушского педагогического института. Здесь она, по свидетельству А. Авторханова, продолжала выполнять задания НКВД, в частности, давая «научную экспертизу» по поводу книг, якобы содержавших «идеологическое вредительство» [65].

В отличие от Сафоновой, многие из 160 человек, расстрелянных после процесса по обвинению в подготовке террористических актов по заданиям «центра», не признали себя виновными. Особенно мужественно вёл себя, по словам Орлова, молодой политэмигрант З. Фридман, имя которого упоминалось на процессе в числе «террористов». Он был расстрелян в октябре 1936 года по групповому делу «террористической организации» — вместе с преподавателями Горьковского пединститута [66].

Судя по указанным в судебном отчёте номерам следственных дел и числу страниц в них, наиболее активно «сотрудничали» со следствием выведенные на процесс пять молодых эмигрантов, показания каждого из которых составляли сотни страниц. Показания же главных подсудимых — старых большевиков ограничивались несколькими страницами и были получены только в конце июля — начале августа.

7 августа Вышинский представил Сталину первый вариант обвинительного заключения, согласно которому предполагалось судить 12 человек. Сталин дополнил этот список именами М. И. Лурье и Н. Л. Лурье и вычеркнул из текста все ссылки на те показания старых большевиков, в которых давались оценки положения в партии и стране, побудившего их к продолжению оппозиционной деятельности.

Спустя три дня Сталину был представлен новый вариант обвинительного заключения, в котором значилось 14 подсудимых. Сталин переделал и этот текст и вновь дополнил список обвиняемых — на этот раз именами Евдокимова и Тер-Ваганяна [67].

Сталин сделал несколько приписок к показаниям обвиняемых, которые они должны были подтвердить на суде. Он потребовал, чтобы Рейнгольд сформулировал якобы полученную им от Зиновьева террористическую установку следующим образом: «Мало срубить дуб (т. е. Сталина.— В. Р.), надо срубить все молодые поддубки, которые около дуба растут». Другая «образная» приписка вкладывала в уста Каменева такое выражение: «Сталинское руководство сделалось прочным, как гранит, и глупо было бы надеяться, что этот гранит даст трещину. Значит, надо его расколоть» [68].

Ещё до публикации каких-либо сообщений о предстоящем процессе Сталин решил подготовить к нему партию. 29 июля для зачтения во всех первичных парторганизациях было направлено закрытое письмо ЦК «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока». В подготовленный Ежовым проект письма Сталин внёс многочисленные исправления и дополнения. На первой странице он вписал, что ранее «не была вскрыта роль троцкистов в деле убийства тов. Кирова» и что теперь «считается установленным, что зиновьевцы проводили свою террористическую практику в прямом блоке с Троцким и троцкистами». В развитие этой мысли в письме утверждалось, что после убийства Кирова и «разгрома в связи с этим троцкистско-зиновьевского центра Троцкий берёт на себя всё руководство террористической деятельностью в СССР» [69].

Если Ежов сводил «основную и главную задачу „центра“» к убийству Сталина, то Сталин сформулировал её как «убийство товарищей Сталина, Ворошилова, Кагановича, Кирова, Орджоникидзе, Жданова, Косиора и Постышева» [70]. Можно полагать, что Сталин намеренно перенёс акцент исключительно с собственной персоны на целую группу партийных руководителей, включавшую тех, кто пользовался неподдельной симпатией партийных и рабочих масс.

Письмо, призванное создать впечатление особой доверительности, с которой данная информация сообщалась только членам партии, заканчивалось требованием к «каждому большевику» «распознавать врага партии, как бы хорошо он ни был замаскирован» [71].

Завершив подготовку процесса, Сталин был настолько уверен в его результате, что до его начала отправился на отдых в Сочи. Контроль за ходом суда был поручен Кагановичу, которому Ульрих представлял для согласования различные варианты приговора. После рассмотрения Кагановичем последнего варианта в него были внесены окончательные поправки. При этом Каганович включил на одной из страниц текста собственную фамилию в перечень лиц, против которых готовились террористические акты. Ещё до окончания суда приговор был направлен Кагановичем для ознакомления Сталину в Сочи.

II

Процесс 16-ти

15 августа 1936 года в газетах появилось сообщение Прокуратуры СССР о передаче дела «объединённого троцкистско-зиновьевского центра» на рассмотрение Военной коллегии Верховного Суда СССР. В сообщении указывалось: «Следствием установлено, что троцкистско-зиновьевский центр организовался в 1932 году по указанию Л. Троцкого и Зиновьева… и что совершённое 1 декабря 1934 года злодейское убийство т. С. М. Кирова было подготовлено и осуществлено также по непосредственному указанию Л. Троцкого и Зиновьева и этого объединённого центра».

С этого дня в печати стали публиковаться многочисленные статьи и резолюции «митингов трудящихся», в которых не только говорилось о вине подсудимых как неоспоримо доказанной, но и фактически предрешался приговор над ними. «Смрадом бандитского подполья дышит на нас дело Троцкого — Зиновьева — Каменева,— писала «Правда».— Гадина подползает к тому, что для нас дороже всего… Раскрыта связь зиновьевцев с заграничной контрреволюционной организацией Троцкого, систематическая связь с германской фашистской охранкой (гестапо)… Нет пощады, нет снисхождения для врагов народа, пытавшихся отнять у народа его вождей. Слово принадлежит закону, который знает только одну меру для преступлений, совершённых троцкистско-зиновьевской бандой» [72]. Подобная фразеология присутствовала и в «откликах» на сообщение о предстоящем процессе известных писателей, учёных, артистов и «знатных людей из народа».