Читаем без скачивания Кочевники поневоле - Майкл Гелприн

– Ладно, – сказала Снежана примирительно. – Позволь, я преподам тебе урок. Всего один, по истории. Постарайся дослушать и отнестись непредвзято. Но прежде ответь: какой, по-твоему, сейчас год?

– Почему «по-моему»? – смущённо переспросил Курт. – Год один для всех – две тысячи шестьсот тринадцатый от дня сотворения.

– Да, как же, – язвительно проговорила Снежана. – Со дня сотворения невесть чего. Две тысячи шестьсот тринадцатый год сейчас на исконной Земле, и отсчитывают его вовсе не от сотворения, которого никогда не было, а от рождества человека по имени Иисус Христос, которого некоторые народы почитают сыном божьим.

– Что значит «некоторые народы»? Жители определённых месяцев?

– Народы означает народы. Ты на каком языке со мной говоришь?

Курт пожал плечами.

– На июльском, – сказал он. – Я ведь не знаю декабрьского, а ты не говоришь на языке октября.

– «Не знаешь, не говоришь», – передразнила Снежана. – «На июльском». Язык, на котором мы общаемся, называется английским. Мой язык – русским, а твой – немецким, неужели ты не знаешь даже истории собственного народа? Ты ведь немец, Курт. Вдумайся, не позор ли для немца не знать историю Германии?

– Не понимаю, о чём ты говоришь. Что значит «немец»?

– Это твоя национальность, Курт. И твоего отца. И матери. И твоих предков. Германия – это страна, в которой немцы жили. Не на Терре, а на той, изначальной Земле, их родине. Что, опять не понимаешь?

– Нет.

– Сейчас поймёшь. Поверишь ли вот только, не знаю. Думаю, вряд ли. Ладно… Истории этой планеты всего лишь сто пятьдесят местных лет. Столько прошло с тех пор, когда здесь высадились поселенцы. Большая партия, десятки тысяч человек. Они начали обживать Терру, но потом произошёл конфликт, и те, в чьих руках было оружие, захватили власть и подавили сопротивление. Они создали учение о боге и двенадцати месяцах. Слепили вместе Ветхий и Новый Заветы, перекроили их, переврали и приспособили под себя. Они же придумали Великий Круг. На этой планете единственный материк, он опоясывает её с востока на запад и омывается с обеих сторон океанами. За год планета оборачивается вокруг своей оси, каждая её точка, кроме полюсов, совершает круг. И мы, потомки тех, первых поселенцев, обречены по кругу ходить. С той же скоростью, с какой оборачивается планета и меняются времена года. Нас превратили в кочевников, Курт, в цыган, в бездомных в буквальном смысле этого слова. Разделили по национальному признаку, и тех, которые покорились, выставили в весну и в осень и заставили работать. Нас, непокорных, вышвырнули в вечную зиму. С запада нас преследуют, давят люди апреля, с востока – подпираете вы, октябриты. И тем, и другим летние месяцы поставляют оружие. Видимо, они торгуют с другими мирами, и звёздные корабли приземляются у тех, которым есть что предложить. А у нас нет оружия, Курт, только то, что удалось захватить в бою у вас или выменять у апрелитов на звериные шкуры. У нас нехватка пищи и витаминов. У нас цинга. У нас…

– Это неправда! – закричал Курт. – Этого не может быть. Тебя одурачили, ваши священники, они…

– У нас нет священников, – прервала Снежана. – Зато сохранились историки. Медведь, мой приёмный отец, один из них, он учил меня так же, как многих моих сверстников. Мы проигрываем борьбу за существование, Курт, нас становится меньше и меньше. Мы гибнем на охотах и ловлях, мрём от болезней и ран, у нас почти не осталось врачей, а те, что остались, давно деградировали. Рождаемость с каждым годом падает. Дети всё чаще и чаще появляются на свет нежизнеспособными, многие болеют, умирают в младенчестве. Через десять лет, если ничего не изменится, нас не станет. У нас лишь одна надежда – остановиться, прекратить, прервать бесконечную гонку по кругу. Поэтому мы дальше не пойдём, Курт. Мы встанем в феврале, дождёмся марта и с оружием в руках встретим людей апреля.

Курт не помнил, как дотащился до лагеря. То, что он услышал, было невозможно, немыслимо. Это было чудовищно. Этого попросту не могло быть.

Он недвижимо, опустив голову и закрыв руками лицо, просидел в шатре до вечера. Медведь пару раз пытался завести разговор, Курт не отвечал. Потом Медведь ушёл, а явившись вновь, рывком оторвал Курта от земли и выволок из шатра наружу.

Было морозно, северный ветер кашлял из леса надсадными порывами, будто страдал одышкой.

– Уходи, октябрит, – сказал Медведь. – Забирай Снежану и уходи. Я отвязал пару ездовых трирогов, отогнал их вон в тот перелесок и подседлал. Утром скажу Фролу, что ты их угнал и похитил девушку. Давай, парень, не теряй времени, уходите прямо сейчас.

– Она не пойдёт со мной, – сказал Курт.

– Пойдёт. Я прикажу, она не посмеет ослушаться – я вырастил её и воспитал, кроме меня у неё никого не осталось. Ты – хороший парень, правильный, ты её вытащишь. Мы здесь все смертники независимо от того, вернётся твой друг с оружием или нет. Хотя мне изначально было ясно, что не вернётся.

– Тогда не пойду я, Медведь, – проговорил Курт. – Не пойду, даже если ты её уговоришь. Ты бы поступил так же на моём месте. Ты не ушёл бы, зная, что твоих друзей и сородичей через несколько дней казнят. Так и передай ей. Жить в вашем шатре больше не стану. Спасибо тебе за гостеприимство. И вообще за всё.

Курт повернулся и зашагал к центру лагеря, туда, где в общем шатре содержали пленных.

Медведь, теребя бороду, исподлобья глядел ему в спину. Утром он разыскал рыжего Илью и отвёл в сторону.

– Я слыхал, у тебя были проблемы с одним из пленных? – спросил Медведь. – С тем, который потом несколько дней гостил у меня.

– Проблемы не у меня с ним, а у него со мной, – усмехнулся Илья. – Точнее, одна проблема. В том, что я проживу ещё какое-то время, а он – нет. И если его через неделю не шлёпнут, то я об этом позабочусь.

– Слушай меня внимательно, – спокойно сказал Медведь. – Шлёпнут пленных или не шлёпнут, не твоего ума дело. Но если не шлёпнут и с парнем по твоей вине что-то случится, ты переживёшь его на сутки, не больше. Ты понял?

Кровь бросилась рыжему в лицо, кулаки непроизвольно сжались. Он тяжело задышал, но смолчал.

– Ну, и прекрасно, – Медведь хохотнул и приятельски хлопнул Илью по плечу. – Я был уверен, что мы поладим.

На следующее утро выпал снег – Курт видел его впервые в жизни. Белый до боли, похожий на пух, он покрывал землю, деревья, шатры и палатки, придавая всему ненастоящий, игрушечный вид. Будто нутро детской куклы, подумалось Курту. К полудню снег стаял, но под вечер пошёл опять и укутал белым одеялом лагерь. До появления головных декабрьских кочевий оставалась всего неделя, а на день раньше истекал назначенный пленным срок.

– Ну, как было в гостях? – подсел к Курту Мартин Бреме. – Не обижали?

– Не обижали.

– Что ж выгнали? Или сам ушёл?

Курт не ответил. Воспоминания о том, что произошло днём раньше, и о том, что в тот же день было сказано, терзали его, мучили не позволяющей думать головной болью и стесняли дыхание в груди.

– Скажи, Мартин, – неуверенно начал Курт. – Люди зимы согрешили перед Господом, и он назначил им наказание, так? Однако в чём именно они согрешили, в заповедях не говорится. Ты как считаешь, почему?

– Нашёл пастора. – Железный Мартин пожал плечами. – Откуда мне знать. Да и какая разница, почему и как?

– Мне кажется, есть разница. Я думаю, что Господь… – Курт замолчал.

– Ну, продолжай. Что Господь?

– Я думаю, он ошибся.

Мартин крякнул.

– Когда и если вернёмся, – сказал он, – я попрошу пастора Клюге тобой заняться. Ему и расскажешь об этом. А мне не стоит, парень.

Остаток дня прошёл мучительно. Слова Снежаны «они создали учение о боге и двенадцати месяцах. Слепили вместе Ветхий и Новый Заветы, перекроили их, переврали и приспособили под себя» не шли из головы. И не шла из головы она сама. Длинные светло-русые волосы, ямочки на щеках, тугое шелковистое тело, высокая грудь. И ещё сбитое дыхание, запрокинутое лицо, обнимающие его руки, распахнутые, сжимающие его бёдра ноги. К вечеру Курт уже не верил, что всё это было на самом деле, а не пригрезилось, как бывало, когда в его сон являлась Бланка из раннего сентября.

Он промучился, не сомкнув глаз, всю ночь. К утру провалился, наконец, в сон, но не проспал, наверное, и часа – очнулся от того, что кто-то настойчиво тряс за плечо.

– Вставай уже, парень, – монотонно бубнили над ухом. – Там тебя спрашивают.

– Кто спрашивает? – Курт рывком поднялся, опёршись на руки, сел. В глазах мутилось, тощее усатое лицо Фрица Коха расплывалось в душной темноте шатра, смазывалось, щерилось, будто морда раздавленной крысы. – Кто меня спрашивает? – повторил Курт и почувствовал, как сердце вдруг, словно приготовившись к прыжку с места, замерло. А потом, оттолкнувшись от рёбер, с маху бросило себя на грудину.

– Девица спрашивает, – забормотал Кох. – Здоровенная такая, белобрысая, злющая как…