Читаем без скачивания Под игом чудовищ. Книга 2 - Андрей Арсланович Мансуров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стоя, словно трагические памятники-надгробья, вокруг мрачно чернели и опустевшие громады тех редутов, контингент которых был выкошен лучниками его, и второго полков. Третьему, сторожившему третью линию редутов, полку, пока в дело вступить не довелось. И твердыни бревенчатых редутов третьей линии обороны противника в полумиле впереди словно застыли в тревожном ожидании, предвидя свою незавидную участь.
Видно было и тёмную громаду леса за редутами — территория врага. Куда им, солдатам его Величества, предстояло добраться рано или поздно.
Лучше рано. Потому что люди за эти суматошные дни и устали, и продрогли…
Убедившись в том, что упрямые командиры последних тридцати редутов почему-то больше не желают подставлять своих подопечных под смертоносный град стрел, ни спереди, ни сзади, лорд Дилени спустился с крыши вниз, на верхний ярус захваченного (А точнее — просто опустевшего! Внутри не осталось ни единой живой души!) редута. Невольно зябко поёжился — температурный контраст потрясал.
Да, здесь, внутри, было куда теплее. И не то, что людям, а и более теплолюбивым ящерам, вынужденным, как показал осмотр убитых часовых, для выхода на мороз, на дежурство на часах, одевать три пары штанов, и пять — рубах, явно было вполне комфортно.
Лорда Дилени с самого начала интересовало, как тут и что устроено, да ещё таким образом, что огромный для такого сравнительно небольшого внутреннего пространства контингент чёртовых ящеров — не теснится, словно сельди в банке, и не мёрзнет! Ну а теперь он то, что и подозревал с самого начала, пройдя от нижнего уровня до наблюдательной площадки на крыше, увидел и воочию.
Всю внутреннюю, центральную и пустую, часть трёхъярусного строения занимали четыре сделанных из глиняных кирпичей, печи. Вернее, это фактически была одна большая, с общей полкой, печь, имевшая четыре противолежащих, и расположенных по сторонам света, зёва для сжигания топлива. С четырьмя, сходящимися в одну, общую, трубу квадратной формы. Топилась эта глиняная четырёхкамерная печь дровами. И этими самыми дровами были заполнены все кладовые на первом, самом низком — каких-то шесть футов! — ярусе. Не совсем грамотно: именно то, что огонь от подожжённых наружных стен-брёвен перекинулся на такие вот хранилища, и гарантировало, что редуты наверняка выгорят, хоть и имеют заглубленный до самого скального основания, фундамент! Прогорят они наверняка насквозь, пусть на это и уйдёт двое-трое суток. Зато можно смело сказать: находиться, прячась, или просто выжить в таких кострищах-гекатомбах не смогло бы ни одно живое существо!
На втором, пятифутовом в высоту, ярусе, хранились продукты. Причём — у внешних стен редута. В отдельных, небольших и надёжно отделённых от внутреннего обогреваемого пространства редута стенами-перегородками, тамбурами, и дверями, комнатках-клетушках. Грамотно: тут из-за холода, методично и гарантированно проникающего сквозь щели в наружных стенах, сохранялась зимой очень даже минусовая температура. А мороженное мясо хранится, как известно, неограниченно долго…
На третьем, верхнем, ярусе, имелись только жилые комнатёнки. Без дверей, похожие, скорее, на отсеки: в них, прикреплённые прямо к стенам-перегородкам, и располагались нары и полки, на которых ящеры и ночевали. Здесь, наверху, под самой крышей, было тепло даже сейчас, когда огонь в печах почти угас. Нужно, кстати, не забыть приказать подбросить этих самых дров! Да и кушать его людям будет вполне удобно в одной большой комнате-столовой, где наверняка и проходили трапезы ящеров, судя по огромному длинному столу и длинным же массивным скамьям. Правда, вряд ли они могли разместиться тут все за одну смену. Скорее — в пять: не больше, чем по тридцать-сорок за раз… Да и ладно: вряд ли это создавало неудобства в организации таких трапез их начальству. Ведь по уверениям лорда Юркисса ящеров достаточно кормить раз в день.
А то — и в два!
«Наблюдать, как с каждым новым оборотом рукоятки тисков изящная маленькая ступня, зажатая меж их стальных губок, превращается в бесформенное плоское месиво, было бы занятно. Если б не поистине дикие вопли моей подопечной. Похоже, у неё уникальный голос. И именно он вызывает дурацкий резонанс в моём огромном каменном подвале, больно бьющий по ушам чёртовым эхом. Вот же достала, зар-раза…
А поскольку разнообразием она меня больше не баловала — то есть, не проклинала и не обзывала, а просто орала как резанная, монотонно-писклявым, похожим на визг кастрируемой свиньи, голосом, мне эти раздражающие, чередующиеся с краткими моментами судорожного всхлипывания, когда она набирала в грудь новую порцию воздуха, паузами, пронзительные выкрики, быстро наскучили.
Заткнул ей пасть кляпом, да закрепил полоской ткани. Ну вот: порядок! Теперь только головой мотает, мычит, да рычит. Ну и ещё смотрит. А уж как смотрит!..
Куда там любой змее.
Ладно, похоже, кости правой ступни полностью раздроблены и напоминают теперь, скорее, обломочки щебня. Мелкие такие обломочки: губки тисков сошлись до расстояния в полдюйма. И дальше не позволяет продвинуться даже удлиняющая рычаг труба. Стало быть — переходим к левой ножке. Но перед этим…
Подошёл я к жаровне. Вынул оттуда особенно хорошо разгоревшуюся головню. Показал ей: вот, голубушка, полюбуйся!
После чего спокойно и аккуратно подложил пылающее смолистое поленце на решётку под её сиденьем.
А сиденье, на котором она сейчас сидит (Простите уж за тавтологию!) тем, чем положено сидеть, сделано из тонкого медного листа — не больше одной десятой дюйма в толщину! То есть — прогревается быстро. А то, что на ней нет никакой одежды, гарантирует, что это тепло поступит как раз туда куда надо — без потерь и заминок.
Вижу, не прошло и полминуты, как оказал огонь своё действие: глаза выпучились, словно сейчас выскочат из орбит, дама снова стала выть, рычать, и извиваться, и даже делать попытки встать. И это — несмотря на то, что изуродованная правая ножка ну никак ей в этом помочь уже не может! Впрочем, как и прикрученные намертво к подлокотникам ручонки. Как не поможет и то, что она начала бешено дёргать плечами, так, что затряслись, словно сейчас оторвутся, милые упругие груди, и слёзы так и брызнули из остававшихся до сих пор сухими, выразительных миндалевидных глазок. Сейчас вытаращенных, словно у рыбы-телескопа. Похоже, про «гордость» моя подопечная наконец забыла: теперь жалобно поскуливает и постанывает в промежутках между заглушённым кляпом рёвом — словно побитая собачонка!
Вот так, милая моя!
Я всегда найду способ поставить на место и прищучить любых «гордячек»!
Ну ладно: буду гуманным. Тем более, что
