Читаем без скачивания Холюшино подворье - Борис Екимов

Слушатели, ошеломленные не столько Холюшиными доводами, сколько тоном, молчали. Первым Егор опамятовался, спросил:

- Погоди... так что, одна она, что ль, такая, со звездой, с чулочками, с хвостом?

- Взошло наконец,- язвительно ответил Холюша.- О чем цельный час талдычу. Вот была Звезда Митронина, а ни от нее, ни посля чисто никто в нее не удавался. А Зорюшка наша постаралася напоследок, хозяина отблагодарила... Снова расчувствовался он и даже заслезился. - Отплатила мне за все мои заботы. За то, что кормил ее и поил. О себе так не заботился, как об ней.

- Понятно,- сказал Егор. - Теперь все понятно.- И к агроному повернулся: Чувствуешь, чего тебе отдаем? Особый с тебя магарыч.

- Не заржавеет,- смеясь, ответил тот и шагнул к теленку.

- Не отдам! - накрест растопырив руки, встал перед ним Холюша. - Не подходи!

- Ты чего, дед! - удивился Егор. - Он же ее покупает.

- Меня, меня бог наградил! - выкрикнул Холюша.- Рази я ее в чужие люди отдам?! Сколь я ее у бога выпрашивал! И послухал меня господь, на мои слова сжалился. Да неужели я такую золоту в чужие руки отдам?! Да я голодать буду, телешом ходить, а ее взращу! По травиночке, по былиночке буду сбирать, а она сытой будет! А она потом такого молочка нам даст, сладимого из сладимых! Она всех нас прокормит, золотанюшка... Зальет, зальет нас молоком! Не зря старые люди и счас поминают Звездочку! Золотанюшка... - повторил Холюша н повернулся к дорогой своей телочке и глядел на нее глазами, полными слез.

Агроном, с ноги на ногу переступив, откашлялся и пошел из кухни. Следом за ним шофер. А уж за ними Егор выбежал.

- Подожди... Вы куда?

- Да куда... - ответил агроном, разминая и закуривая сигарету. - Куда же... От ворот поворот.

- Брось ты... - сказал Егор. - Это он так, с ума сходит. Сейчас я поговорю.

- Подожди,- остановил его агроном,- покури. На, закуривай. И не суетись. Не продаст он сейчас корову. Не знаю уж, золотая она или серебряная... Но ты же слышал?

- А куда ж он ее денет? В карман, что ль, возьмет? Нам же переезжать... Сейчас я его... - и он снова было шагнул к крыльцу.

И снова его остановил агроном:

- Не сепети... Сейчас не трогай. Скажи, продаст? - спросил он у шофера.

Тот отрицательно головой покачал и сказал:

- Не похоже... Ему втемяшилось. А вообще-то,- добавил он,- про эту Звезду, про назмищенскую, я тоже слыхал. Не упомню, вроде от матери. Но что точно, то точно, была такая корова. Старые люди знают.

- Вот так,- поглядел на Егора агроном.

- Да ерунда все это,- не сдавался Егор. - Какая бы она ни была, дом-то куплен. Деньги он заплатил - десять таких коров можно купить. Стадо целое! Поняли? Дурит дед. С ума сходит. Никуда не денется. Переезжать все равно надо.

- Ладно,- сказал агроном. - Вы тут меж собой разберитесь. Корову я, конечно, взял бы. Тем более...- засмеялся он,- дыма без огня не бывает. Конечно, когда она еще вырастет и чего... Но интересно. Ладно, мы поехали, а ты с ним толкуй.

Егор долго стоял, провожая взглядом машину, курил и вроде успокоился, а уж потом в дом вернулся.

- Ладно с коровой-то... - со вздохом сказал Егор, усаживаясь. - Ты чего и себе и людям головы морочишь. Приехал человек, покупать. Дома тебя сестра ждет, племянница... А ты? Для чего все это затеваешь? Или собираешься корову на новое место переводить? Так я же тебе...

- Не, не, не... - всполошился Холюша. - Ее нельзя с хутора трогать. Она должна добрым молочком выпаиваться. На хорошей травке рость, на нашей воде, на всем невладанном. - Холюша к телочке подошел, тронул ее рукой, и голос его потеплел. - Не ныне завтра снег сойдет, погоним скотину. Сначала старюку погложут, она тоже едовая. А там и зеленка пойдет. Вот и будет наша Звездочка рость, людям на завидки. Да в такую коровку подымется. Я в коровах понимаю, я их видал-перевидал. А таких вот, не даст господь сбрехать, таких и в завете нет,- горячо говорил Холюша. И он честно говорил. Верил он, верил, нутром, сердцем чуял, что в последний разок не обманула хозяина Зорька и принесла такую расхорошую телочку, каких не было и не будет. В добрую память о себе, за все добро, за всю ласку, за всю свою счастливую жизнь, что провела на этом базу, у дорогого своего хозяина. - Выкормим ее, выпоим, а она такого молочка даст, сладимого да жирнючего, чистый каймак. Твои ребяты его пить будут не напьются. На дрожжах будут с него расти. Всех она нас прокормит, всех... И сеструшку, и меня. Нам, старым, молоко за первую еду...

Толковать было не о чем. Ругать Холюшу Егор не стал, жалея его. Он лишь развел руками и сказал:

- Не пойму я тебя. Вот убей, не пойму. ..

- Ты свою жизню к моей не прикладывай,- ответил Холюша. - У нас так-то вот... Надысь Митревну встретил, она чуток посверстнее меня. Чикиляет, жалится, плачет: "Мои-то уехали... Кинули меня без Христовой памяти... Я ту лету надорвалася с огородом, сажала. Снова весна заходит. Руки не подымаются, ноги не носют, а надо сажать, надо... Не посади огород да картошку - люди осудят..." А я ей: и осудят, говорю, осудят. Терпи, Митревна, такая наша жизня. Понял? А мне чего? Я еще в силах. Да такую телочку мне господь послал, золотанюшку мою...

А Егор глядел на Холюшу и не знал, плакать ли, смеяться...

- Ладно, дед,- решил он. - Ты сам себе хозяин. Давай выпьем за твою золотую телушку, за новый дом, за все...

- Вот это правильно,- одобрил Холюша,- а мне заметило.

Собрали наскоро стол, разлили по стаканам.

- Твое здоровье,- сказал Егор. - Пусть растет твоя телушка. Дай бог, молочка от нее попить. И тебе, и всем нам.

- Это правильно! - поддержал Холюша. - Это по-нашему...

Белолобая телочка при этих словах взбрыкнула, коротко мыкнув. Здоровая была телочка, веселая. Белоухая коза своих козлят накормила. Они улеглись подле нее и прикрыли глаза, задремывая. Мать то одного, то другого вылизывала и, чуя вкус родной плоти, сладостно, нутром взмекивала.

6

Молока от дорогой своей Звездочки Холюша не отпробовал. Он умер в ту же весну, в начале апреля. Вышел на черное крыльцо с цебаркой, пошатнулся и рухнул вниз, ткнувшись в землю почернелым лицом. Видно, кинулась в лицо темная жиловая кровь. Пустая цебарка со звоном катилась до самых ворот...

Схоронили Холюшу, и в одночасье опустели базы, и у дома крест-накрест забили досками окна.

На хуторе о Холюше иногда вспоминали. Чаще по-худому. Реже по-доброму. Но что слова человечьи...

А еще месяц спустя, в середине мая, совхозный электрик Митька ехал в пароконной бричке за песком. Клавдия собиралась, как всегда по весне, мазикать.

Время было полуденное, Митька успел не только опохмелиться, но и неплохо выпить. А впереди снова маячила выпивка. Так что жить было можно. Митька курил, лениво по сторонам поглядывал, лошадей не гнал.

В просторном небе гулял один лишь хозяин - солнце. И только на западе, на краю неба, сторожили синий простор высокие башни облаков. И в той стороне, где они недвижимо высились, даль туманилась, будто зрела там непогода.

На земле было зелено. По целине вершковый молочай раскустился, закрывая летошнюю старюку. Прожив свою недолгую зеленую пору, засеребрились, склоняясь под ветром, чубатые ковыли. Вдали тянулись темные поля озимки и светлая зелень яровых. С дороги и обочин вспархивали жаворонки, с треском поднимались куропатиные пары. Цапля пролетела, помахивая черными крылами. А справа, в логу, в тополевой гущине, было и вовсе весело. Кукушка кому-то намаливала годы. То выпевала ласково, то гневно крэкала иволга. Пестрокрылый удод принимался токовать, да все сбивался с голоса. Лишь местами угрюмый лох чернел голыми ветвями, топырил колючки, остерегая себя от ранних соблазнов весны и солнца; и там тихо было, пусто. А далеко в небе плавал шульпек-коршун. Он ходил и ходил кругами, то ли добычи не мог найти, то ли славно ему было парить в тугих воздушных струях.

Митька свернул на летнюю дорогу. Она вся просеклась травой; и высокие куличи муравьиных гнезд на колее говорили, что топчут ее первые копыта. Путь был недолгий, к кургану, что стоял над логом. На склоне его брали песок.

Подъехав к копанкам, Митька остановил лошадей и пошел глядеть, из какой ямы или пещерки легче песок взять. В одной из глубоких пещерок что-то чернело. Митька ближе подошел, любопытствуя. В чистой песчаной пещерке лежала гармошка, целая. И в единый миг Митька понял, что это ничья более, а Холюшина гармошка. Он понял и обмер. Но тут же совладал с собой, воровски огляделся и кинулся в пещерку. На колени пал, прополз, достал гармошку руками. Голова кругом пошла. Все так же, стоя на карачках, Митька подтянул к себе гармошку, увидел проем оторванной боковины и сунул туда руку. Рука погрузилась в бумажки. И рукой, плотью, Митька ощутил их гладкость и слухом их шелест. Он выдернул из недр гармошки пук бумаг и охнул. То были не деньги, а просто бумаги, какие-то квитанции. Еще не веря в неудачу, Митька потянул гармошку прочь из холода пещерки. Он озяб и полз к свету, к солнцу. И здесь, на просторе, вытряхнул из гармошки все, что было в ней. Вытряхнул, покопался в этой груде бумаг, выматерился и полез за куревом. Он курил, а глазом косил на гору белых, синих, красных - разноцветных бумаг. Курил, успокаивался и наконец ухмыльнулся, проговорил вслух: