Читаем без скачивания Сюзерен - Андрей Посняков

О, пресвятая Мадонна Монтсерратская!

Девушка уже скинула было юбку, да, вспомнив о козах, торопливо натянула обратно и со всех ног бросилась по тропинке вверх, к кустам орешника, чернотала и дрока, где на небольшой, заросшей сочной зеленой травой полянке, позвякивая медными колокольчиками-боталами, паслись три козы.

— И-и-идите-ка сюда, милые… Ой!

Анна-Мария вдруг оборвала фразу на полуслове, почувствовав, что здесь, на полянке, кроме нее самой и коз находился кто-то еще — таился за черноталом, взглядом нехорошим жег — видать, замыслили козу украсть, не иначе!

— А ну-ка, пошел прочь! — взяв в руку палку, гневно обратилась к кустам девушка.

О, когда надо, юная пастушка умела быть грозной! Однажды она даже прогнала с дороги злобного соседского кобеля, хоть тот и рычал, и лаял, а вот уступил-таки, убежал, поджав хвост. Так и сейчас будет…

— Ну? Кому я сказала-то?

— Не ругайся, красавица, — выбрался из кустов скромный монах в капюшоне. — Я вовсе не собираюсь воровать твоих коз, как ты, верно, подумала. Просто прилег отдохнуть в тенечке — а тут ты.

— Ой! — девчонка заметно смутилась. — Простите, святой брат, я вас и вправду приняла за вора.

— Ничего, лучше уж в эту сторону ошибиться.

Коричневый шерстяной капюшон — такой же, как и ряса, — прикрывал лицо монаха наполовину, так, что вовсе не было видно глаз, и Анна-Мария не очень понимала, как святой странник ее вообще разглядел, тем более назвал красавицей, что было очень даже приятно. Ведь на самом-то деле пастушка у местных парней не такой уж и красивой считалась: тощая, да и грудь едва выросла, к тому же — золотисто-рыжая, да еще веснушки.

— Славно на тебя смотреть, красавица, славно — ты, словно солнышко, сияешь вся! И глазки у тебя красивые…

— Да ладно вам, святой брат, — еще больше смутилась девушка.

Ей вдруг почему-то захотелось, чтобы этот добрый — несомненно, добрый! — странник поговорил бы с нею подольше, еще что-нибудь хорошее сказал, ведь добрых и хороших слов так мало в нашей жизни, куда меньше, нежели злых, уж это-то Анна-Мария давно по себе знала, мало кто с ней по-доброму говорил: дядюшка Бергам — тот все больше ворчал, местные деревенские ребята обзывались, она ведь для них приезжая, чужая. Правда, был там один мальчик по имени Себастьян, младший сын мельника…

— Ты слышишь ли меня, девица?

— А? — тряхнув головой, пастушка оторвалась от своих мыслей, даже сына мельника перед собой не представила — монах помешал, отвлек.

— Ты что же, спрашиваю, одна здесь? — Странник поправил на голове капюшон.

И как же не жарко-то? Наверное, Божье слово от жары спасает.

— Одна, — повела плечом Анна-Мария. — А что? Деревня-то наша близко, да и город недалеко.

— Вот-вот, недалеко… В Матаро-то всякого народу хватает. — Монах покачал головой, как показалось девушке, с укоризной, но и это пришлось собеседнице по душе — хоть кто-то проявил участие, побеспокоился, пусть хоть так, можно сказать, шутя.

— Ничего, — улыбнулась пастушка. — Места у нас тут спокойные, да все люди — свои.

— Хорошо, что свои. — Странник словно бы к чему-то прислушался, помолчал немного, а потом предложил — Семечек хочешь? Хорошие семечки, сушеные, тыквенные.

Сняв с плеч котомку, пилигрим развязал мешок и опустил туда правую руку, как показалось девчонке, с каким-то странным лязганьем. Впрочем, мало ли что молодым девам иногда кажется? А этот монах — человек, по всему видно, хороший, добрый, — вишь, как с ней разговаривает, красавицей назвал, о жизни участливо справился, семечками вот угощает от всего сердца… Такому можно все рассказать, как на исповеди.

— Ну… угостите, святой брат.

Вообще-то, тыквенные семечки Анна-Мария не очень любила, и даже более — терпеть их не могла, особенно после того, как года три назад такое вот семечко попало на больной зуб, да так, что едва вытащила, потом пришлось к знахарке идти, зуб-то разболелся, зараза, заговаривать надо было.

Не любила девчонка семечки, а вот ведь подставила ладонь… и тут увидела вдруг глаза монаха — страшные, словно и не монах это был, а самый настоящий демон!

— Ай…

Вздрогнула Анна-Мария, только вот ни закричать, ни убежать уже не успела — левой рукой демон-монах крепко ухватил девушку за ладонь, выхватил из мешка правую… О Пресвятая Дева! Не рука то была, а сверкающая разящая сталь — перчатка с металлическими когтями, словно клыки злобного оборотня впившимися несчастной пастушке в горло.

Алая кровь густо оросила траву, и цветущие маки скрыли растерзанное тело Анны-Марии. У чернотала жалобно заблеяли козы.

Себастьян, или лучше уж просто Себ — на вид ему уж никак нельзя было дать больше шестнадцати, — оттолкнул веслом лодку, направляясь прямиком к небольшому омуту, где уж точно должна была затаиться крупная рыба — щука или, ежели очень повезет, сом, а то и угорь. Сдерживая азарт, Себ бросил весло и проворно насадил на крючок печенную на угольях лягушачью лапку — неужто на такое-то лакомство да никто не польстится?

— Сам бы ел! — облизал рыбачок лапку. — Плывите, плывите, рыбки.

Поплевав для верности на крючок, Себастьян закинул удочку и принялся терпеливо ждать, неподвижно глядя на воду карими, блестящими от солнца глазами. Легкий ветерок, шевеля спутанные белокурые волосы мальчика, медленно, но верно сносил лодку к берегу, поросшему высоким камышом и дымчато-зелеными, клонившимися к самой воде ивами, похожими на кудри русалки.

Да, русалки. Говорят, они до половины — как юные девы… Вот бы посмотреть, а еще лучше — потрогать. Себ покусал губу и даже забыл об удочке, представляя, как вот прямо сейчас из воды вынырнет русалка — наполовину нагая юная златовласая дева… очень похожая на племянницу старика Бергамо, издольщика, о котором поговаривали, будто его предки когда-то были мувалладами, поклоняясь Магомету, а не Христу. Ах, Анна-Мария, Анна-Мария, как же ты все-таки красива… хоть все деревенские парни и утверждают обратное, а вот поди ж ты…

Оп! Кажется, клюнуло!

Покрепче схватив удилище, мальчишка привстал в лодке, дернул… наверное, все же слишком резко, так, что едва не полетел в воду. Крючок, конечно, оборвал, разиня, что уж тут говорить. Вот ведь незадача! И винить-то, главное, некого, кроме самого себя. Так ведь самого себя чего винить-то?

Делать нечего, придется лезть в воду.

Скидывая рубаху, Себ вдруг услышал, как рядом с его лодкой в воде что-то всплеснуло. Рыба? Ну а кто же еще-то? Вот всегда так! Всегда!

Хотя… никакая это не рыба, а рыбак! Во-он уселся на крутом бережку, надвинув на самые глаза войлочную широкополую — от палящего солнца — шляпу. Тоже закинул уду… И вроде человечишко-то незнакомый, нездешний. Тогда ж какого ляда ловит?!

— Эй, почтенный, послушайте-ка! — возмущенно заорал Себастьян. — Вы хоть знаете, кому принадлежит этот омут?

— Местной общине, я так полагаю. — Незнакомец невозмутимо поправил шляпу. — Мне сам староста разрешил.

— Староста разрешил? — Мальчишка подозрительно прищурился. — Так ведь мой отец, мельник, и есть здешний староста. Что-то он мне ничего такого не говорил.

— Не знаю уж, почему не говорил, — ухмыльнулся собеседник. — А только мы с ним еще с месяц назад о том договаривались, вот, у меня и расписка есть. Поднимайся, посмотришь. Заодно семечками тебя угощу. Любишь тыквенные?

Не таким уж и большим городом оказался этот хваленый Матаро — население тысяч семь, не больше, как определил для себя Егор, не город, а так, поселок городского типа… или, если на российско-административной фене, городское поселение. Но для Средневековья — вполне прилично: с десяток церквей (если считать и часовни), две дюжины ремесленных цехов, бумажные и сукновальные мельницы, уютная торговая гавань и даже небольшая верфь для строительства рыбацких и каботажных судов — шнек и баркасов. Центральный квартал близ церкви Святой Эулалии, как и полагается, украшали вполне приличные каменные здания — дома местных рикос омбрес, кабальерос и купцов. Улицы в том районе были довольно широкими и прямыми, пересекаясь точно под прямыми углами, что — как и остатки древней крепостной стены — неопровержимо свидетельствовало о происхождении города от римского военного лагеря, чем местная знать очень гордилась, выводя свое происхождение не иначе как от древних римлян.

В этом несомненно уютном и приятном для жительства городке князю и его разномастному воинству предстояло провести месяц, а то и два, а быть может, и больше — как бог даст и как военная карта ляжет.

Как и любой честно отслуживший в армии человек, Вожников прекрасно помнил простую истину: у хорошего командира солдаты от безделья не маются! В таком плане сейчас и действовал, сразу же нагрузив на своих воинов кучу самых разных дел, начиная от гарнизонно-караульной службы совместно с городской стражей и заканчивая ремонтом дорог.