Читаем без скачивания Судьба штрафника. «Война всё спишет»? - Александр Уразов

В последующие вечера начали играть в жмурки, и тут уж, когда с завязанными глазами «нечаянно» ловили девушек, тискали их и сжимали в объятиях. Тут и нам стало интересней. В то время техник считался немалым специалистом, а наш двадцатилетний возраст — самым жениховским. Это в городе. А в деревне такие парни были для девушек и их матерей мечтой, и эта мечта вдруг свалилась счастливым случаем. Война войной, а замужество и любовь остаются актуальными всегда, пока люди живы. Для местных жителей война не принесла еще того безграничного горя, которое в полной мере ощутили на себе жители западных областей страны. Даже похоронки еще не нашли своих адресатов и не успели нарушить инерции мирной жизни. Война существовала в сознании, но еще не захватила все чувства, особенно у молодежи, и девушки стремились воспользоваться возможностью развлечься, пофлиртовать с городскими ребятами. Но это длилось недолго…

10 января, в 6 часов утра, в темноте уже строились колонны по четверо в ряд, мужчины и женщины, пожилые и молодые, с котомками. Вместо винтовок на плечах торчали лопаты и ломы. Мы, командиры взводов, проверили по спискам свои команды и двинулись в путь. Было холодно, сыпал снег. Колонна длинной пунктирной лентой медленно двигалась по дороге. Впереди ехало начальство в санях, нагруженных различным инструментом — ломами, кувалдами, железными клиньями, деревянными кольями. Шли долго, около часа, остановились возле оврага.

Бухно и Серкин начали размещать взводы на отдельные участки, помеченные кольями, ставили командирам взводов задачи.

Потехин и Минченко получили участки на ровном месте, а моему строительному взводу досталось начало лощины. На равнине нужно было отрыть противотанковый ров в полный профиль, а моему взводу и следующим за мной — углубить лощину так, чтобы восточная бровка имела уклон в 45°, а западная оставалась пологой, то есть построить эскарп — препятствие для танков. Вся линия обороны имела ломаную конфигурацию, и в местах изломов устраивались дзоты, пулеметные гнезда.

На участке работы расчистили снег, разбили участки на делянки и начали долбить промерзшую землю. Конечно же, никакими лопатами такую землю не возьмешь — в ход пошли ломы, стальные клинья, вгоняемые в землю кувалдами. Коллективный энтузиазм сменился индивидуальным отчаянием — шли часы, прошел день, а на участках работы остались даже не ямы, а лунки, выдолбленные ценой огромных усилий. Казалось, что скальные породы и то легче разрабатывать — они раскалывались и трескались, как чугун, а земля оставалась вязким твердым железом. Стало также ясно, что напрасно удалили снег со всей полосы разработки: грунт промерзнет еще глубже и до талой земли теперь не добраться.

Работали дотемна. У редких костров никто не грелся — и так было жарко. Домой возвращались колоннами, поддерживая видимость военных формирований, что обеспечивало некоторый порядок и дисциплину. Если утром повзводные колонны соревновались в песенном задоре, то теперь шли молча, на балагуров и шутников смотрели с укоризной, и те тоже серьезнели. Я помогал женщинам, когда они отдыхали, и мои ноги тоже заплетались в снегу дороги.

Дома, вяло поужинав, мы улеглись спать — было не до развлечений. Подружки не замедлили явиться к Наде, но старшая Глухова шикнула на них и выставила за дверь. Надя обиженно полезла на печь, а мать еще долго возилась, стараясь не шуметь, — ей надо было приготовить еду на утро. Следующий день повторился по своим результатам. Стало ясно, что в таких условиях мы ничего не сделаем, ничего не построим. Правда, там, где мужчины работали на устройстве дзотов и пулеметных ячеек, добрались до талой земли, и у них дело спорилось. Но как На всей трассе противотанкового рва и эскарпа добраться до талой земли? Грунт промерз почти на метр и по мере копки промерзал глубже. Пробовали разводить костры для оттаивания грунта, но где взять столько дров? Да и оттаивало не так глубоко, как хотелось бы.

К вечеру приехал какой-то пожилой военный, прошелся в сопровождении Бухно вдоль трассы линии обороны, уехал вместе с Бухно и Серкиным. Недовольство и отчаяние от бесполезности вкладываемого труда сменилось надеждой, и слово «взрыв» стало кататься из конца в конец трассы. В последующие дни, когда загрохотали взрывы, все повеселели, но ненадолго.

С большим трудом пробивали шурфы, в них засыпали селитру, вставляли взрыватель с бикфордовым шнуром. Взрыв был слабый, но он все же нарушал смерзшийся монолит, и дело продвигалось быстрее. Ломами и клиньями откалывались куски мерзлого грунта, и за день удавалось добраться до талого грунта. Селитры нам выделяли не так много, чтобы устраивать взрывы близко друг от друга, и трасса обозначилась ямами, а не сплошной лентой. Более эффективные взрывчатые вещества нам не давали — все шло на боеприпасы для фронта.

Но, как говорится, «мученье и труд все перетрут». Проходило время, накапливалась в людях усталость, но появились упорство и ожесточение. Не нужно было понукать, подгонять, само собой шло соревнование — нужно было не отстать от соседа справа и слева, на глазах людей отлынивать и лениться не позволяли совесть и сознание важности выполняемой работы. Враг хотя и был разгромлен под Москвой, но рвался теперь на Воронеж, Сталинград, на Кавказ, и мы не были уверены, что угроза Москве ликвидирована. Фашисты вопили, что русским под Москвой помогла зима, поэтому мы не знали, что будет летом 1942-го.

Радовали законченные участки эскарпов. Пологие склоны лощин стали крутыми высокими стенками. На них танку не взобраться, а живая сила противника могла быть сметена с откоса кинжальным огнем из дзотов и пулеметных гнезд с бронированными и железобетонными колпаками. Тяжелее было на участках противотанковых рвов полного профиля. Дзоты и пулеметные гнезда уже были готовы, а рвы, с их огромным объемом земляных работ мерзлого грунта, имели малую готовность.

Потекли однообразные тяжелые трудовые дни. В феврале начались метели и снежные бури, появились обмороженные. В начале марта нас неожиданно перебросили в одно из сел немцев Поволжья, расположенное на правом берегу Волги. Прежних жителей села выселили за Урал. Не в пример нашим, немецкое село даже внешним видом удивляло своим порядком. Четкие улицы были застроены кирпичными домами под железной или этернитовой крышей, с остекленными окрашенными верандами. Везде были видны аккуратные единообразные заборы, сады. За селом — скотный двор, электроподстанция.

В селе жила только одна молодая женщина из эвакуированных. У нее мы и поселились, так как дом был обогрет. Все остальные промерзли. Одарка, как звали женщину, сама всего неделю назад была направлена сюда из района. Как она обрадовалась нам! Ей было жутко жить в пустом селе, она надрывалась, спасая овец. Ей обещали прислать еще людей на жительство, да либо забыли, либо эвакуированные уже пристроились в других местах.

Она рассказала: здешние немцы готовились к встрече немецких войск. Они организовали тайные хранилища оружия, склады боеприпасов, саботировали распоряжения советских органов. Готовился заговор ударить советским войскам в спину при приближении фронта и принять парашютный десант гитлеровцев. Когда войска НКВД внезапно заняли село и предложили немедленно всему населению покинуть дома, взяв с собой личные вещи и продукты питания, загремели взрывы. Немцы взорвали электроподстанцию, зажгли скирды сена и соломы, отравили крупный рогатый скот и силос, сожгли Две овчарни.

Остались две овчарни, куда перегнали оставшихся овец. Кормить их было нечем, напоить Одарка не успевала. Раньше вода подавалась из колодцев с помощью насосов, а теперь электроэнергии не было. Женщина целыми днями с помощью журавля ведрами заливала обледенелые поилки. Начался падеж. Овцы съедали шерсть друг с друга, и было больно смотреть на обтянутые оголенной кожей скелеты. Они непрерывно жалобно блеяли, смотреть в их черные глаза было невозможно. А тут еще начался массовый окот.

Конечно же, мы принялись спасать скот. В поле на бригадных токах были навесы, крытые соломой. Пробиться туда автомашинами было невозможно, и все мужчины, взяв веревки, одеяла, пошли и раскрыли эти навесы, а солому отнесли в овчарни.

Падеж не прекращался, обессиленных животных прирезали, чтобы использовать хотя бы для своего питания да снять шкуру. Какое там мясо! Кости с какой-то слизью. У местных жителей в погребах остался картофель, соленья. С квашеной капустой и картофелем шли в пищу легкие и сердце, в борщ — кости с мясом.

Когда мы входили в овчарни, возникало чувство какой-то обреченности. На глазах погибал ни в чем не повинный скот, и ему нечем было помочь. На фронтах гибли люди, разрушались и сжигались целые селения и города, на захваченной врагом территории уничтожалось мирное население. Все, что создавали трудом, недоедая и недосыпая, все, что собиралось и сберегалось по крупицам, — все гибнет, все уничтожается. За что все это, кто виноват? В душе росла ярость и ненависть к тем, кто вверг нашу страну, наш народ в эту гибель.