Читаем без скачивания С отрога Геликона - Михаил Афинянин

Все же достоверно неизвестно, выбежал ли он случайно тогда на орхоменскую дорогу или намеревался переметнуться к врагам. Так или иначе, богам было угодно совсем иное. Увы, в будущем Гераклу довелось лишь однажды повторить это путешествие. И то, делал он это второпях, на коне и был он при этом уже далеко не тем, полным надежд и предвкушений юношей. Вспоминая позже об этом побеге из дома, он сначала всегда называл эту дорогу дорогой любви, но потом очень быстро он поправлял себя: «…нет, это не столько дорога любви, это дорога надежды, дорога света…». Действительно, все самое светлое в жизни Геракла, быть может за исключением смерти, произошло в те немногие недели, когда он жил там, куда вела его эта дорога.

Он помнил на ней каждый шаг. Выходя из городских ворот, она шла по самому краю Тенерийской равнины: слева начинались холмы, отроги возвышающегося вдали Киферона, на которых выращивали смоквы. Еще дальше влево начинались обширные киферонские пастбища. Совсем немного впереди холмы слева отступали, но за то почти вплотную приступал острым краем справа другой холм, крутой и лесистый. На нем Геракл часто охотился с отцом. Дальше подернутая нежной зеленью полевых всходов равнина расширялась. За легкой дымкой далеко впереди величественно блистала еще сильно заснеженная вершина Парнаса. Чуть ближе своими таинственно-причудливыми контурами выступал Геликон.

До этого места и продолжал свой бег Геракл. Он впервые оказался за городом предоставленным самому себе и потому открывшийся ему вид наполнял его душу каким-то особым благоговением. Ему показалось вдруг, что горные вершины едва ли могут быть безжизненны. «Там должны обитать боги, – думал он, – Иначе, почему они так прекрасны?» Отдышавшись от бега, он глубокий вдох. В воздухе было столько запахов! Он удивлялся тому, как раньше он никогда этого не чувствовал, хотя проживал уже свою восемнадцатую весну.

Геракл не знал, что его никто и не собирался преследовать и поэтому полагал, что долго оставаться на месте ему нельзя. Однако, дорога, шедшая прямо, что вела на Онхест и Галиарт, была ему хорошо известна в то время, как восторг молодой души даже под угрозой опасности требовал новых впечатлений. Сама угроза будто-бы отодвинулась на второй план, став частью какой-то удивительной игры между его телом, душой, людьми, множеством богов и всем, что он мог обозреть своими чувствами и своим умом. Он стал оглядываться вокруг и заметил сравнительно узкую дорожку, уходившую влево, будто бы, в направлении Геликона. Больше того, на ней он заметил следы от повозок – стало быть там жили люди.

В начале этого ответвления местность была пустынной – кроме дикой травы там ничего не росло. Это заставило Геракла снова вспомнить о Лине. Он корил себя за произошедшее, не понимая как могло случиться так, что его удар, не очень в общем-то сильный, пришелся несчастному кифареду прямо в ухо да еще и привел к тому, что тот потерял слух. Геракл хоть и не любил музыку, но то, что хороший слух важен для музыканта, он уже усвоил. Больше того, ему было ясно, насколько важна музыка для самого Лина. Геракл представил, чем станет без музыки жизнь учителя, и от этого ему стало еще тягостнее. Он умолял Зевса о том, что если тот и вправду является его отцом, простить его, а, главное, помочь Лину и возвратить ему слух.

Ответ бога не заставил себя ждать. Через некоторое время вдоль дороги то тут, то там, стали появляться все в цвету гигантские вековые платаны. Один из них Геракл обсмотрел со всех сторон. Он попробовал обхватить ствол, но длины его рук для этого не доставало – окружность платана была вдвое, а то и втрое длиннее. Сочетание мощи огромного сильного дерева и праздничной яркости красных круглых соцветий поразило Геракла. На душе у него стало несколько легче. Между тем, дорога шла небольшим уклоном вверх, к горам. Родная равнина скрылась из вида. Вдоль дороги мало-помалу начинали появляться дома и цветущие оливковые сады.

Солнце миновало зенит. Геракл понял, что шел уже довольно долго. Он вспомнил о том, что в течение всего этого времени не ел и не пил, и ему сразу же захотелось и того, и другого. Он стал уже прикидывать, в какой дом попроситься бы ему на постой, как вдруг увидел впереди себя группу всадников. Всадников было человек семь, и ехали они, очевидно, с охоты. При них было оружие, но доспехов не было. Не было при них и добычи. Они оглядели юношу, но сначала проехали мимо. Только когда они уже разминулись с одиноким путником, один из всадников все-таки окликнул Геракла.

– Эй, юноша!

Геракл обернулся. Человек, позвавший его, был из всех всадников самого низкого роста. Кроме того, даже в достаточно громком выкрике его голос слышался чрезвычайно мягким и вкрадчивым. Этот человек подъехал к Гераклу, слез с коня и протянул ему руку:

– Я Феспий, сын Эрехтея, родом из Кекропии, – представился он, – а это мои соседи. Они выбрали меня предводителем.

– Меня зовут Геракл, я сын Алкмены. Родился я в Тиринфе, но много лет живу в Фивах.

Феспий смутился.

– Хм… Ты пришел из Фив пешком? И куда же ты направляешься? И еще, почему называешь себя по матери?

– Я никуда не направляюсь, я сбежал из дома, – произнес Геракл молодцевато и с улыбкой, а потом добавил: – Если хочешь знать, муж моей матери – Амфитрион. А называю я себя ее сыном, потому что говорят, что отец мой – сам Зевс.

У Феспия и его спутников это вызвало приступ смеха. Хоть Алкмена и много раз предостерегала сына от того, чтобы рассказывать кому-либо о прорицании, но он, как это часто бывает с детьми, не отнесся к ее словам серьезно. Впрочем, Геракл заметил, что один из всадников вовсе не засмеялся, а, выказав лишь намек на улыбку, скорее наоборот, о чем-то задумался.

– Вот, видите, – уверенно объяснял Геракл, – вы смеетесь. А что было бы, назовись я сыном Зевса сразу?

– Да, не каждый день нам выпадает такая честь! – обратился Феспий к друзьям, – Надеюсь, никто не возражает, если мы отобедаем сегодня с сыном Зевса?

Снова раздался смех, и снова тот же самый всадник единственным из всех не разделил общего веселья. Геракл заметил это во второй раз, но поддержал, все же, большинство своих новых сотрапезников. Хорошая трапеза – это как раз то, что ему было в этот момент нужно. Феспий посадил его к себе на коня. Так они и ехали к его дому и разговаривали по дороге.

– Так, Геракл, что же такого случилось, что заставило тебя покинуть дом? Амфитриона-то я знаю, его пастух пасет моих коров. Не знал только, что у него есть сын. А пастух этот, он, кажется, откуда-то с Понта.

– Да, верно, пастух наш из кочевников. А случилось, Феспий, то, что я ударил своего учителя, и теперь боюсь гнева отца.

– Хм… да, в самом деле, нехорошо. Чему же учил тебя этот учитель?

– Кифаре.

– Неужто, правда, кифаре? Ты музыкант?

– В том-то и дело, Феспий, что нет. Я – воин.

– Ну, то, что ты воин, это видно… Ладно, поживешь у пока меня, а там посмотрим. Как знать, может, пройдет гнев твоего отца. Сколько лет-то тебе?

– Восемнадцать.

– Охотился когда-нибудь?

– Да, и много. С Амфитрионом ходили.

– Замечательно! Будешь нам помогать. Вон там на Кифероне, – он показал вправо, – как сошел в этом году снег, лев завелся. Дерет наши стада, да и Амфитрионовы тоже.

– Да, я слышал об этом. Но отец говорил, что для меня это слишком опасно.

– Ничего, ты уже не мальчик. Мы договорились с твоим отцом, что охотой занимаюсь я. Но мы уже месяц как почти каждый день за ним рыщем, и все без толку. Ну вот, мы почти приехали. Нравится тебе?

Лошади шли по великолепному оливковому саду Феспия, который к тому же как раз в это время цвел ярко-желтым необыкновенно душистым цветом.

– Да, Феспий! Я остаюсь.

У дома Феспий расстался на короткое время с друзьями. Геракла слуги препроводили в дом. Впрочем, одного из друзей кекропиец попросил задержаться.

– Что Телеф, что-то чует твое вещее сердце?

– Не то что бы… Понимаешь, несколько лет назад мне рассказывал один старый прорицатель из Тиринфа о том, что к нему приносили младенца, в котором он узрел сына бога.

– Хм… Ну что ж, давай принесем жертву и вопросим его. Ну а сам-то ты что думаешь об этом мальчишке?

– Ну телом он – сущий бог, а так… что сказать… мальчишка пока. Ну так и про Зевса говорят, что когда-то, родившись, он кричал так, что куреты вынуждены были заглушать его плач, гремя своими доспехами.

– Согласен. Ладно, Телеф, приходи на обед. А с Гераклом будем потом разбираться.

Отобедав вместе в доме Феспия, остаток дня все провели в отдыхе. Солнце садилось за Геликон и золотило окрестные горы. Когда Феспий вышел в свой сад, золото сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее стало сменяться пурпуром. Неутомимые цикады еще не очнулись от зимнего сна, и поэтому было удивительно тихо. Как всегда осторожный Телеф, попытавшийся, не нарушая тишины, приблизиться к другу, порядком напугал его.

– Ах, это ты, Телеф… А я уж думал, это нимфы затевают со мной игру… – сказал Феспий, продолжая смотреть на багровеющий Киферон.