Читаем без скачивания РУДОЛЬФ АБЕЛЬ ПЕРЕД АМЕРИКАНСКИМ СУДОМ - Арсений Тишков

Абель затянулся сигаретой, выпустил дым и сказал спокойно:

— Знаете, я думаю, вы так бы и сделали.

Так они «шутили» после приговора.

Но шутки шутками, а Донован и всерьез не забывал, что он не только адвокат, но и разведчик. У нас нет данных, выполнял ли Донован чье‑либо задание или действовал самостоятельно, так сказать, из чисто «профессионального интереса», но, начиная с первой встречи со своим подзащитным, он не упускал подходящего случая, чтобы не посоветовать Абелю согласиться на «сотрудничество с правительством США» (сиречь с его контрразведкой). Он сам пишет об этом, стараясь всюду подчеркнуть, что, защищая Абеля, все время продолжал печься о национальных интересах США.

Надеясь сделать Абеля более сговорчивым, Донован как‑то сказал ему:

— По — моему, Рудольф, Россия списала вас со счетов как разведчика и вы предоставлены самому себе.

— Я не согласен с вами, — резко возразил Абель, — меня не «списали», и мне неприятно, что вы так говорите.

Донован пишет, что по этому вопросу между ними всегда происходили серьезные разногласия.

Расчет Донована, вероятно, строился на предположении, что там, где не добились успеха сотрудники ФБР, которых Абель ненавидит и презирает, может с лучшими результатами выступить адвокат, пользующийся расположением и признательностью своего подзащитного.

Но и адвокат, как только он начинал выступать в роли разведчика, наталкивался на тот же спокойный и твердый отрицательный ответ, что и сотрудники ФБР. Желая положить конец разговорам на эту тему, Абель сказал Доновану: «Я принял решение еще в те первые полчаса в гостинице «Латам» и никогда не отступлю от него».

…Обсудив вопросы, вытекающие из приговора, Донован распрощался со своим подзащитным. Дома Донован поспешил открыть свой дневник и записать все перипетии этого кульминационного дня процесса. Запись заканчивалась словами: «Для человека, готовящегося отбывать тридцатилетний срок заключения в иностранной тюрьме, полковник Абель обладал поразительным спокойствием».

Однако то, что так поразило Донована, для Абеля было просто нормой поведения. Сын рабочего — большевика, ученика и соратника Ленина по «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса», сам прошедший хорошую школу в рядах Красной Армии и Ленинского комсомола, коммунист и старый чекист, Абель и представить себе не мог, что можно говорить и поступать как‑то по — иному. Ему не надо было вспоминать о таких понятиях, как достоинство и честь советского гражданина и коммуниста: они были у него в крови.

После процесса Донован часто встречался со своим подзащитным. «Я нашел в нем увлекательного, будящего мысль собеседника, особенно благодаря интеллектуальной честности, с которой он подходил к любому вопросу», — пишет Донован. И добавляет, что, хотя они много разговаривали относительно дела, «Рудольф все меньше напоминал клиента или человека, осужденного судом».

Однажды Донован сообщил Абелю, что «американская общественность вполне довольна исходом процесса и успокоена вынесенным суровым приговором».

Мне очень приятно узнать, — сказал не без сарказма Абель, — что я дал американской «общественности» возможность испытать подобное чувство удовлетворения.

АПЕЛЛЯЦИИ, ТЮРЬМА В АТЛАНТЕ

Донован сообщил Абелю, что подача апелляционной жалобы связана с риском. Если дело будет передано на новое рассмотрение и присяжные вторично признают его виновным, то судья, пожалуй, может приговорить его к смерти.

— Я рискну, — сказал Абель.

Это был ответ бойца, который не складывает оружия, пока есть хоть малейшая возможность дальнейшей борьбы.

На подготовку апелляционной жалобы ушло три месяца. Только 15 февраля 1958 г. она, наконец, была подана в апелляционный суд Второго округа Нью — Йорка.

Основной упор в апелляционной жалобе делался на нарушение конституционных прав Абеля при обыске и аресте. Кроме того, отмечались допущенные судом процессуальные нарушения, такие, например, как наводящие вопросы свидетелям, отклонение судом почти всех протестов и ходатайств защиты и т. п.

На сей раз американская Фемида явно не торопилась. Состояние свидетелей ее больше не беспокоило. Они не нужны в апелляционном суде. Прошло еще два месяца, пока защитник Абеля получил возможность изложить сущность жалобы перед судом, еще три долгих месяца на подготовку решения, и только 11 июля 1958 г. апелляционный суд в составе главного судьи Кларка и выездных судей Ломбарда и Уотермена единодушно подтвердил приговор суда первой инстанции.

Относительно обыска и ареста апелляционный суд отметил в своем решении, что не видит оснований проводить различие между законным арестом за совершенное преступление и процедурой депортации. О процессуальных нарушениях было сказано, что, хотя судья и допускал иногда ошибки, они не носят «столь серьезного характера», чтобы потребовалось новое рассмотрение дела. А утверждение защиты, что «обвинение не сумело доказать, что передача военных секретов действительно имела место», судьи отвергли, отталкиваясь от противного, сославшись на то, что «люди, собирающие и передающие информацию, доступную всем, не считают необходимым использовать тайные коды и пустотелые вещи».

Опять решение суда строилось на умозаключениях и предположениях. То обстоятельство, что таинственные военные секреты и атомные сведения, которые, по мнению обвинения и суда, Абель должен был куда‑то передавать, так и остались невыясненными и в процессе «справедливой» судебной процедуры ничем не были подтверждены, судей не беспокоило. «Должен» — и точка.

Абель совершенно справедливо писал об этом решении: «Решение апелляционного суда, хотя и многословное, фактически не затрагивает вопроса, который мы подняли в апелляции. Некоторые аргументы, выдвинутые судом, противоречат друг другу, — а другие искажают выдвинутые нами аргументы. Я по — прежнему полагаю, что суд не столько дал ответ на важнейшие вопросы, сколько обошел их».

Пятимесячная волокита с рассмотрением апелляционной жалобы Абеля имела свой скрытый смысл. Дело в том, что по американским законам пребывание в следственной тюрьме на Уэст — стрит, где после суда оставался Абель, не засчитывается в срок отбывания наказания, назначенного судом. А перевод в исправительную тюрьму в Атланте затруднял сношения Абеля с его адвокатом и вызывал другие осложнения, связанные с рассмотрением его апелляционной жалобы. Все это означало дополнительную трепку нервов, что вполне отвечало стремлению американских властей сделать Абеля более податливым и «сговорчивым».

Другой формой нажима на Абеля была волокита с разрешением ему переписки с семьей. Он очень тяжело переживал отсутствие возможности вести переписку с женой и дочерью и называл этот запрет варварским.

Тут в Доноване снова заговорил разведчик. Он предложил переговорить по этому вопросу с директором Центрального разведывательного управления США Алленом Даллесом и его генеральным юрисконсультом Ларри Хаустоном. Абель не возражал.

— Сегодня очень подходящий день, чтобы вести разговор о том, как освободить вас. Сегодня у нас отмечается годовщина со дня рождения Линкольна. Этот день является официальным праздником в честь нашего великого освободителя, — сказал Донован.

— Если он ваш великий освободитель, — немедленно отпарировал Абель, — почему же этот день не отмечается на Юге?

В вопросах идеологии и политики осужденный на тридцать лет лишения свободы узник никому спуску не давал, в том числе и своему адвокату. Таких примеров Донован в своей книге приводит много.

Вскоре после этого разговора состоялась встреча Донована с Алленом Даллесом и Ларри Хаустоном. Они были знакомы еще по совместной работе в Управлении стратегических служб и сейчас разговаривали как старые товарищи.

— Я бы хотел, — сказал Даллес, — чтобы мы имели таких трех — четырех человек, как Абель, в Москве.

Он не видел причин, почему бы Абелю не разрешить переписку с семьей. Что касается возможности обмена, то Аллен заявил, что по этому вопросу он должен проконсультироваться в госдепартаменте.

Старые приятели договорились, что вся переписка с советским посольством, через которое должны были направляться письма Абеля семье, будет проходить под контролем министерства юстиции и ЦРУ, куда Донован будет направлять копии всех писем.

Дальше, пожалуй, будет лучше предоставить слово самому Доновану. Вот как он описывает недостойную игру, затеянную министерством юстиции и госдепартаментом вокруг вопроса о разрешении Абелю переписки со своей семьей:

«В течение последующих трех месяцев шла активная переписка между советским посольством в Вашингтоне и моей конторой в доме 161 по Вильям — стрит, а правительство Соединенных Штатов Америки наблюдало, как мы играли в кошки — мышки в связи с вопросом предоставления Рудольфу права переписки. Если бы это было частным делом, его можно было бы решить за несколько минут. Но это были переговоры двух противостоящих друг другу мировых держав, между которыми существовали крайне холодные отношения. Поэтому лишь в июле 1958 года Рудольф сумел написать своей жене, а в сентябре его письмо получило «санкцию» и только в декабре Елена Абель получила от мужа письмо — первое за полтора года, прошедшие с момента его ареста».