Читаем без скачивания Эшби - Пьер Гийота

Я доехал до Бастилии, на карусели опустилась ночь; я люблю эту пеструю толпу хулиганов, проституток, старых торговцев, я люблю огни каруселей, визг тормозов, запах ванили, ароматные клубы пара, поднимающиеся над вафельницей.

Я шел от карусели к карусели, толстые шлюхи с растрепанными волосами толкали меня под локти, я любил их всех, я шел, мои мысли путались, поглощались одна другой.

Что ж, она вернулась к Аурелиану, снова полюбила его, ей надоело мое молчание, моя скромность, мое тело, тело, столь желанное ею той мартовской ночью и так и оставшееся недоступным.

А может быть, она до сих пор любила меня — и я упрекал себя в трусости и наивности.

Я не обижался на нее, я никогда на нее не обижался.

Не спеша, я побрел к Сене, для меня все было потеряно.

Он не сел за стол, а бродил в одиночку с тарелкой по парку, он загорел, в его голосе появились грубоватые нотки.

Потом он пришел ко мне на открытую веранду, где уже вились ночные бабочки.

Он взял с полки книгу, «Плеяды» Гобено, и читал до одиннадцати часов.

Я поднялась к себе в девять; я смотрела на него, читающего, в окно, за освещенным лампой стеклом; как я любила его, раскачивающегося на стуле в благоухании ночи!

Он уже лег, а я все стояла у окна, я не могла ни спать, ни читать, я слышала, как он вошел в свою комнату, как сбросил одежду на пол.

Я была счастлива снова ощущать его рядом, я казалась себе сильнее, словно его дух, его мощь вошли в меня; и еще мне казалось, что он нуждается во мне, в этом доме, в детских воспоминаниях.

Он ничего не сказал о Нине, но по его взгляду, по тону его последних писем я поняла, что история их любви закончилась печально.

Я понемногу стал забывать ее, но лицо каждой случайно встреченной девушки напоминало ее лицо, такое нежное, каждый взгляд напоминал ее взгляд, такой страстный, каждый голос — ее голос, такой чистый и ласковый.

Яхта была достроена, в сентябре мы отплыли в Ирландию. Август я провел в Бретани, с мадмуазель Фулальба. Я люблю море, Бретань — ходишь почти голым, песок на ногах, на щеках, идешь, куда захочешь, возвращаешься в любое время.

Там, словно нарисованные, неся корабли и туманы, впадают в море реки моего детства.

Я читал «Доминика»[3], ощущая в себе прилив сил, вспоминая о школьном приятеле Фреди, о днях нашей юности, безвозвратно ушедших, но оставивших в памяти яркие воспоминания.

Я читал сцену последней встречи Доминика и Мадлен, пляж был пустынен, начинался прилив.

На краю утеса, возвышавшегося над моей головой, появилась светловолосая девушка в зеленом купальнике.

Пробежав по каменному уступу, она спрыгнула на песок.

Заметив меня издалека, она застыла на фоне камней и прибоя, ее волосы, как языки пламени, развевались над ее головой.

— Вы купаетесь? — крикнула она мне.

Я был в купальнике, но вообще-то было прохладно.

— …мама запретила мне плавать одной!

И вот она, сжав колени, стоит рядом со мной, смахивая ладонью со лба прядь волос.

— Вы меня не помните?

Нет, я ее не помнил; должно быть, я вырос рядом с ней в этой стране каникул, ведь раньше мы приезжали сюда каждый год; но с тех пор, как я повзрослел, я больше не встречал ее.

Даже когда она назвала мне свое имя и указала дом, в котором живет, я не вспомнил ее.

— Но вы, по крайней мере, искупаетесь со мной?

— Хоть я и не смог вас вспомнить, я готов с вами искупаться; правда, вода мне все же кажется холодноватой.

— Больше всего я люблю купаться на закате, когда солнечные лучи скользят над волнами.

— Да, да, в это время кажется, что они исходят из морских глубин.

— Вы ведь поэт, я знаю, ведь правда, это красиво — подводное солнце вечера, — ну так вы идете?

Мы вошли в море, или, лучше сказать, мы спустились в море, как в долину; она нырнула первая, я оставался стоять по грудь в воде, скрестив руки.

— Вода — как бархат! Вперед! Смелее! У вас дурацкий вид! Теперь уж вам придется искупаться! — кричала она, размахивая руками.

Я пошел глубже в воду, вращая руками, как мельница; водоросли и тяжесть воды мешали мне, я решил нырнуть.

Я поплыл рядом с ней, она перевернулась на спину и, слегка шевеля руками и ногами, предалась созерцанию сумеречного неба.

Ее светлые волосы, как тонкие щупальца, развевались вокруг ее головы в слегка подсвеченной воде.

Она все больше походила на утопленницу.

— Вы уже были влюблены, — сказала она после долгого молчания, когда мы, выйдя из воды, легли на песок в сырых смятых купальниках.

Ее голос сделался вкрадчивым, мягким.

— Да нет, с чего вы взяли?

— Потому что… ну, не знаю, просто вы мне кажетесь таким умным, наверняка вы уже влюблялись, ну, скажите, а вас любили?

— Может быть, не знаю, и потом, мне это не интересно, оставляю этот вопрос на ваше рассмотрение, девушки лучше, чем парни, разбираются в таких делах.

— Вы не очень-то любезны, и все же спасибо за то, что искупались со мной, а как насчет завтра?..

— Не знаю, может быть…

— Вы мне кажетесь очень робким… я живу в «Бернардьере» с мамой… итак, до завтра, может быть, спокойной вам ночи, а что вы собираетесь делать сейчас?

Она говорила беспрерывно, мы обменялись рукопожатием перед оградой ее дома, ее мать в саду срезала цветы синеголовника.

Я встречался с Патрицией сначала по вечерам на пляже, потом в полдень, а потом и с утра.

Мы с ней долго гуляли вдоль берега или по полям, она рассказывала мне о своем детстве, о ссорах с матерью, с войны оставшейся вдовой.

Все девушки похожи, она влюбилась в меня до безумия, она желала меня; она захочет отдать мне свое прекрасное тело, я ее оттолкну, она меня забудет.

И все же она мне нравилась, я с радостью обнял бы ее, но боялся, что из этого поцелуя вырастет очередная иллюзия любви.

И все же однажды вечером вид ее покрытого каплями тела в опасной близости смутил меня более, чем обычно, я внезапно обнял ее и сжал ее ладонь.

И тут же ее веки захлопнулись, как у куклы.

Часто мы любим в любимом одну лишь любовь.

Вот уже месяц, как мы живем в замке Мазелибранд, расположенном в ущелье Рубион.

Вот уже месяц беспрерывно льет дождь, замок возвышается над рекой и черными скалами; внизу — небольшой пляж из грубого песка, заросший по краям тростником; папа целыми днями пишет роман о старом, когда-то нашумевшем, уголовном деле: два молодых парня пришили своего приятеля-еврея; я рисую и пишу «Дни Мазелибранда», девочки купаются, мама читает, сидя в шезлонге на лужайке. Аньес, наша бонна, слушает по радио Ива Монтана, Жак — «Кончерто» Бойэлдьо.

Я получил письмо от Нины:

«Я теперь рядом с вами, в Шомарже, там у нас домик. Если сможешь, приезжай, нет ли у тебя известий от Роже?»

Однажды утром я увидел их с Аурелианом, идущих по лужайке; от неожиданности я выронил кисть.

Мама поднялась и пошла к ним навстречу.

Желтые листья, налетевшие с окрестных лип, сплошным ковром укрыли лужайку, говорю это без всякого романтизма, просто начинается осень, конец каникулам.

Аурелиан, недавно вернувшийся из Греции, снова дома, вот он шагает под руку с Ниной, раб еще больше, чем прежде.

1961

ЭШБИ

Клоду Бонкопену

ПРОЛОГ

Вы, как и я, проезжали Джефферсон и мчались на бешеной скорости среди спящих лугов к замку леди Друзиллы, днем или ночью, на более или менее бешеной скорости — под стать тому времени, когда вам было пятнадцать лет; вы подставляли свое нежное лицо дню или ночи, царившим над сонными лугами, — как жаждала леди Друзилла этих наших лиц, как она впивала их, когда мы приближались к ней со всей испуганной нежностью нашего возраста.

Мы приближались к вам как к спящим лугам, с которых срываются грузные птицы, заставляя учащенно биться сердце — и биение их крыльев похоже на биение сердец.

Лицо над шторкой, натянутой за стеклом, шофер и машина зачарованы пейзажем; из свежести луговых излучин, где стоя умирают под топорами смешанные леса Хулера — каштаны, буки, сосны, башни и орифламмы, из тишины, плавно идущей по мощеной камнями аллее, из улыбок каменных истуканов, выглядывающих из расцвеченной лучами воды, из молчания тенистых мысов рождается предчувствие вашего лица и вашего голоса.

Вы, как и я, пересекли Нормандию, Ла-Манш, Кент, сели в полуденный поезд на Кингс-Кросс; вы встретили море в семь часов вечера, когда берег, прильнувший к воде, темнеет, точно прекрасный смуглый лик.