Читаем без скачивания Подводный реванш - Николай Переяслов

Между древовидными растениями, не уступавшими по величине деревьям умеренного климатического пояса, виднелись кустовидные колонии шестилучевых кораллов, настоящие кустарники в цвету!

Пройдя еще несколько шагов среди этих зарослей, мои провожатые раздвинули кусты каких-то широколиственных водорослей, и мы неожиданно оказались прямо перед открытым люком подводного корабля. Как только мы вошли в кабину, овальная крышка за нами плотно закрылась, и внутри судна заработали насосы, что было видно по тому, как спадает уровень воды вокруг нас. Через несколько секунд в кабине не осталось и капли воды.

Тогда распахнулась внутренняя дверь, и мы попали в своеобразную «гардеробную». Не без труда стащив с себя ставшие вдруг тяжелыми скафандры, мы прошли по ярко освещенному коридору и оказались в просторной кают-компании.

— Где я? — хотел уже было спросить я кого-либо из присутствующих, но в эту минуту шедший впереди всех высокий человек с обрамленной длинными рыжими прядями лысиной вдруг остановился возле висевшей на стене картины с изображением плывущего по глади моря парусника и, ни к кому конкретно не обращаясь, монотонно и с легкой картавинкой в голосе заговорил:

...Безупречная линия горизонта. Без какого-либо изъяна.Корвет разрезает волны профилем Франца Листа.Поскрипывают канаты. Голая обезьяна с криком выскакивает из кабины натуралиста.Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то, только бутылки в баре хорошо переносят качку.Ветер относит в сторону окончание анекдота,и капитан бросается с кулаками на мачту.Порой из кают-компании раздаются аккорды последней вещицы Брамса.Штурман играет циркулем, задумавшись над прямою линией курса. И в подзорной трубе пространство впереди быстро смешивается с оставшимся за кормою...

— Кто это? — не удержавшись, поинтересовался я у стоявшего рядом со мной толстогубого курчавого матроса.

— Как? — с недоумением вскинул он брови. — Ты не знаешь первого поэта Подморья — Иосифа Уродского? Ты, может, скажешь еще, что не знал о том, что сегодня он будет читать свою поэму «Новый Жюль Верн»?

— Нет, — покачал я головой. — И вообще — разве его фамилия не...

— Тсс! Да тише вы! — зашикали на нас со всех сторон. — Слушайте лучше...

И я повернулся к говорившему, который тем временем уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, повел рассказ дальше:

...Пассажир отличается от матросашорохом шелкового белья,условиями питания и жилья,повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса...Матрос отличается от лейтенантаотсутствием эполет,количеством лет,нервами, перекрученными на манер каната.Лейтенант отличается от капитананашивками, выраженьем глаз,фотокарточкой Бланш или Франсуаз,чтением «Критики чистого разума»,Мопассана и «Капитала».Капитан отличается от Адмиралтействаодинокими мыслями о себе,отвращением к синеве,воспоминаньем о длинном уик-энде,проведенном в именье тестя.И только корабль не отличается от корабля.Переваливаясь на волнах,корабль выглядит одновременно,как дерево и журавль,из-под ног у которых ушла земля...

Открыв лакированную сигарницу, поэт выбрал себе длинную тонкую сигару без ободка и, прикурив от сверкнувшей бриллиантами зажигалки, передал коробку по кругу и продолжил:

«...Конечно, эрцгерцог монстр! Но, как следует разобраться, — нельзя не признать за ним некоторых заслуг...»

«Рабы обсуждают господ. Господа обсуждают рабство. Какой-то порочный круг! » «Нет, спасательный круг!» «Восхитительный херес!» «Я всю ночь не могла уснуть. Это жуткое солнце, я сожгла себе плечи». «...А если открылась течь? Я читал, что бывают течи. Представьте себе, что открылась течь, и мы стали тонуть!» Вам случалось тонуть, лейтенант?» — «Никогда. Но акула меня кусала».

«Да? Любопытно... Но представьте, что — течь... И представьте себе...»

«Что ж, может, это заставит подняться на палубу даму в 12-б».

«Кто она?» «Это дочь генерал-губернатора, плывущая в Кюрасао... »

Некоторые из пришедших вместе со мной по дну моря, закуривая, рассаживались по стоящим вдоль стен диванам, иные продолжали слушать стоя:

«...Я, профессор, тоже в молодости мечтал открыть какой-нибудь остров, зверушку или бациллу».

«И что же вам помешало?» «Наука мне не под силу.

И потом — тити-мити». «Простите?» «Э-э... презренный металл».

Я почувствовал, как за моей спиной отворилась тяжелая дверь и кто-то, войдя в каюту, вполголоса спросил:

— Ну что? Он по-прежнему без сознания? Да, товарищ командир. Хотя начал бредить.

— Вот как? — удивился пришедший, и мне показалось, что кто-то наклонился ко мне, словно бы прислушиваясь к моему дыханию. — А что это он такое бормочет? Про какого-то кита, газету...

— Да, похоже, стихи шпарит. Я уж тоже прислушивался.

— Ну, блин... Хотя — пускай уж стихи, лишь бы оклемался. Оклемается, товарищ командир. Еще день-два, и все будет в порядке. Я ручаюсь.

— Дай бог, дай бог.

— Эх, Колесников, Колесников... Задал ты нам задачку, — тяжело вздохнув, опять произнес за спиной тот, кого, как я уже помнил, называли «товарищем командиром».

— Ничего, Геннадий Петрович. Пока мы свое дело сделаем, он поправится. А потом высадим там, где взяли, и пускай себе гуляет...

— Но ты же знаешь, какая у нас цель. И при этом теперь — на борту оказывается посторонний. Да еще — журналист, мать его!..

— Ничего. Он все равно лежит без сознания. Пока начнет что-нибудь соображать, мы уже все закончим.

— Хотелось бы на это надеяться... Зачем нам иметь за спиной свидетеля, который завтра раструбит о нашем рейде по всему белу свету?..

Неукоснительно двигается корвет.

За кормою — Европа, Азия, Африка, Старый и Новый Свет. Каждый парус выглядит в профиль, как знак вопроса. И пространство хранит ответ...

Шаги за моей спиной удалились, и, тихонько скрипнув, невидимая дверь закрылась.

«...Ирина! » «Я слушаю». «Взгляни-ка сюда, Ирина». «Я ж сплю». «Все равно. Посмотри-ка, что это там?» «Да где?»

«В иллюминаторе». «Это... это, по-моему, субмарина». «Но оно извивается! » «Ну и что из того? В воде все извивается». «Ирина! » «Куда ты тащишь меня?! Я раздета! » «Да ты только взгляни! » «О боже, не напирай! Ну, гляжу. Извивается... но ведь это... Это... Это — гигантский спрут!.. И он лезет к нам! Николай!..»

Чувствуя, как после непривычного металлического шлема у меня немного кружится голова, я выискал глазами свободное место и опустился на диван.

Лениво смежив веки, рыжеволосый разглядывал откуда-то появившийся в его руке бокал с красным вином и, словно нехотя, продолжал:

...Море внешне безжизненно, но онополно чудовищной жизни,которую не дано постичь, пока не пойдешь на дно.Что порой подтверждается сетью, тралом.Либо — пляской волн, отражающих,как бы в вялом зеркале, творящееся под одеялом.Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.Под водою, однако он умеряет прыть.Внезапно он хочет пить.Там, под водой, с пересохшей глоткой,жизнь представляется вдруг короткой.Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.Изо рта вырываются пузыри.В глазах возникает эквивалент зари.В ушах раздается некий бесстрастный голос,счищающий: раз, два, три...

— ...Пульс в норме. Я думаю, скоро он придет в себя. Скорее бы, доктор... А то каперанг на меня смотрит, как на убийцу.

— Не волнуйся, все будет хорошо. У него, конечно, здорово распухла башка над левой костью черепа, но непосредственной опасности для жизни это не представляет. Еще немного полежит и очнется. Так что иди, занимайся делами.

— Ладно, я потом еще загляну...

«...Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога.

Чудо, но письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели.

Сыро и душно. Тем не менее, не одиноко:

рядом два дикаря, и оба играют на укалеле.

Главное, что темно. Когда напрягаю зрение,

различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах.

Постараюсь исследовать систему пищеварения.

Это — единственный путь к свободе. Целую. Твой Жак».

«Вероятно, так было в утробе... Но спасибо и за осьминога.

Ибо мог бы просто пойти на дно, либо — попасть к акуле.

Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога: