Читаем без скачивания Кровавый приговор - Маурицио де Джованни

Майоне встал на пороге двери и немного подождал, давая глазам привыкнуть к темноте. Теперь он начал различать очертания предметов — кровать, антресоли, шкаф, стол. Два стула — один пустой, другой нет. Тишина. Он сделал еще один шаг и разглядел профиль того, кто сидел на стуле. Это была женщина, она сидела неподвижно, очень прямо, повернувшись к стене. В этой позе было что-то такое, от чего у Майоне мурашки пробежали по коже. Он произнес нелепое:

— Разрешите войти!

Женщина медленно повернула к нему лицо, и оно показалось в тонкой полосе света, который проникал из приоткрытой двери. Он увидел белую длинную шею и несколько прядей черных как ночь волос. Висок, ухо, лоб, идеально правильный нос. Глаз, спокойно смотревший перед собой; длинные ресницы — ни одна не дрожала. Где-то в комнате стучали падающие капли. В их ритме было что-то вызывавшее тревогу.

Даже несмотря на полутьму и беспокойство, вызванное этим звуком, Майоне осознал, что женщина необыкновенно красива. Профиль в утреннем свете постепенно превращался в прекрасное округлое лицо: красавица поворачивалась к бригадиру. Майоне, не дыша, любовался этим прекрасным видением. Когда она закончила поворачиваться, он увидел то, что несколько минут назад видела донна Винченца.

Филомена была изуродована: ее правую щеку от виска до подбородка рассекал шрам.

Из этой раны на пол упала еще одна тяжелая капля крови.

Из груди Майоне одновременно вырвались вздох, который он так долго удерживал, и стон.

Тереза встала рано: эта привычка осталась у нее с тех пор, когда она еще не ушла служить в город, а жила в деревне. Многократно она собиралась навестить мать, отца и многочисленных братьев, но каждый раз ее останавливали скупость и смутная боязнь, что кто-то или что-то заставит ее остаться на родине, и тогда она снова станет бедной и несчастной. Ее семья жила вся вместе в большой комнате, где было холодно зимой и жарко летом, и эта комната часто снилась Терезе в кошмарных снах.

В таких случаях она, чтобы успокоить свою совесть, посылала близким немного денег с земляком, который раз в неделю возил в город зелень, передавала с ним приветы всем родным и просила сказать, что она здорова. В промежутках между посылками она работала и крепко держалась за свое место в красивом особняке на улице Санта-Лючия, близко к морю, среди изящных экипажей, красивых платьев и даже автомобилей, которые она видела с балкона, когда они проезжали мимо.

Это была хорошая работа. В семье, где она служила, не было ни детей, ни стариков. Из пятнадцати комнат этого большого дома многие всегда были заперты, и даже она заходила в них не больше двух раз в год, чтобы сделать уборку. А еще Терезе нравилось жить жизнью своих хозяев, наблюдая за ними. Она спрашивала себя, как человек может не быть счастливым, когда он владеет всеми этими благами. Но даже ее простодушные глаза ясно видели, что ее хозяева страдают.

Хозяйка была значительно моложе своего мужа-профессора и была очень красива. Терезе она казалась похожей на Мадонну дель Арко[2] из-за своих драгоценностей, нарядной одежды и обуви. И так же как у этой мадонны, у хозяйки всегда на лице отражалась боль, а глаза были печальны и смотрели перед собой словно в пустоту. Тереза вспоминала, что у одной женщины с ее родины глаза стали такими же после того, как ее сын умер от лихорадки.

Профессора почти никогда не было дома, а если он и был в особняке, то молчал и читал. Тереза робела перед ним до того, что не осмеливалась на него смотреть. Он был седой, высокий, одет всегда элегантно — жесткие воротнички, которые она крахмалила, золотые запонки, галоши, монокль на золотой цепочке. Она никогда не слышала, чтобы он говорил с женой; казалось, будто это два незнакомых друг другу человека. Правда, однажды Терезе показалось, что они спорят, когда она вошла в зеленую гостиную и принесла кофе; но может быть, это было радио. Супруги встречались только за столом, когда ели; он читал, а она смотрела перед собой как в пустоту. Несколько раз Тереза рано утром видела, как синьора возвращается, проведя ночь вне дома.

В то утро она готовилась к стирке. Было еще рано, вдали рыбаки, громко перекликаясь, вытягивали свои лодки на берег. Было, наверное, шесть часов, а может быть, и того меньше. Вдруг перед ней появился профессор — и такой, каким она его никогда не видела: непричесанный, воротник расстегнут, на щеках, которые всегда были тщательно выбриты, теперь пробивалась щетина, глаза выпучены, монокль свисает из кармашка и качается на цепочке, будто сломанный кулон. Ему полагалось спать в своей спальне: он никогда не просыпался раньше восьми.

Он подошел к Терезе, крепко сжал ей руку и заговорил:

— Моя жена, моя жена! Она вернулась?

Тереза покачала головой, но он не оставил ее в покое.

— Послушай меня, и слушай внимательно. Как тебя зовут — Тереза, верно? Так вот, Тереза: моя жена скоро вернется. Ты не должна ничего говорить, понимаешь? Молчи. Я вернулся вчера вечером, и после этого ты меня не видела. Поняла? Молчи!

Тереза кивнула в ответ. Она готова была сделать все что угодно, лишь бы этот мужчина отпустил ее. Сейчас он казался ей похожим на дьявола. Где-то пел рыбак; медленное утреннее море тихо шумело.

Продолжая пристально глядеть на девушку, мужчина отпустил ее и, пятясь, вышел из прачечной. Сердце Терезы стучало так, что удары отдавались в ушах. Профессор исчез. Может быть, он ей приснился; может быть, она его не видела. Она вздрогнула и опустила глаза.

На полу она увидела след, оставленный ботинком профессора. След был черный, словно ботинок был испачкан илом — или кровью.

11

Майоне вышел из двери нижнего этажа вместе с женщиной, поддерживая ее и прижимая к ее искалеченному лицу платок, который уже промок от крови. Всего за минуту вокруг них собралась толпа, как обычно бывает в бедных кварталах, где народ собирается посмотреть на любое событие — и на счастье, и на беду. В первом случае людей собирает зависть, во втором, и это бывает намного чаще, ощущение, что сами они спаслись от опасности, и холодное сочувствие.

Однако в этот раз Майоне читал в глазах женщин, стоявших на маленькой площади, вражду.

Она пульсировала сильней, чем ужасная рана, которую он чувствовал через платок. Ту, которая вышла из темноты, здесь явно не любили. Бригадир огляделся вокруг.

— Так тебе и надо, шлюха! — прошипел кто-то ей в спину.

Майоне услышал это и обернулся, но не смог определить, из чьего рта вылетели эти жестокие слова.

В глазах женщины застыло изумление, словно она только что ослепла и это ее ошеломило.

— Как вас зовут? — спросил Майоне, но она не ответила.

— Филомена ее зовут, — ответила за женщину старуха, которую он увидел здесь первой, — та, которая кричала.

— А фамилия как? — спросил у старухи Майоне и сурово взглянул на нее. Враждебность, нежелание помогать. Чувства старухи были так видны, словно их можно было потрогать рукой.

— Кажется, Руссо.

Если бы у Майоне было время, он бы горько улыбнулся. Здесь каждый знал, сколько у каждого соседа волос на теле, и это «кажется» было смешно, как звук картонной трубы.

— Есть здесь какая-нибудь подруга этой синьоры? Или кто-нибудь, кто сможет отвести ее в больницу?

Тишина. Женщины, которые стояли ближе всех, даже сделали шаг назад. С отвращением на лице Майоне раздвинул их и быстро пошел в сторону площади Карита, к больнице Пеллегрини. Но перед этим он запечатлел в своей памяти несколько лиц, приоткрытую дверь и кровавый отпечаток половины следа.

Перед больницей уже собралась группа мнимых больных — тех, которые каждое утро пытались разжалобить врачей, санитаров и служителей и лечь сюда, чтобы погреться в тепле и, может быть, поесть что-нибудь перед тем, как вернуться на улицу. Майоне, обнимая Филомену рукой за плечи и прижимая платок к ее лицу, решительно проложил себе путь к главному входу. За оградой кипела жизнь на рынке Пиньясекка, и в воздухе разносились крики продавцов, которые, соперничая друг с другом, зазывали покупателей.

Бригадир накинул женщине на плечи свое пальто. За всю дорогу она не сказала ни слова и ни разу не застонала. Только пару раз вздрогнула, когда Майоне из-за неровностей почвы поневоле сильней прижимал платок к ее лицу. Боль, должно быть, была очень сильной. Майоне спросил себя: кто мог столь ужасно поступить с такой красавицей? И откуда такая ненависть к ней у соседей по дому? Обычно соседи стоят друг за друга и друг друга утешают.

Поскольку Майоне загораживал собой ту сторону лица, где была рана, несколько разносчиков с рынка, узнав его, тихонько хихикнули: смотрите-ка, бригадир гуляет с подружкой. Майоне пропустил эти смешки мимо ушей: он продолжал беспокоиться из-за того, что женщина потеряла много крови. Войдя в вестибюль больницы, он позвал охранника.