Читаем без скачивания Новая жизнь - Алигьери Данте

XXVII

Однажды я начал размышлять о том, что я сказал о моей даме в двух предыдущих сонетах. Видя в мыслях моих, что я ничего не сказал о том, как она воздействует на меня в настоящее время, я подумал, что речь моя не была в достаточной степени совершенной. Поэтому я решил сложить слова, в которых я выразил бы, в какой степени я расположен к восприятию ее влияния и как проявляется во мне ее добродетель. Полагая, что я не смогу поведать об этом в кратком сонете1, я приступил к написанию канцоны, начинающейся: "О, столько лет..."

О, столько лет мной Бог любви владел!

Любовь меня к смиренью приучала,

И если был Амор жесток сначала,

Быть сладостным он ныне захотел.

5 Пусть духи покидали мой предел

И пусть душа во мне ослабевала,

Она порою радость излучала,

Но взор мой мерк и жизни блеск слабел.

Амора власть усилилась во мне.

10 Царил он в сердце, духов возбуждая,

И духи, покидая

Меня, Мадонну славили во мне.

Я взор встречал, исполненный сиянья

Смиренного ее очарованья.

XXVIII

"Quomodo sedet sola civitas plena populo! Facta est quasi vidua domina gentium..."1* Я только начинал эту канцону и успел закончить лишь вышеприведенную станцу, когда Владыка справедливости призвал благороднейшую даму разделить славу Его под знаменем благословенной королевы Девы Марии, Чье имя столь превозносилось в словах блаженной Беатриче. Не отрицая того, что следовало бы в настоящее время рассказать хотя бы немного о том, как она покинула нас, я не собираюсь говорить об этом здесь по трем причинам: во-первых, потому, что это не входит в мои намерения, что станет ясным, если мы обратимся к вступлению к этой малой книге; во-вторых, если бы даже я и решился сказать о происшедшем, язык мой не был бы в состоянии повествовать так, как надлежит; в-третьих, если бы даже отпали первые две причины, мне не приличествует говорить об этом, так как я стал бы превозносить самого себя, что особенно заслуживает порицания2; поэтому я предоставляю эту тему другому комментатору. Так как число "девять" встречалось нередко в словах моих и раньше, уместно будет, как мне кажется, отметить, что в ее отбытии это число имело большое значение, и поэтому надлежит сказать и здесь то, что соответствует моему намерению. Поэтому прежде всего я скажу, какую роль число "девять", столь ей дружественное, играло в ее успении.

XXIX

Я говорю, что, если считать по обычаю Аравии, ее благороднейшая душа вознеслась в первый час девятого дня месяца1; а по счету, принятому в Сирии, она покинула нас в девятом месяце года, ибо первый месяц там Тизирин первый, называемый у нас октябрем2; а по нашему исчислению, она ушла в том году нашего индикта, считая от Рождения Господня, когда совершенное число завершилось девять раз3 в том столетии, в котором суждено ей было пребывать на этом свете, она же принадлежала к роду христиан тринадцатого века. Причина, по которой число "девять" было особенно ей любезно, быть может, следующая: согласно с Птолемеем и христианской истиной девять -- число движущихся небес4, а, согласно с общим мнением астрологов, упомянутые небеса влияют на дольний мир в соответствии с их взаимной связью; отсюда следует, что число это было столь ей свойственно, ибо при ее зачатии все девять небес находились в совершеннейшей взаимной связи. Вот одна из причин; но, рассудив утонченнее и не отступив от непреложной истины, число это было ею самой; я говорю о сходстве по аналогии и так понимаю. Число "три" является корнем девяти, так как без помощи иного числа оно производит девять; ибо очевидно, что трижды три -- девять. Таким образом, если три способно творить девять, а Творец чудес в Самом Себе -- Троица, то есть Отец, Сын и Дух Святой -- три в одном, то следует заключить, что эту даму сопровождало число "девять", дабы все уразумели, что она сама -- девять, то есть чудо, и что корень этого чуда -- единственно чудотворная Троица. Быть может, более утонченные в мыслях люди смогли бы прибегнуть к еще более сложным доводам, однако я привожу тот, который пришел мне на ум и который наиболее мне нравится.

XXX

Когда она покинула этот век, весь упомянутый город предстал глазам как вдовица, лишенная всякого достоинства. Еще исходя слезами в опустошенном городе, я написал к земным владыкам о его состоянии1, взяв следующее начало у Иеремии: "Quomodo sedet sola civitas"*. И я говорю это, чтобы не удивлялись, почему я привожу эту цитату в начале, как введение в новое содержание. И если кто-либо счел нужным укорять меня за то, что я не записываю здесь те слова, которые последовали за приведенными, в оправдание свое скажу, что с самого начала я решился писать только на языке народном, слова же письма, начало которого я привел, все латинские, и, воспроизводя их, я нарушил бы то, что предполагал сделать. Таково было мнение и первого моего друга, для которого я пишу, то есть чтобы я писал для него лишь на языке народном2.

XXXI

Глаза мои изо дня в день проливали слезы и так утомились, что не могли более облегчить мое горе. Тогда я подумал о том, что следовало бы ослабить силу моих страданий и сложить слова, исполненные печали. И я решился написать канцону, в которой, жалуясь, скажу о той, оплакивая которую я истерзал душу. И я начал канцону: "Сердечной скорби..."1 И чтобы канцона эта, когда она будет закончена, еще более уподобилась неутешной вдовице, я разделю ее прежде, чем запишу; так я буду поступать и впредь.

Я говорю, что несчастная эта канцона имеет три части: первая служит вступлением; во второй я повествую о моей даме; в третьей я говорю, преисполненный сострадания, обращаясь к самой канцоне. Вторая часть начинается так: "На небе...", третья: "Рыдая, скорбная, иди, канцона!" Первая часть делится на три: в первом разделе я объясняю, что побудило меня высказаться; во втором я говорю, к кому я обращаюсь; в третьем открываю, о ком я хочу поведать. Затем, когда я произношу: "На небе..." -- я говорю о ней в двух частях: сначала я показываю причину, по которой она была взята от нас; затем -- как люди оплакивают ее уход; эта часть начинается так: "Покинуло..." Она делится на три: в первой я говорю о тех, кто о ней не плачет; во второй -- о тех, кто плачет; в третьей открываю мое внутреннее состояние. Вторая начинается так: "Но тот изнемогает..."; третья: "Я изнемог от тяжких воздыханий..." Затем, когда я произношу: "Рыдая, скорбная, иди, канцона!" -- я обращаюсь к самой канцоне, указывая ей тех дам, к которым я хочу, чтобы она пошла, чтобы остаться вместе с ними.

Сердечной скорби тайные рыданья

Глаза омыли. Жизнь свою казня,

Я слышу только горестные звуки.

И чтоб освободиться от страданья,

5 Что к смерти медленно влечет меня,

Пусть прозвучит мой голос, полный муки.

Лишь дамам благородным до разлуки

Я рассказал, как даме я служил.

О дамы благородные, я с вами

10 Не говорил словами

Иными, чем я в честь нее сложил.

Еще промолвлю с влажными глазами:

Рассталась дама с участью земною,

И ныне Бог любви скорбит со мною.

15 На небе слышны ликованья звуки3,

Где ангелов невозмутим покой.

И позабыли мы об утешенье.

Не холод был причиною разлуки,

Не пламя -- как случилось бы с другой,-

20 Но таково ее благоволенье.

Благовествуют кротость и смиренье

Ее лучи, пронзив небес кристалл.

И, с удивленьем на нее взирая,

Ее в обитель рая

25 Владыка вечности к Себе призвал,

Любовью совершенною пылая,

Затем, что жизнь так недостойна эта,

Докучная, ее святого света.

Покинуло прекрасное светило

30 Наш мир, исчезла радость первых дней,

В достойном месте пребывает ныне.

В том сердце каменеет, в том застыло

Все доброе, кто, говоря о ней,

Не плачет в одиночества пустыне.

35 Не может сердце, чуждое святыне,

Хоть что-либо о ней вообразить,

Умильным даром слез не обладает.

Но тот изнемогает

В рыданьях, утончая жизни нить,

40 И утешенья в горести не знает,

Кто видел, как земным она явилась

И как на небесах пресуществилась.

Я изнемог от тяжких воздыханий,

И в отягченной памяти встает

45 Та, что глубоко сердце поразила

Мое. Я думаю о смерти ранней,

Она одна надежду мне дает,

Она мой бледный лик преобразила.

Когда фантазии жестокой сила

50 Меня охватывает, мук кольцо

Сжимается, невольно я рыдаю,

Мне близких покидаю,

Стремясь сокрыть смущенное лицо.

И к Беатриче, весь в слезах, взываю:

55 "Ты умерла? Ты позабыла землю!"

И благостному утешенью внемлю.

И вновь один, оставив все земное,

Источник жизни в сердце я пресек.

Услышавший меня лишь муки множит.

60 Забыл, мне кажется, я все иное

С тех пор, как дама в обновленный век

Вступила. И никто мне не поможет.

Напрасно, дамы, голос ваш тревожит

Меня. Как странный облик мой возник,

65 Не ведаю. Живу наполовину

И в лютой муке стыну.

Увидя этот искаженный лик,

Мне каждый скажет: "Я тебя покину!"