Читаем без скачивания Расколотое небо - Светлана Талан

– Как я ждала нашей встречи, – сказала Варя, овладев собой, и трогательно улыбнулась.

– Я тоже, – произнес юноша, смущенно глядя добрыми темно-карими глазами. – Мне казалось, эта ночь никогда не наступит. Или ты не придешь, – прибавил он.

– Я?! Даже если камни с неба посыплются, я приду к тебе. Ты – моя жизнь, мой воздух, моя душа, мое сердце. Бывает так? Или это только у меня? – спросила Варя, глядя в лицо любимого широко раскрытыми глазами.

– Наверное, такие чувства у всех влюбленных. – Парень прижал к себе Варю. – А ты действительно похожа на ласточку, – прибавил он, – точнее, на птенчика ласточки, такого худенького, маленького и теплого.

– Не зря же папа так меня прозвал.

– Кстати, об отце. Мы собирались осенью пожениться, а ты до сих пор не поговорила с ним, – упрекнул Андрей.

– Как-то не нашлось подходящего момента, – вздохнула Варя. – Ты думаешь, я не хочу, чтобы мы всегда были вместе? Чтобы не приходилось прятаться от людей? Или не хочу, чтобы мы ложились в одну постель, а проснувшись, я чувствовала рядом твое теплое от сна тело?

– Давай я сам с ним поговорю, скажу, что мы любим друг друга и я готов заслать сватов. Если отец думает, что я позарился на твой новый дом или его богатство, то я могу тебя забрать к себе. Когда-нибудь построим себе новую хату и будем жить.

– Зачем ты так? – Варя с упреком внимательно посмотрела ему в глаза. – Разве можно сравнивать чувство с богатством? Любовь не имеет своей меры, она не имеет пределов, не имеет конца. Она или есть, или ее нет. Неужели ты меня не любил бы, если бы я была из бедной семьи?

– Тогда нам было бы легче пожениться. А так закрадывается мысль, что я, бедняк, хочу вылезти из бедности, женившись на девушке с приданым. Я поговорю с твоим отцом завтра же! Вопрос лишь в том, согласишься ли ты выйти за меня против воли родителей?

– Ой, не знаю, Андрюшенька, не знаю! – вырвалось стоном из Вариной груди. – Признаюсь, что могла бы уже не раз поговорить с отцом, но не решаюсь. Я боюсь даже представить, что будет с нами, если он откажет. Только подумаю об этом, сразу же так страшно становится! Если он будет против, то мы не сможем видеться. А если я не буду тебя видеть, то не выдержу! Мое сердце разорвется на куски!

– Но мы же сможем жить у меня!

– Я долго думала над этим. Понимаешь, я люблю тебя до потери сознания, но люблю и своих родителей. Могу ли я забыть о немощной бабушке, оставив ее без присмотра? Смогу ли наплевать в душу матери и отцу, которые меня так любят? Они всю жизнь мне посвятили, тяжело работают с утра до ночи ради меня, чтобы у меня было все. Чтобы было и на столе, и к столу, и хлеб, и к хлебу. Сказать «до свидания», крутнуть хвостом – значит, растоптать их чувства, перечеркнуть им жизнь… Неправильно это, несправедливо. Так нельзя, ведь они мне дали жизнь, и я должна с ними считаться и уважать и их, и выбор, который они сделают. А если они не захотят нашего брака? Ты понимаешь, что со мной будет?! – спросила в отчаянии Варя, и в ее блестящих глазах замерцала слезинка.

– Что же тогда нам делать?

Варя прильнула к любимому, положила голову ему на плечо. Оба молчали, понимая, что так долго продолжаться не может: если узнает Павел Серафимович об их тайных свиданиях, может разозлиться не на шутку. И разговором с ним можно своими руками положить конец свиданиям.

– От судьбы не убежишь. – Варя наконец нарушила молчание. – Дай мне неделю, и я поговорю с отцом. Будет против – стану умолять на коленях. Надеюсь, что сумею растопить его сердце.

– Дай-то бог.

– Мне так приятно, что ты пришел ко мне, а не на собрание!

– Что я там забыл? Завтра все от людей узнаю.

– Только и речи об этих колхозах да налогах. Почему-то мне тревожно, – призналась Варя. – Такое ощущение, что должно случиться что-то плохое, страшное. Знаешь, как бывает перед грозой? Наступает такая благостная тишина, солнце светит, и вдруг как громыхнет! Налетит невесть откуда черная туча, упадет на землю дождем, а небо расколют зловещие молнии. Вот и сейчас такое. Село притихло, присмирело, хаты будто попрятались, присели за заборами, словно ожидают плохих перемен. Хорошо птичкам – они лучше людей чувствуют приближение грома. Люди умнее птиц, а ощущения у них хуже. Но сердцем, душой слышу, что над нашим селом нависли черные тучи, а гром вот-вот загремит.

– Глупенькая моя девочка, – ласково произнес Андрей. – Это у тебя от волнения перед разговором с родителями.

– Нет. Так будет, – сказала Варя, не заметив, что повторила слова Уляниды. – Обними меня покрепче, любимый! – попросила она.

Глава 7

Ничего не сказал односельчанам Павел Серафимович, хотя хорошо видел вопрос на встревоженных лицах. Отец еще в детстве учил его не спешить принимать решения или болтать языком, не обдумав каждое слово. Может, поэтому и вырос он немногословным, скорее молчуном. Павел Серафимович шел домой один, вслушиваясь в чавканье сапог по грязи. Кое-где лужи взялись тоненьким стеклом льда, и, когда мужчина наступал на него, лед с треском ломался. Павел Серафимович еще не знал, что делать дальше, но плохое предчувствие сжимало грудь изнутри. Сердцем чуял: перемены неминуемы, жизнь уже не будет прежней.

В старенькой хате света не было. Мать, наверное, спит, а если и не спит, то ей свет не нужен, для нее уже давно дня не существует, осталась только ночь. Варя тоже спит. Молодая, ей нужно отдохнуть, она же с рассвета до сумерек на ногах. А вот жена его ждет – об этом сообщил едва заметный свет в окне. И наработалась за день так, что ни ног, ни рук не чувствует, и заболела, а не легла отдыхать, пока мужа нет дома, лишь свет в лампе притушила, чтобы керосина меньше выгорело.

– Надя, ты спишь? – тихо спросил Павел Серафимович, снимая кожух, хотя хорошо знал, что жена ожидает его.

– Как бы я заснула, когда все село на собрании? – ответила жена и встала с кровати. – Может, поужинаешь?

– Нет, не хочу ничего, – ответил тихо. – Ты лежи, отдыхай.

– Расскажи, что там говорили.

Павел Серафимович не спешил с ответом. И только когда лег рядом с женой, сказал:

– В колхозы агитируют, хотят, чтобы добровольно вступали, отдали и землю, и хозяйство. Потом вместе, всем селом, обрабатывали землю тракторами.

– Как это вместе?

Павел Серафимович подробно рассказал жене то, что услышал на собрании, поскольку знал, что она не успокоится, пока все не узнает. Затем произнес:

– Ты спи. Не спрашивай ни о чем, мне надо подумать.

Муж лег на спину, подложил руки под голову, закрыл глаза. Он знал – ночь будет бессонной. В голове роились разные мысли, переплетались воспоминания. Почему-то вспомнилось детство, когда хотелось бегать с мальчишками и катать колесо по пыльным улицам, стрелять из рогатки, купаться в озере, лазить по деревьям, воровать зеленые яблоки у соседей, утром спать вволю, но на это было так мало времени! С самого утра поднимали родители – и сразу же за работу. Разве кого волновало, что ночи сна будто и не было, а когда гнал скотину на луг, глаза сами слипались? Однажды упал посреди дороги и мгновенно заснул. Если бы не соседка баба Ганя, стадо коров могло бы затоптать его. Обвинял ли он сейчас родителей? Конечно же, нет. Работа с детства стала двигателем его жизни.

У отца был кусок земли, который становился все больше и шире. Каждый метр заработан по́том и непосильным, сверхчеловеческим трудом. К их земле еще до столыпинской реформы добавился надел жены Надежды, которая когда-то была соседкой. Все Черножуковы жили большой семьей в тесной родительской хате: отец, мать, бабка, два брата и Павел Серафимович с женой Надеждой. Они бы и раньше могли построить себе отдельную новую хату, но надо было и поля обрабатывать, и порядок в хозяйстве поддерживать. В их дружной семье Надежда рожала детей. Сначала появилась Оля, потом – Михаил, затем – четверо девочек, которые, не успев пожить, умерли. И что удивительно: в большой семье Черножуковых никогда не было ссор, поскольку на них не оставалось времени. Только работа, работа, работа.

И уже после Октябрьской революции, когда все работящее семейство получило еще кусок земли, часть хозяйства, коров и лошадей распродали, чтобы построить Гордею и Федору отдельные новые хаты и приобрести для них инвентарь. Гордей стал бондарем, Федор – кузнецом и имел свою кузницу, а Павел Серафимович остался в родительском доме, на родной земле. Их отец Серафим дал сыновьям наделы, передал в наследство Павлу семейные драгоценности – царские червонцы, своими руками сколотил дубовый гроб, приказав похоронить его не на кладбище, а по старому обряду – на краю своего надела. «Чтобы и на том свете чувствовал, что лежу в своей земле», – объяснил отец и вскоре умер то ли от какой-то болезни, то ли от тяжкого труда. Сыновья выполнили желание отца и похоронили его в сливняке, на своей земле.

В это время к их наделу добавился соседский кусок, а позже Павел Серафимович еще один докупил. Не украл ни метра, все заработал своим трудом. И новую хату они с Надеждой сами построили, и сына Михаила не оставили без жилья и земли, и Оле в приданое надел дали, и Варе дом уже достраивают. Павел Серафимович мог прямо смотреть в глаза каждому односельчанину: он никогда ни у кого ничего не одалживал, ничего не украл, все заработал своим трудом. Было такое, что зимой недоедали, но зерно на посев всегда было, тогда как другой мог его продать или съесть, а весной ломал голову, чем засеять землю. Павел Серафимович никогда не проходил мимо нищих – всегда подавал милостыню. Соседи иногда просили в долг. Если видел, что семья работящая, но оказалась в затруднении, помогал, лентяям отказывал. Если узнавал, что зерно пошло не на посев, а хозяевам на стол, – второй раз не давал.