Читаем без скачивания Скованные намертво - Илья Рясной

Он быстро провалился в тяжелый сон. Его разбудил будильник. Перед лицом маячило что-то мохнатое. Пушинка спала на подушке прямо перед ним.

Утром Аверин просматривал суточные сводки. Взор сразу упал на сообщение из Калужской области. Внутри стало как-то холодно и жутко. На пасхальную ночь в монастыре в Оптиной Пустыни были зарезаны трое монахов. На месте происшествия обнаружен нож с тремя шестерками — число Зверя, самый знаменитый сатанинский символ.

— Читал? — кивнул Ремизов на сводку.

— Теперь начнется, — сказал Аверин. — Шуму будет.

— Уже шум идет.

— Раскроем?

— Шеф туда Малютина и Петрова направляет. Но есть подходы. Дело раскроют.

— Неужели правда сектанты?

— Черт знает. Возможно.

Об убийствах на религиозной почве время от времени заходили разговоры. В России все больше и больше действовало сект, и изможденные, издерганные неурядицами люди стремились найти не правду, но силу и защиту, переходили на сторону зла, отдавались во власть дьявола — некоторые своими мерзкими делами, другие принимали участие в сатанинских обрядах. Были ли человеческие жертвоприношения — вопрос оставался открытым. Год назад в одной из областей раскрутили дело. Мать и дочь — женщины в возрасте, с несложившейся личной судьбой — взяли из приюта на воспитание десятилетнюю девочку. А потом зверски ее убили. Мотив был совершенно непонятен. Дело продвигалось туго. Его неоднократно пытались прикрыть. Но розыскники и следователь прокуратуры пошли на принцип, проявили исключительный профессионализм и раскрутили клубок. Однако мотив так и остался за пределами уголовного дела. А убили ребенка во время проведения ритуала. Две женщины посвящали себя сатане и приносили жертву, чтобы он обеспечил им процветание. Возможно, были и еще случаи. Даже когда преступник установлен, мотивы часто остаются за кадром. А сколько пропадает без вести, сколько мрет бомжей — может, некоторые тоже становятся жертвами черных месс?

Настроение у Аверина испортилось. Возникло ощущение, что ему, русскому человеку, опять плюнули в лицо ядовитой слюной. Хаос наступал. Зло завоевывало все новые пространства. Он физически ощущал, как происходит это.

К двенадцати часам сотрудников отдела погнали в министерский тир на еженедельные стрельбы. Аверин привычно вогнал пули в десятку — почти одна в одну. На него удивленно посмотрел новый начальник тира.

— Где учились?

— Были места.

Учили Аверина стрелять в армии — по всем правилам, при этом патронов не жалели. Командир подразделения по розыску говаривал: «Шевелись, неучи! Рука дрогнет — или своей, или чужой жизнью заплатите». Учили стрелять не по дурацким наставлениям — выставить вперед ногу, вполоборота, мягко жать на спуск. Чепуха. Учили стрелять из разных положений — лежа, стоя, запыхавшись после марш-броска или после спарринга, на время, на точность. По появляющимся мишеням и по стационарным. С двух рук и каждой рукой в отдельности, а также одновременно двумя пистолетами. Командир был немного помешан на этом деле. Но вскоре Аверин убедился, насколько капитан прав. Настал миг, когда от твердости руки Аверина зависела его жизнь и жизнь невинного человека. Оскаленное лицо беглого зека, заточка у шеи заложницы — восьмилетнего ребенка. И мягко скользящий по спуску палец. Аверин попал в десятку…

Пообедав, он отправился на Петровку. Туда начали подтягиваться оперативники с делами по квартирным убийствам. Аверин уселся их листать. Очередной лопоухий, нахальный, одетый с иголочки, лет двадцати пяти опер сидел перед ним, положив ногу на ногу, и рассеяно изучал что-то на потолке. Он имел вид человека, которого ничего в этой жизни уже не трогает.

— Ты зачем в милицию пришел? — поднял на него глаза Аверин.

— С преступностью бороться, — со скрытой усмешкой произнес оперативник.

— Хорошо борешься… Версии не отработаны. Поквартирный опрос не закончен — месяц со дня убийства прошел! Мероприятия намечены формально. Тут же все на поверхности — за что надо цепляться.

Оперативник пожал плечами.

— На мне этих дел — тьма тьмущая. Восемь человек в отделении по убийствам на весь округ. Какие там версии? А на территории всем до лампочки — у них учет по палкам. Им легче двадцать краж, чем одно убийство раскрыть. Прокуратуре до фонаря. У суда одна задача — дело довалить. А я с преступностью не борюсь? Крайний?

— Крайний, — кивнул Аверин. — Если не нравится, иди в ГАИ — поборами заниматься. При деньгах — и забот никаких.

— Спасибо за пожелание.

— Пожалуйста…

Полдня Аверин потратил на изучение дел. Пролистав последнюю папку и сделав выписки, Аверин отодвинул ее и сказал Савельеву:

— Давай к твоему начальнику отдела. А потом к Федосееву.

Триста двадцать пятый кабинет, за дверью — небольшая приемная, там за столом пожилая секретарша, достопримечательность МУРа — пережила многих руководителей. Аверина, Савельева и начальника отдела по тяжким преступлениям против личности принял Федосеев — обаятельный, интеллигентный человек, мощный профессионал. Он неоднократно по всем вопросам занимал непримиримую жесткую позицию и поэтому имел конфликты с руководством — и с прошлым начальником ГУВД политиком-вредителем Мурашовым, и с нынешним гаишником Панкратьевым.

Выслушав от Аверина короткий доклад, Федосеев моментально въехал в суть дела.

— Людей предоставим. С прокуратурой договорюсь, — кивнул он. — Все оперативные мероприятия гарантирую вне очереди.

— Идет, — удовлетворенно произнес Аверин.

Аверин устал. Голова гудела. Еще один рабочий день прошел в трудах праведных.

Пушинка спала. Рядом с ней лежал изодранный тапок. Она, похоже, билась с ним отчаянно. Постаралась хорошо — тапок был изжеван и исцарапан основательно.

Аверин положил две бутылки пива в холодильник. Там лежала вобла.

Тут заявился Егорыч.

— Здорово, Славик.

— Привет.

— Где пиво?

— В холодильнике.

— Я тебе воблу принес.

— У меня есть.

— Отлично. Я твой бронепоезд на колеса поставил. Будем праздновать.

— Будем, — Аверин посмотрел на часы, стрелки подползали к десяти, но у Егорыча некоторое смещение дня и ночи. Днем он ремонтирует машины, вечером спит, ночью читает Толстого, Гегеля и Жириновского. А к одиннадцати ходит в гости.

— Сколько должен?

— Только за запчасти, да и то по бросовым ценам достал. Очень я тебя, Славик, люблю и уважаю. Ты мне как внук.

— Внук, — усмехнулся Аверин. — Тебе немножко за сорок.

— Неважно. У меня огромный жизненный опыт — я старше тебя на тысячу лет. Вот так-то. Ты еще молодой человек с неокрепшей психикой и неопределенной политической позицией, — усмехнулся Егорыч, и Аверин со страхом подумал, что гостя снова занесет на политику. Так и произошло.

Отхлебнув пива, Егорыч завелся.

— Представляешь, Славик, смотрю телевизор. Вижу знакомую паскудную рожу. Из третьей лаборатории — младший научный сотрудник. Я его хорошо знал. Дуб дубом, ничего не соображал. Полчаса по телевизору рассказывал, какая у нас была отсталая наука и как он, талантливый ученый, страдал при застое. Как КГБ донимало его самого и знакомых. Представляешь, теперь функционер «Демроссии», учит всех жить по совести. Пригрелся в каком-то комитете. Участвовал в конференции «КГБ — вчера, сегодня и завтра», где предлагал признать Комитет, как и СС, организацией преступной.

— Тебе-то что?

— Слав, он же стукачом был. На содержании. Он нас всех закладывал. В том числе и меня лично. Меня по его милости в Польшу не пустили на конференцию. Но почему так получается? Стукачи опять наверху. И опять нас топчут.

— Потому что они стукачи.

— Супостаты. Сели на нашу шею. Ничего, устроим кузькину мать. Скоро. Скинем их к е… матери.

— Тебе это не поможет.

— Почему?

— Ты опять в диссиденты попадешь. Ты диссидент по природе. При любой власти. И опять тебя в Польшу не пустят.

— Слав, ты не прав.

— Прав.

— Скоро покажем супостатам. Первого мая такое шествие устроим.

— Не ходил бы туда. Время видишь какое.

— Ебелдосы во все тяжкие пустились. Ничего — врежет по ним рабоче-крестьянский кулак. Зубки-то треснут.

— Егорыч, кончай ты в эти игры играть. Плохо кончится.

— Хорошо кончится… Давай, — Егорыч поднял кружку.

Выпили. Пиво оказалось неплохое.

Аверин добрался до кровати только в третьем часу. Егорыч извел его рассуждениями о судьбе России, которая якобы сейчас стоит на перепутье и якобы сейчас решается, быть русскому этносу или сгинуть в геенне огненной. Он цитировал Гумилева, а также трактат «Государство» Платона и что-то твердил об «охлократии» — власти плебса и жуликов. Аверин еле избавился от него. Заснул он моментально.

— Годится, — Ремизов расписался на плане оперативно-розыскных мероприятий и поставил «Утверждаю». — С Федосеевым обговаривал?