Читаем без скачивания У открытой двери - Маргарет Олифант

«Подобно человеческому» — что я хотел этим сказать? Пожалуй, теперь я испытывал меньшую тревогу, чем раньше, ко мне понемногу возвращался здравый смысл. Я, кажется, объяснил себе, что все происходившее случилось в прошлом, а ныне то было лишь воспоминание о подлинных событиях. Не могу сказать, почему это объяснение удовлетворило и успокоило меня, но так оно и было. Я стал относиться к этому всему, как к представлению, совсем забыв о Бэгли, который так и лежал у стены, по-видимому, потеряв сознание. Из этого странного оцепенения меня вывело неожиданное происшествие, от которого у меня душа ушла в пятки: мимо меня кто-то промчался, и в дверном проеме возникла огромная темная фигура, размахивавшая руками. «Входите! Входите!» — кричала она хрипло, во всю мощь глубокого басистого голоса. После чего Бэгли — а это был он — рухнул на пороге. Менее искушенный человек, чем я, он не вынес напряжения. Я не сразу пришел в себя и осознал, что нужно делать. Лишь потом я вспомнил, что с той минуты, как моим вниманием безраздельно завладел Бэгли, голоса больше не было слышно. Со стороны картина, должно быть, выглядела диковинно: огромное пятно света, мертвенно-бледное лицо Бэгли на голой земле, склонившийся над ним человек, делающий какие-то странные движения — я пытался привести его в чувство. Наверное, можно было счесть меня убийцей. Когда я ухитрился наконец влить ему в рот немного бренди, он сел на землю и стал дико озираться по сторонам.

— Что случилось? — проговорил он, затем, узнав меня, сделал усилие, чтоб встать, и еле слышно забормотал: — Прошу прощения, полковник.

Как можно осторожнее я повел его домой, уговорив опереться на мою руку. Этот сильный человек был слаб, как дитя. К счастью, на время ему отказала память. Кстати говоря, с тех пор, как Бэгли упал в обморок, голос смолк и наступила тишина.

— У вас в доме эпидемия, полковник, — сказал мне на следующее утро Симеон. — Что все это значит? Теперь ваш дворецкий бредит «голосом». Это, знаете ли, никуда не годится. Сколько я понимаю, и вы заразились тем же.

— Да, доктор, заразился. Я намеревался поговорить с вами. Разумеется, вы отлично лечите Роланда, но у мальчика нет бреда. Он не безумнее нас с вами. Он говорит правду.

— Не безумнее меня или вас? Я никогда не полагал, что он безумен. У него умственное перевозбуждение, лихорадка. Не знаю, чем заболели вы. У вас очень странное выражение глаз.

— Полноте, доктор, невозможно всех нас уложить в постель. Лучше проверьте жалобы и сами вслушайтесь в симптомы.

Доктор пожал плечами, он был само терпение и внимание. Он не поверил ни одному моему слову, это ясно, но ни разу не перебил меня.

— Дорогой друг, — ответил он, — мальчик рассказывал мне то же самое. Это эпидемия. Когда кто-то становится жертвой чего-либо подобного, можно с уверенностью сказать, что появится и второй, и третий такой же.

— И чем вы это объясняете?

— Объяснение — совсем другое дело. Не существует объяснений для причуд, которым подвержен наш мозг. Положим, это обман чувств, игра природы — эха или ветра, какие-то акустические аномалии…

— Пойдемте со мной нынешней ночью, и вы составите собственное мнение, — сказал я.

Мои слова заставили его громко рассмеяться: «Недурная мысль! Но если станет известно, что Джон Симеон охотится за привидениями, моя карьера будет навсегда погублена».

— Вот то-то! — воскликнул я. — Вы напускаетесь на нас, невежд, со своими акустическими аномалиями, но опасаетесь вглядеться сами в то, что за этим стоит на самом деле, из страха, что вас высмеют. Такова наука!

— Дело не в науке, а в здравом смысле, — возразил Симеон. — Это явление предстает перед нами прежде всего как галлюцинация. Взяться исследовать его означает способствовать распространению нездоровых тенденций. Что хорошего может из этого произойти? Даже удостоверившись в том, что все так, как вы говорите, я не поверю в привидения.

— Мне следовало давеча предупредить вас: я вовсе не стремлюсь, чтобы вы в них поверили, — парировал я. — Если вы докажете, что это галлюцинация, я буду вам чрезвычайно признателен. Пойдемте, кто-то ведь должен со мной пойти.

— Однако вы невозмутимы! Ведь вы уже вывели из строя этого беднягу, вашего дворецкого, который превратился чуть не в сумасшедшего. Ну ладно, в порядке исключения составлю вам компанию. Если вы предоставите мне ночлег, для соблюдения приличий я появлюсь у вас завтра вечером, после объезда пациентов.

Мы уговорились, что я встречу его у ворот, и мы отправимся к месту вчерашних происшествий, не заходя в дом, чтобы никто ни о чем не проведал. Трудно было надеяться, что причина внезапной болезни Бэгли не достигнет ушей слуг, да и не только слуг, и потому лучше было действовать как можно неприметнее. День, казалось, тянулся бесконечно. Мне пришлось довольно много времени провести с Роландом, что было сущей пыткой: чем я мог утешить мальчика? Ему, несомненно, становилось лучше, но состояние его все еще внушало опасения, а страстное волнение, с которым он бросился ко мне как только мать вышла из комнаты, наполнило меня тревогой.

— Папенька! — сказал он тихо.

— Да, мой мальчик. Я отдаю этому делу все свое время и предприму все, что в моих силах. Пока я не пришел ни к какому выводу. Я не упускаю из виду ничего из сказанного тобой, — уговаривал его я.

Но предложить разгадку, которая удовлетворила бы его живой ум, я не мог, а это было тягостно — ведь нужно было как-то успокоить мальчика. С тоской глядел он на меня своими огромными голубыми глазами, которые на его бледном осунувшемся лице казались еще больше и горели лихорадочным блеском.

— Ты должен доверять мне, — добавил я.

— Конечно, папенька. Папенька понимает меня, — сказал он себе, словно стараясь отогнать сомнения.

Я ушел, как только представилась возможность. Сын был дороже мне всего на свете, его здоровье составляло первейшую мою заботу, но, поглощенный той, другой заботой, я предпочитал отложить мысли о нем на потом, что было самым непостижимым во всей этой истории.

В одиннадцать часов вечера я встретил Симеона у ворот. Он приехал на поезде, и я потихоньку впустил его в парк. Я был так озабочен предстоящим экспериментом, что миновал руины, почти не удостоив их внимания, если вы можете меня понять. Фонарь мой был зажжен, и я увидел, что доктор держит наготове витую восковую свечку.

— Нет ничего лучше света, — сказал он своим насмешливым тоном.

Ночь была на редкость тихая — установилось полное безмолвие — и не очень темная. Идти, не сбиваясь с дорожки, было легко. Подходя к месту, мы услышали сдавленные стоны, прерываемые отчаянными всхлипываниями.