Читаем без скачивания Черная радуга - Евгений Наумов

Он находился не на трехдечном дизель-электроходе, а в нарко на улице Мира. Не успели переправить? Отложили на утро? Значит, он их опередил.

Теперь нужно взять скорость и не давать им форы. Снег под тапочками поскрипывал, но холода не чувствовалось. Быстро дойдя до угла, завернул и рванул к парадному подъезду. Такой наглости они не ожидают. Кинутся ловить его прежде всего по задворкам, а не на центральной улице. Правда, на центральной улице сейчас его вид в трусах и тапочках шагающего по снегу мог бы вызвать удивление. Но не у кого. Улица совершенно безлюдна, по трассе не идут машины. Он в темпе пересек ее и пырнул между большими многоэтажными домами. Все. Теперь они побегают.

Пьянящее чувство свободы охватило его. Выстраданная! Ни с чем тебя нельзя сравнить! Это знает тот, кто был ее лишен.

Холода он по-прежнему не ощущал. Но почему зима такая мягкая? Где он — на Севере или на Украине? Все вроде такое знакомое, даже улицу Мира вспомнил, а в географии никак не сориентируется. Всему виной то, мрачно подумал он, что его запутал этот дизель-электроход. Но ведь он чувствовал, как мягко покачивается на волнах судно, слышал, как хлюпает вода у борта, даже гул моторов внизу. И топот матросни, и матерщину боцмана…

Скорей всего не на Севере. Там зимой в тапочках и трусах не побегаешь. А если и побегаешь, то очень недолго.

Нужно решить вопрос с экипировкой. Он вошел в первый попавшийся подъезд и поднялся на третий этаж. Три — его счастливое число. Магическое.

Послышались шаги, дверь открыл мужик тоже в трусах и тапочках, но он вписывался в обстановку — ночью в собственной квартире в чем хочу, в том и хожу. А Матвей никак не вписывался — посетитель, стоящий на лестничной площадке, да еще в такое глухое время.

— Извините, — сказал он, кашлянув, — меня только что ограбили. Возвращался с вечеринки, встретили трое… наставили… джинсы, югославские туфли… кинули вот тапочки, чтоб не простужался.

Свиные глазки мужика ошарашенно ощупывали его фигуру.

— Вы… — выдавил наконец он, — в милицию хотите позвонить? У меня нет телефона!

— Что там милиция, — махнул Матвей рукой. — Мне домой как-то добраться нужно. Живу далеко. Не найдется ли у вас каких-нибудь старых штанов? Завтра я вам обязательно занесу.

Мужик сразу же подобрался.

— Нет. Ничего нет. Ничем не могу помочь.

И тут же испуганно захлопнул дверь, будто и его собирались ограбить. Теперь Матвей точно знал, где находится.

Нет, он не на Севере. Там и квартиры, и души людей нараспашку. Он вспомнил, как ему передали ключи от квартиры совершенно незнакомого человека, и он жил там полгода, пока хозяин находился в отпуске. Даже мелочь, рассыпанную на телевизоре, с места не стронул! Честность человека там считается аксиомой, и нужно сделать что-то недостойное, чтобы тебя стали считать жуликом. А тут все наоборот. Сколько бы честных и благородных поступков ты ни совершил, все равно тебя считают жуликом. «Не может быть, чтобы не крал. Все крадут…»

«Свинорыло! — думал Матвей, спускаясь по лестнице. — Таких здесь тьма. «Ничем не могу помочь» — вот их жизненное кредо. Машина, дача, десять или двадцать тысяч на книжке, а ничем не может помочь… Рваных штанов у него нет! У меня ни гроша, у всех моих знакомых по нарко — вошь на аркане, сколько же тогда лежит в чулке у этого?» И тут его осенило: «Как же он отдаст свои рваные штаны, если сам всю жизнь в них ходит? Что завтра натянет?»

Он горько рассмеялся, стало немного легче.

Нужно было начинать с другого конца. Он вышел и окинул взглядом фасад многоэтажного дома. Ага, одно окошко светится! «Если там гудят, то меня встретят нормально. Может, и допинг получу…»

Вошел, вычислил квартиру и позвонил. Открыла пожилая женщина с заплаканными глазами. И даже не удивилась.

Матвей, стуча зубами, — холод уже начал действовать, — повторил байку про ограбление. Выглядело — вкупе со стучащими зубами — правдоподобно.

— Может, у вас муж есть, так какие-нибудь штаны…

— Мужа у меня сейчас нет, — ответила она печально. — Но штаны я вам дам.

Ушла и вынесла… новенькие джинсы в целлофановом пакете, сквозь который виднелись разные блямбы «Made in…».

— Может быть, такие, какие с вас сняли, — она вдруг посмотрела на него мудрым всепонимающим взглядом. — Кажется, подойдут.

Матвей трясущимися руками разорвал пакет, натянул джинсы — точно, впору. Блямбу на нитке не стал срывать, засунул внутрь.

— Я никогда никого не обманываю, — сказал он. — Завтра же их верну. И с процентами.

Она слабо и неопределенно махнула рукой:

— Носите…

Потом посмотрела на его ноги:

— У вас, кажется, и ботинок нет?

— Югославские были… отобрали, — когда-то у Матвея действительно были югославские ботинки, вот и запомнил.

Она молча ушла и вынесла коробку с новыми туфлями. Импорт.

— Не югославские, но все же…

Матвей смотрел то на нее, то на коробку. Все плыло перед глазами.

— Да где ваш муж-то?

— Далеко… Там, где и другие мужья.

Надел туфли — и они по размеру.

— Ну… ну, — он не находил слов. — Вы сами не знаете, какая вы женщина! Какой человек!

Она только покачала головой.

— Спасибо! Завтра принесу! Землетрясение не остановит.

На пороге он задержался.

— Скажите хоть, как вас зовут?

Не получив ответа, он вышел и посмотрел вокруг словно бы обновленными глазами. Оказывается, и здесь люди живут.

Теперь он был полностью экипирован. Правда, на нем одна рубашка, но она плотная и темная, издали смахивает на куртку.

Пошел не на центральную улицу — там уже могли барражировать группы захвата, а нырнул в чахлый скверик, пересек его, осторожно огляделся на выходе. Вернулся и сел на крайнюю скамейку, в нагрудном кармане рубашки нащупал сигареты, даже мордовороты их не отбирали, и спички.

Он закурил, голова приятно закружилась. Стал засовывать спички в карман джинсов, и рука вдруг сбоку ощутила что-то. Он посмотрел.

На скамейке стоял черный портфель.

Почти новый, но уже измятый, слегка обшарпанный — видно было, что владелец его не жалует, таскает всюду с собой, набивает чем попало. Руки прыгали, когда он привычно отщелкивал замок.

Так и есть. Внутри две «бомбы», или два «гуся», их по-разному называют, эти большие бутылки вина, мрачные, с таким же мрачным содержимым — низкосортной, но крепкой «бормотухой» местного производства. Стакан, пачка вафель. Больше ничего.

Это был его портфель.

Знаменитый, известный всем не только по виду, но и по содержимому. В одной конторе как-то нарисовали шарж: «Портфель М. Капусты в разрезе» — бутылка водки, огурец, стакан. Только они допустили маленькую ошибку: по одной бутылке он никогда не носил. Иногда в портфель входило до восемнадцати бутылок, почти ящик, и… одна тонкая противоалкогольная брошюрка.

А вот сейчас — два «гуся».

Но почему портфель здесь? Кто его принес, кто оставил? Кто-то знал, что он здесь пройдет?

Ладно, сначала допинг.

Сорвал тугую пластмассовую пробку, налил полный стакан вина. От него ломило зубы — уже захолодело, значит, принесли его сюда два-три часа назад. Лена?

Но откуда она могла знать? Она ведь осталась на дизель-электроходе… тьфу, на улице Мира.

Как бы то ни было, идет темная игра. И эта женщина — джинсы, туфли, все подогнано по нему, и она будто ждала его. «Носите…» Интересно, а если бы он попросил пальто?

Надо уходить. Ударом ладони он снова впечатал пробку в горлышко, защелкнул замок и, привычно подхватив портфель, быстро пошел из парка.

Не озираясь, пересек улицу, инстинктивно свернул направо и остановился, потрясенный.

Перед ним высился Дальневосточный университет.

Значит, он не на Украине, а во Владивостоке, во Владике, как называют его все моряки!

Не рассуждая, он свернул налево и пошел вдоль пологого парапета вниз. Навстречу ему кто-то поднимался. По конфигурации, расслабленной походке и склоненной набок голове он уже знал, кто это. В ушах зазвенело.

Удрав с «дизель-электрохода», он собирался поехать или в крайнем случае пойти к знакомому художнику, который всегда радушно принимал его. В тесной мансарде, почти сплошь заставленной картинами, эстампами, обломками гипсовых фигур и прочей дребеденью, он жил, уйдя от жены и всего мира, сам варил себе на электроплитке какую-то бурду и самозабвенно творил, веря в свою звезду. Когда пил, когда не пил, но выпить у него всегда имелось.

И, бывая у него, Матвей часто вспоминал своего Владивостокского друга, тоже художника. Впрочем, все художники чем-то неуловимо похожи.

Теперь этот друг брел ему навстречу.

Через несколько шагов он уже различил черты склоненного к правому плечу лица, характерной особенностью которого был свернутый набок нос. Неизвестно, то ли разбили ему нос в пьяной драке, то ли с таким он родился, — Матвей не расспрашивал, не принято это среди культурных людей.