Читаем без скачивания Римский орел - Александр Мазин

Глава десятая,

в которой Черепанов узнает кое-что о религиозных пристрастиях кентуриона, а также о том, как тот решает проблемы и пресекает разногласия

— Оставь его, — сказал Геннадий римлянину. — Давай лучше пожрем горячего. Вон у них горшок с похлебкой. И искать не надо.

— Успеем, — отмахнулся Плавт. — Ну все, дед! Прощайся с ухом!

Кентурион схватил старика за волосы… Но довести операцию до конца не смог.

— Эй, Череп! Ты что делаешь? — Римлянин рванулся, но освободить руку с ножом из захвата Геннадия ему не светило. — Ты спятил! — выкрикнул кентурион, отпустил деда, замахнулся… И оказался в совершенно беспомощном положении. Нож, выпавший из его пальцев, глухо стукнул о земляной пол.

Старик квеман с опаской наблюдал за этой сценой.

— Предатель! — зарычал Гонорий, делая безуспешные попытки вывернуться из борцовских объятий Черепанова. — Помет стервятника! Я тебя убью!

Геннадий внезапно разжал руки. Рванувшийся римлянин едва не упал. Но тут же развернулся и схватился за оружие.

Подполковник демонстративно скрестил руки на груди.

Острие укороченного квеманского копья остановилось в ладони от его горла.

— Не стоит, — спокойно произнес Геннадий. — Мы нужны друг другу. И деда не трогай. Не надо.

— Пошел ты к Орку! — в ярости закричал римлянин. — Я ремней нарежу из этого старого пня!

Подполковник покачал головой:

— Нет.

— Да!

— Тогда начни с меня.

Римлянин несколько секунд бешено глядел на Черепанова. Широкое железное перо наконечника маячило в дециметре от сонной артерии. Геннадий знал, что если Гонорий захочет его убить, то так и сделает. Он умел пользоваться оружием этого времени не в пример лучше Геннадия. Но подполковник не сомневался, что кентурион не ударит. Черепанов просто и мысли не допускал, что такое возможно. И знал, что его уверенность сама по себе способна предотвратить удар. Настоящего врага такое, конечно, не остановит, но Гонорий — не враг…

— Но почему? Что тебе этот старый пень? — в сердцах воскликнул кентурион, опуская оружие.

— Не хочу, чтобы ты его трогал, вот и все.

— Но как я тогда узнаю, где спрятались его бабы? — В голосе кентуриона звучали обида и разочарование.

— Неужели ты не можешь воздержаться от женщин неделю-другую? — с легкой иронией спросил Геннадий.

Гонорий в сердцах метнул свое оружие. Квеманское копье с обломанным древком рассекло воздух — так близко от головы Черепанова, что у того даже волосы шевельнулись, — и воткнулось в стену.

— Ты не понимаешь, варвар! — напыщенно воскликнул римлянин. — Приап — мой бог! Если я не стану служить ему, он не пошлет мне ни удачи, ни милости!

— Сядь, — предложил Черепанов. — Давай мыслить логически.

— Логически… — проворчал Плавт. — Вот еще… Будто я какой-нибудь долбаный грек… Мне эта тухлая логика еще в школе надоела. Логически! Тьфу!

Тем не менее он уселся на скамью, и Геннадий тут же подсунул ему горшок с похлебкой и черную корявую ложку.

Пару минут они молча наворачивали густой квеманский супчик.

Стойкий дед глядел на них сычом, но не таковы были Геннадий с Гонорием, чтобы от недоброжелательного взгляда у них пропал аппетит.

— Ну, — сказал Плавт, когда горшок опустел, — что ты там о логике толковал?

— Почему ты думаешь, что твой бог подобен крысе? — осведомился Черепанов.

— Что?!

— А то! Только крыса жрет все подряд, любую дрянь, которую можно сожрать. Думаешь, он хочет, чтобы ты, как бестолковый щен, запрыгивал на все, что движется? Может, дело не в боге Приапе, а в твоем собственном приапе? Может, тебе нравится… сам процесс?

Кентурион нахмурился:

— Ну… Допустим, тоже нравится. Ну что? Почему не должно нравиться мне, если нравится моему богу?

— Ладно, — не стал спорить Геннадий. — Но ты сам говорил, что у тебя три месяца не было женщин.

— Говорил.

— И что твоему богу это не нравится, говорил?

— Говорил.

— И вот, в результате ты оказался на свободе и в хорошей компании! — Черепанов ухмыльнулся и ткнул себя в грудь.

— Возможно, моему богу еще меньше нравилось, что я не могу ему служить, — возразил Плавт.

— Допустим. Но в таком случае что ты суетишься? Твой бог наверняка обеспечит тебя всем необходимым.

Кентурион усмехнулся:

— А ты здорово наловчился болтать по-латыни, варвар! Ладно, не стану отрезать деду уши. Поглядим, прав ты или нет.

Он подошел к стене и выдернул из бревна оружие.

— Я не буду отрезать ему уши… — Римлянин молниеносно повернулся — и старик, хрипя, опрокинулся с лавки. — Я его просто убью, — закончил Гонорий, наступая старому квеману на живот и выдергивая оружие.

Изо рта деда хлынула кровь, и он умер.

— Не оставлять врага за спиной — так меня учили, — бросил кентурион мрачному Черепанову. — Пошли! Чует мое сердце, если его семейка вернется, то вместе с ними заявится целая прорва разъяренных варваров. Все же зря ты порубил их богов!

— Не зря. — Геннадий закинул на спину мешок. — От этого мы с тобой станем проворней.

— С чего бы?

— Будем знать, что с нами сделают, если поймают.

Глава одиннадцатая,

в которой Геннадий Черепанов вновь обращается к воспоминаниям

Туземные боги, духи, зомби и прочая нечисть — существа разнообразные, капризные и непредсказуемые. Но всех объединяет одно: стремясь им угодить, люди совершают такие паскудства, о которых даже думать тошно. И при этом абсолютно уверены, что имеют право.

Индейцев в хижине было четверо. Вождь с лицом, смахивающим на перезрелую грушу, колдун (нечто неописуемое и омерзительное), толмач — амбал-полукровка с добавкой негритянской крови, и мелкий, похожий на тощего пацана индеец по имени Тца. Тца единственный вел себя естественно: вертел ножом перед носом привязанного к стулу Геннадия. Тца был в бешенстве. Он вопил, шипел и плевался.

— Я с тебя шкуру сдеру, белый. Я тебе яйца отрежу, сварю и сожрать заставлю. Зачем ты это сделал, ты… — флегматично переводил толмач.

Английский у полукровки был так себе. Для философских бесед не годился. Но чтобы вразумительно объяснить, почему Черепанова так нелюбезно приняли, словарного запаса хватило.

Девочка, труп которой опрометчиво похоронил Черепанов, была дочкой того, кто сейчас вертел у Геннадия перед носом разделочным ножом. Папаша продал ее вождю, а вождь передал колдуну для использования в ритуале, предназначенном для подкупа злых духов, чтобы те, в свою очередь, оказали поддержку племени в споре с соседями. Конфликт произошел из-за небольшой долины по соседству. В долине выращивалось нечто особо ценимое белыми людьми и дорогостоящее. Черепанов подозревал: какое-то сырье для наркотиков. Тело несчастной девочки должно было провисеть на дереве сколько-то времени, после чего с ее косточками что-то такое собирались сделать… Не важно что. Для Черепанова не важно. А вообще-то очень важно, потому что колдун заявил, что все труды его — впустую. И более того — духи обиделись, и теперь их следует задабривать. Поначалу и Черепанова приняли за духа, потому что не знали, откуда он появился в здешних местах. Поэтому за ним некоторое время следили, но не трогали. Опасались. Но вскоре местные отыскали парашют и поняли, что имеют дело с человеком. А с человеком можно не церемониться. По их меркам, колдун, который зверски замучил маленькую девочку, и раскрашенный папаша, который продал собственную дочь, — закона не нарушали. А вот Черепанов — нарушил. И должен быть наказан. По местному праву выбор способа казни принадлежал вождю. И вождь колебался: скормить ли преступника мелким сухопутным крабам, в изобилии водящимся в окрестностях, или привязать у муравейника. Вождь колебался, потому что колдун не мог уверенно ответить, какой именно способ казни более симпатичен духам. А сейчас эти двое вызвали охотника Тца (который, кстати, был одним из тех, кто выследил Черепанова) и потребовали, чтобы тот вернул полученные за дочку деньги. Поэтому Тца так рассердился и так размахивал ножом, которым, несомненно, умел пользоваться. Шаман был склонен разрешить Тца отрезать от Черепанова кусочек-другой. Вождь был против. Главным же заступником Геннадия был, как ни странно, толмач.

За трое суток, проведенных Геннадием в индейском поселке, толмач был единственным человеком, который выказал Черепанову что-то вроде симпатии. Вероятно, потому, что полукровка сам был в поселке гостем. Правда, гостем, пользовавшимся определенным уважением, поскольку у него здесь была отдельная хижина и своя «женщина», девчонка лет тринадцати, с которой толмач занимался любовью по нескольку раз в день, выказывая большую выносливость. Все это Черепанов знал доподлинно, поскольку большую часть времени валялся связанным на земляном полу хижины толмача. Черепанов подозревал, что, пользуя свою маленькую подружку на глазах пленника, полукровка демонстрирует ему, пленнику, свое превосходство. В промежутках между половыми актами толмач усаживался рядом с летчиком и обстоятельно разъяснял, в чем он, летчик, был не прав, и пытался вызнать код черепановской кредитки. Толмач был не чужд цивилизации. Как выяснилось позже, он являлся связующим звеном между этой самой «цивилизацией» и дикарями-горцами. И не одобрял идею скормить Черепанова крабам, полагая, что летчику можно найти лучшее применение. Толмач полагал, что за Черепанова заплатят хорошие деньги.