Читаем без скачивания Происшествие с Андресом Лапетеусом - Пауль Куусберг

Если он в чем-то и был виноват, то лишь в том, что не сумел предвидеть хода войны и убедить Велли эвакуироваться. К этому выводу он пришел сейчас. В сорок первом году у него не было времени для долгих рассуждений и взвешиваний. Приказ о погрузке пришел неожиданно. Они только договорились, что он осмотрится там, в сибирском городе, куда переводят школу, и если война затянется и он останется при школе, то подыщет квартиру и Велли приедет к нему. Кто мог тогда предположить, что Красная Армия отступит до Москвы и Ленинграда, а война продлится так долго и перевернет всю жизнь в Эстонии.

Службу в армии майор Роогас считал своим призванием. Говоря так, он не преувеличивал, хотя в последнем классе средней школы он не думал, что станет офицером. Так же как большинство выпускников гимназий, его послали на курсы аспирантов. Других после отбытия срока воинской повинности демобилизовали в звании липников[8], а ему предложили остаться в армии. Если бы перед Лаури Роогасом открылись какие-нибудь другие перспективы, он едва ли принял бы это предложение. Но хороших перспектив не было. Место практиканта в какой-нибудь конторе или должность кондуктора не привлекали его (бывших аспирантов иногда принимали работать на железную дорогу). Если уж носить форму, то военную. У него был хороший слух и приятный, мягкий баритон, но для карьеры певца его музыкальные способности были все же недостаточны. Профессия военного начала ему нравиться, не то в сороковом году он ушел бы в отставку. Потом он благодарил бога, что не сделал необдуманного шага.

Да, в конце войны и еще много лет спустя майор Роогас тяжело переживал из-за того, что Велли не дождалась его. Роогас знал, что значит потерять человека, которого глубоко любишь. И поэтому он думал, что физические страдания, которые сейчас переносит Андрес Лапетеус, не больше тех, которые ему еще предстоят. Если только не устранятся подозрения, что Реэт обманула его…

Жизнь в теле Андреса Лапетеуса поддерживали переливаниями крови, уколами, кислородом.

На четвертый день он открыл глаза, но не понял, где находятся и что происходит вокруг него. На вопросы врачей он отвечал бессвязно или вообще не реагировал.

На шестой день он вдруг ясно спросил:

— Когда меня выпишут?

Санитарка, убиравшая палату, успокоила:

— Сперва поправьтесь, уйти успеете.

Лапетеус был весь в бинтах. На лице виднелись только глаза и рот. Странно блестевшие глаза, казалось, находились в глубоких колодцах.

— Мне нужно уйти. — Голос Лапетеуса звучал бессильно, тускло.

— Вы у нас всего несколько дней. Если уже сейчас на выписку рветесь, что же вы будете делать через месяц. Здоровье возвращается не так быстро, как нам хотелось бы.

Он следил за санитаркой.

— Кости целы?

— Спросите у докторов, они вернее скажут. Не беспокойтесь, здесь склеивают кости и сращивают мускулы. Главное — будьте терпеливы и не нервничайте излишне. Принести вам что-нибудь? Быть может, соку?

— Калекой, значит, не останусь?

— Такие мысли выбросьте из головы, — санитарка ободряюще улыбнулась. — Все хотят страшно быстро на ноги встать. Дайте срок. Сегодня у вас руки свинцовые, ноги не держат, а через месяц сила вернется. Сможете гири поднимать — руки разминать.

— Литр или два крови — это пустяки.

— Если крови не хватит, подкачают. У нас всякие чудеса делают. А теперь лежите спокойненько. Разговор утомляет. Сок здесь, видите? Клюквенный. Пейте!

Она приложила стакан к губам Лапетеуса; тот отпил, глубоко перевел дух и произнес:

— Снег тоже утоляет жажду. Безвкусный… но…

— Отдохните, отдохните. Успеете наговориться. Я положу звонок поближе к руке. Если что понадобится — нажмите на кнопку.

Глаза Лапетеуса лихорадочно поблескивали:

— Нас было двадцать два, к утру следующего дня осталось пять. Тогда вот и я, сами видите… И Роогас… Я должен…

Он устал и не договорил. Собрал силы и с трудом закончил:

— Там Паювийдик и Хаавик… И Пыдрус.

Санитарка в коридоре рассказывала сестре:

— Опять бредит. Сперва толково говорил, спросил, что с ним. Целы ли кости и не останется ли калекой. Потом опять стал заговариваться. Я ему морсу дала.

На десятый день Лапетеус ясно понял, что произошло. Позвал врача и попросил никого к нему не пускать. Кроме работников милиции и должностных лиц с комбината или из совнархоза. О своем здоровье он не задал ни одного вопроса.

Лежал почти неподвижно и ни с кем не разговаривал. Если у него спрашивали что-нибудь в связи с лечебными процедурами, он отвечал одним-двумя словами. В другое время он на вопросы не реагировал. Лежавший на соседней кровати больной, у которого была ампутирована нога, вскоре оставил его в покое.

— Сводит счеты сам с собой, — заметила санитарка старшей сестре.

— Директорская гордость из него выпирает, — высказала свое мнение старшая сестра. — Этот журналист или корреспондент, который за его женой ухаживал, был его друг. Жена сама говорит.

Доля правды в словах санитарки имелась: многое из того, что Андрес Лапетеус забыл, снова ожило в его воображении. Воспоминания зачастую были так живы, что ему казалось, будто все это происходит сейчас. Порой, когда не снижавшаяся температура поднималась особенно высоко, сегодняшнее выключалось из сознания, и он словно жил только вчерашним…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Андресу Лапетеусу сообщили, что его вызывают в райком партии. Он только что вернулся из командировки, устал, был не в настроении. Поблагодарил передавшего вызов и попытался угадать, что от него опять хотят.

Зазвонил телефон.

Едва он переговорил с Метсакюла, как позвонили снова. На этот раз с объединенных лесопилен. Попросили ускорить утверждение нового главного инженера.

«Может, о политучебе или назначили в какую-нибудь проверочную бригаду?» Лапетеус снова подумал о том, что могло ожидать его в райкоме.

Тут же постучали. Вошла секретарша министра и подала какое-то заявление, на углу которого толстым красным карандашом было размашисто написано: «Тов. Лапетеус! Прошу проверить».

Он скользнул взглядом по заявлению и отложил его в сторону.

— Товарищ министр просил напомнить, чтобы вы зашли к нему вечером со сводным отчетом.

Сказав это, секретарша улыбнулась и ушла.

Лапетеус хотел спросить у своего заместителя, как дела со сводным отчетом, но телефон не ответил.

Он написал на одном из настольных блокнотов: «Сводный отчет» и набрал новый номер. На этот раз он связался с Управлением железной дороги и потребовал, чтобы в Туду направили больше вагонов.

Окончив телефонный разговор, превратившийся в яростный спор со взаимными обвинениями, Лапетеус почувствовал, что устал больше обычного. Он не спал толком четверо суток. Вирумааский уезд отставал по заготовкам, и он ездил туда, чтобы подтолкнуть дело. В разгар сезона Лапетеус приезжал из одной командировки и сразу же уезжал в другую. Ездил по леспромхозам и лесопунктам, проверял и налаживал, организовывал и воодушевлял, убеждал и, если нужно, ругал без стеснения, пользуясь и самыми крепкими выражениями.

Он мог бы выполнять свои обязанности и со значительно меньшей тратой энергии. Его предшественник большую часть времени сидел в министерстве и тоже справлялся. Но Лапетеус предпочитал бывать на лесосеках и на магистралях, куда свозили лес. Поэтому он тонул в работе, особенно зимой, в нервные дни кампании лесозаготовок. Составление отчетов и сбор информации, что его предшественник считал самым важным, он возложил на своего заместителя, а сам спешил туда, где задерживалась рубка и вывозка леса.

Все удивлялись, что, так много работая и разъезжая, Андрес Лапетеус находил еще силы для учебы. Он не берег себя. В бытность свою командиром роты он первым поднимался утром и последним ложился вечером, используя ночные часы для подготовки к занятиям и изучению уставов. Так поступал он и теперь. Поздно вечером приходил домой и сразу же начинал копаться в конспектах. Конспекты и тетради можно было увидеть в его руках и в купе вагона и в кабине грузовой машины, в гостиничном номере и в бараке лесопункта. Он не тратил времени впустую. Пять-шесть часов сна ему хватало. Когда же в голове начинали вперемежку кружиться отчеты и сводки, формулы и теоремы, он отдыхал вечер-два, ходил в театр или довольно крепко выпивал с кем-нибудь из знакомых, обычно с Виктором Хаавиком. После такого «расслабления нервов» — термин Виктора Хаавика — он ворочал дальше в старом духе. Все курсовые работы, семинары и экзамены сдавал в предусмотренное время. Только в том случае, если какая-нибудь командировка задерживала его в Ки-линги-Нымме или в Сонда, он на неделю-другую договаривался об отсрочке.

— Вы железный человек, но — простите меня — сумасшедший, — шутя выговаривала ему Реэт Силларт, рослая молодая блондинка. — Учиться нужно, я не представляю себе современную жизнь без работы и учебы, но, — улыбалась она, — никому из нас не дано двух жизней.