Читаем без скачивания Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

Не спрашивая, кто такой Грубер, я ответил капитану улыбкой и привычно назвал себя:

– Флавио Росси. Фронтовой корреспондент газеты…

Эти слова, уже произносившиеся мною в Абиссинии, Испании, Албании, а теперь вот здесь, всегда нравились мне своей лаконичностью, сопряженной с неким суровым и даже величественным смыслом. Я не был уверен, что название моей газеты известно германскому офицеру, но при случае мог легко доказать, что она является не последним из изданий моей фашистской родины. Капитан Хербст его знал.

– Впервые в России, господин Росси? – осведомился он, открывая серебряный портсигар.

Я развел руками, заметив, что всё бывает впервые, даже первая любовь. Мне было интересно, пошутит ли он насчет моей фамилии или удержится от каламбура, которым меня донимали редакторы, испанские националисты и немцы из «Кондора». Хербст не удержался.

– Стало быть, Росси? – произнес он, задумчиво извлекая сигарету и протягивая мне портсигар. – Могу предположить, что, когда вы пишете о русских, вы не называете их красными.

Мой ответ был давней заготовкой.

– Разумеется. Профессиональная привычка – избегать повторов.

– Я тоже против подобных квазиметафор. Надо называть вещи своими именами, чтоб впоследствии не случалось недоразумений. Но начальство считает иначе. Разрешите пригласить вас отобедать в нашей офицерской компании.

Я был не против и в сопровождении приветливого капитана и ефрейтора стал подниматься по вокзальным ступеням. Как раз в этот момент мимо повели очередную толпу мужчин и женщин, порою очень молодых, почти детей, с чемоданами и узлами. Они были бы похожи на обычных пассажиров пригородных поездов, если бы не сопровождавшие их серо-зеленые солдаты и полицейские с повязками. Я не удержался от вопроса:

– Кто эти люди?

– Направляются в Германию. Трудиться ради победы нашего оружия. Великогерманская империя освобождает их от большевистского ига и вправе ожидать от них известной благодарности.

Ответ капитана Хербста, вопреки недавнему заявлению не назвавшего вещи своими именами, не исчерпал моего любопытства. Я задал новый вопрос:

– Они едут добровольно?

Хербст пожал плечами, было видно, что подобные зрелища давно ему наскучили.

– Более или менее. Кто в этом мире любит трудиться? Только люди творческих профессий вроде нас с вами, да и то не всегда.

Он улыбнулся вновь, но я, сам не знаю почему, не унимался, хотя ефрейтор уже давно держал передо мной распахнутую дверь. Возможно, в меня вселился дух противоречия, что порой случается с младшими партнерами по тому или иному предприятию. В нашем случае с младшим, пусть и не по возрасту, союзником.

– Похоже, менее, – заметил я. Хербст не смутился.

– Возможно, но обратите внимание – они довольно спокойны. В целом, это стадо. Человеческое стадо. Помните, в доисторическую эпоху?

– Что-то припоминаю, – ответил я, хотя подобное сравнение не показалось мне корректным. Но не стоило поспешно судить о том, о чем не имеешь ни малейшего представления. Тем более что на сей раз капитан сказал то, что думал на самом деле.

Мы вошли в здание вокзала и направились в буфет, где был накрыт стол для нас и двух товарищей Хербста. Он был совсем неплох, даже изыскан, и наличие консервов – отличных французских сардин в оливковом масле – скорее шло ему на пользу, не говоря о двух бутылках отличного мозельского, пусть я и не поклонник немецких вин. Ефрейтор с парой других солдат, вероятно, сопровождавших моих сотрапезников, сидел за несколько столиков от нас, утоляя голод примерно тем же, что и мы, и запивая съеденное пивом. Больше в буфете не было никого. Атмосферу мирного застолья прекрасно дополняла лившаяся из граммофона французская мелодия, почти заглушавшая репродуктор за окном, который попеременно транслировал военные марши и новости на немецком и на русском языках.

– Пропаганда не должна прерываться ни на час, – заметил по этому поводу капитан, – но мыслящим людям ее слушать не обязательно. Мы с господином Росси ее создаем. Ваше здоровье!

– Ваше здоровье! – отозвался я. – Однако после долгого пути мне хотелось бы услышать последние новости.

– Могу дать собственную версию, – усмехнулся молодой лейтенант, кажется артиллерист, сидевший слева от меня. – «Доблестные германские войска и их союзники теснят большевиков по всему фронту. Новые славные победы немецкого, итальянского, румынского, венгерского, словацкого, хорватского, финского оружия. Население радостно приветствует своих освободителей».

– Не факт, – возразил старший лейтенант, сидевший справа. – Последнее время на фронте затишье.

– Жалко, не в тылу, – хмыкнул Хербст. – Вы слышали, наш итальянский друг буквально проскочил под носом у диверсантов? А следующий поезд – нет. Между прочим, есть жертвы.

– Жертвы, к сожалению, есть всегда, – сказал молодой лейтенант. – Но, даст Бог, мы переживем всё это и…

Его высказывание было прервано неожиданно раздавшимися криками за окном. Грохнул выстрел, другой, третий. Мы поспешили на крыльцо. Офицеры на ходу доставали пистолеты. Я пожалел, что легкомысленно оставил личное оружие в саквояже. К нам подбежал рослый унтерфельдфебель.

– Что тут у вас? – резко спросил его старший лейтенант, по всей видимости отвечавший за погрузку трудового контингента.

– Бежал какой-то мальчишка. Проскочил под вагоном и дал деру.

– И что? Я слышал выстрелы.

– Не попали. – Лицо унтерфельдфебеля выразило раскаяние в проступке подчиненных.

– Кто стрелял? Разберитесь и… – старший лейтенант задумался, – и накажите. Понятно?

– Слушаюсь.

– И не нарядом по кухне. Знаю я вас.

Было видно, что старший лейтенант серьезно раздосадован. Хербст попытался его утешить.

– Должно быть, солдатам не очень по душе стрелять в безоружных. Их можно понять.

– Может, оно и так. Но если солдат стреляет, он должен бить без промаха. Во всяком случае, немецкий солдат.

Для него обед был безнадежно испорчен, и вскоре он нас покинул. Молодой лейтенант, напротив, был настроен оптимистически, и после того, как с мозельским было покончено, его стараниями на нашем столе (состав с отправляемыми в Германию работниками к тому времени убыл) появилась третья бутылка, кажется бургундского. Мы пили за победу, Германию, Италию и даже за Абиссинию, за отсутствовавших дам, за Милан, Берлин и Кобленц.

Вечером мы переместились в жилище Хербста (теперь ефрейтор нес не только мой саквояж, но также фотоаппарат, сумки и тропический шлем). Проворный лейтенант вновь обеспечил нас вином, а домохозяйка, у которой квартировал Хербст, привлекательная русская дама еще не средних лет, – горячей пищей, совершенно необходимой при интенсивном потреблении спиртного.

– Вы неплохо устроились, – позавидовал лейтенант.

– Анна – прекрасная хозяйка, но поверьте, ничего более, – отмахнулся пропагандист. – У нее своя жизнь, у меня своя.

– Тогда я бы попробовал установить с ней более тесный контакт, если вы не возражаете, конечно, – воодушевился лейтенант. – У меня есть кой-какие французские вещицы, духи, чулки, конфеты.

– С моей стороны никаких возражений, но, боюсь, полковник Хаген будет иного мнения.

Лейтенант печально вздохнул.

– Такова военная жизнь. Иерархия, субординация. Даже тогда, когда речь идет о любви.

– Такова всякая жизнь. Особенно если речь идет о любви, – наставительно ответил Хербст. – В правильно организованном обществе это дополнительный стимул для карьеры и служебного роста. Так что предлагаю выпить и не грустить по столь мелкому поводу.

– Фрау Анна, полагаю, не единственная женщина в этом городе? – заметил я.

Хербст тоскливо поморщился.

– Что вы называете городом, дружище? Жалкий городишко, хоть тут и обитает полсотни тысяч жителей. Это Россия, иной масштаб, а ко всему невероятная тяга аборигенов к перемещению в пространстве. Найти в такой дыре подходящую женщину не проще, чем в какой-нибудь альпийской деревушке. Всё достойное внимания сразу же после школы норовит упорхнуть в Киев, Днепропетровск, Одессу. А то и прямиком в Москву и Петербург. Я торчу тут почти два месяца, и мне приходится пробавляться черт знает чем. Или дешевыми шлюхами, прости господи, или вчерашними школьницами.

– Разве школьницы – это плохо? – удивился лейтенант.

– Вы еще молоды и не умеете ценить опыт. К тому же не воображайте, будто школьницы так и кинутся в ваши объятия. Среди них хватает идейных, впору организовывать «Сталинский союз русских девушек». Чин-чин.

На этом наш разговор о женщинах кончился. Началось обсуждение военных вопросов, и вскоре молодой лейтенант уснул. А Хербст, открыв новую бутылку, излагал свое видение положения на фронте:

– Тебе страшно повезло, старина, что ты оказался здесь именно сейчас. Ты ведь не против, если я буду на «ты», мы все-таки достаточно выпили вместе. Затишье скоро кончится. Скажу честно и не для печати: эта кампания будет решающей. Мы выдержали первую русскую зиму и должны избежать второй. Разумеется, если надо, выдержим и вторую, но лучше обойтись без излишеств. Не знаю, что решат наши стратеги, но главное теперь, я так думаю, и думаю, что я прав, окончательное завоевание русского юга. Перерезать Волгу, выйти на Кавказ. Ну и овладеть Крымом, этой чертовой занозой, засевшей в брюхе наших армий. Ты ведь, я слышал, направляешься туда, к Манштейну? Имей в виду – как человек южный, ты можешь не заметить, но для русских это крайний юг. Он был для них курортом, не для всех, разумеется, а для членов партии, правительства и прочих евреев. Так что желаю тебе приятного отдыха.