Читаем без скачивания Красна Марья - Наталья Ратобор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 10
Наступление было широким, а сопротивление отстаивавших свои станицы казаков — отчаянным: потерь стало больше. Хоронили павших в бою товарищей на ближайшем поселковом кладбище. Лина, пригнувшись у глиняной глыбы, горько плакала; Алексей же кручинился у свежевырытой могилы друга безмолвно, только временами дробная неудержимая судорога пробегала по лицу. Подошла Мария Сергеевна. Они крепко и порывисто обнялись. Женщина шепнула: «Держись, Алеша».
После того как отгремел траурный салют, они пошли впереди товарищей, тихо беседуя. Мария Сергеевна с участием взглядывала на спутника. Непроизвольно они двинулись самой длинной дорогой, но моряки не решались ни догнать, ни окликнуть их. Любые обыденные разговоры сейчас были бы неуместны. Над кладбищем со зловещей заунывностью каркали черницы-вороны, добавляя скорбного уныния молчаливой прощальной процессии.
В таком же скорбном тумане прошло заочное отпевание. Алексей и Лина поддерживали друг друга. Возвращались они молча, но слов и не требовалось: смерть Сашка была их общим горем и душевно сблизила их. Через день Алексей опять был у отца Серафима: он подсознательно искал утешения и бежал уныния. И еще один вопрос мучил его, точнее, чувство протеста, которое исподволь зрело в душе. Поначалу он не решался об этом заговорить, но пастырь простым и участливым обхождением расположил Алексея к беседе, и тот наконец открылся:
— Отец Серафим, вы знали? Про Александра — наперед знали? Ведь вы могли спасти — отмолить его, я уверен! — В голосе Алексея послышались требовательность и отчаяние: — Ответьте, отец Серафим, почему?..
Священник с печальной лаской смотрел на него:
— Я понимаю глубину твоего горя, но то, что ты говоришь, это несколько… дерзко, Алеша. Пути Господни неисповедимы: у каждого свой путь. Что же касается меня, то ты, конечно, сильно переоцениваешь меня, грешного, — приписываешь то, чего нет. И это совершенно напрасно, ведь я такой же грешник, как и все. Да, да, — печально возразил он, заметив, как Алексей недоверчиво усмехнулся, — и более того: я гораздо хуже остальных. Ведь мне, как иерею, многое дано и многое открыто, а я… Все никак не исправлю сердца своего, никак не отрекусь от гордыни и не гряду с крестом вослед Господу, отметя все пришлое и наносное…
— Отец Серафим! А как же душа-то нашего Сашка? Вот что беспокоит! Я-то служу в Красной армии — сами знаете почему, мне пути назад нет, такова уж, видно, судьбина моя, а Сашок… Погиб, сражаясь за богоборческую власть, — это как?
— Ин суд человеческий, а ин суд Божий, — возразил отец Серафим, — и хотя мы не можем знать окончательного Божьего произволения — и не узнаем до Страшного Суда, а только ты учти, Алеша, что в очах Божиих это многое значит, когда кто душу за други своя положит… Не скорби чрезмерно, а уповай на милосердие Божие, доверься его Провидению. Творцу нашему в перспективе вечности все видно, Алеша: Он несомненно знает, как лучше для каждого из нас. А насчет того, что тебе пути назад нет… Выход всегда есть, главное — в себе самом разобраться. А если пока не находишь сил свернуть с гибельного пути и принять исповедничество, то, по крайней мере, удержись от кровопролития и помни, что главное — не поддаться на искус мести, не пустить ненависть в душу, которая, как ржа, твою же душу изнутри и выест потом. Кругом ненависть, низость, злоба и месть, а ты не имеешь права ожесточиться — вот это и есть самое трудное для христианина и требует многого мужества. Трудно, но возможно — это мы видим на примере крестных страданий Господа Иисуса Христа и сонмов мучеников, пошедших Ему вослед. Да, это — самое сложное, но и самое важное — при любых обстоятельствах и во все времена: устоять и ОСТАТЬСЯ ЧЕЛОВЕКОМ! Божьим человеком, Алеша…
Глава 11
В Энске, занимаемом первым морским полком и регулярными частями Красной армии, свирепствовала Чека. Ежедневно арестовывали десятки людей. Тюрьма была переполнена, хотя чекисты усердно трудились над ее опорожнением: искоренялись любые представители небосяцкого и неуголовного мира — даже не инакомыслящие, а только «возможно, несогласные», теоретически сколько-нибудь способные возглавить или поддержать сопротивление большевикам. Одновременно это было и невиданной по размаху акцией устрашения. Чекистов — борцов за большевистское понимание свободы и непосредственных проводников в жизнь красного террора — опасалась и сама комиссар.
В городе искореняли также белый клир и монашествующих, не щадя и церковных старост, активных членов приходских общин. Этих, как правило, выдавали коммунисты из местных.
Командованию первого морского полка поступило распоряжение с раннего утра заступить в оцепление — во время официального закрытия Свято-Троицкого собора, главного собора города, которое должно было сопровождаться расправой над клиром. Заранее прознав о готовящемся преступлении, прихожане еще с ночи собрались вокруг собора. Местные жители наблюдали за действиями властей с мрачной враждебностью. Одни причитали, другие встали на колени и молились, многие плакали.
Товарищ Беринг пребывал в раздражении: еще с утра он решительно заявил комиссару, что он — специалист по военным вопросам, а не по расправе над верующими. Комиссару пришлось очень постараться, чтобы хоть немного утихомирить его праведный гнев. Матросы были растеряны и предпочитали избегать возмущенных взоров прихожан. Алексей стоял злой и бледный, кусая губы. Атмосферу накалило появление Капитолины, скорбно пенявшей «братишкам». Тем не менее революционные матросы выполняли приказ и не подпускали верующих к храму. Но когда подошел высокий представительный настоятель, они помялись и нерешительно пропустили его: по внушительности священник не уступал даже епископу. Мария Сергеевна промолчала, якобы ничего не
