Читаем без скачивания Львы в соломе - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очутившись снова на людях, он торопливо шел мимо гомонивших рядов, чувствовал, как горячо, опаленно горит лицо.
Он обрадовался, увидев бабку, должно быть, только что продавшую поросят. Старуха разговаривала с другой бабкой, с виду ровесницей, и, когда Иван, громко шурша бумажной юбкой, остановился перед ней, испуганно вскинулась.
— Ай, никак загулял? А это для смеха, что ль?
— Продала? — пытаясь улыбнуться, спросил Иван.
— Вот она выручила, — показала она на старушку. — Просила сорок — отдала за тридцатку.
— Возьмите еще пару поросят, — заглядывая старухе в глаза, предложил Иван. — За двадцатку отдам.
— Куда их мне столько! — отмахнулась старуха. — Ферму, что ли, заводить? Да и что так дешево — уж не хворые ли?
— Здоровые, здоровые, — загораясь надеждой, заверил Иван.
— Чего ж на ярманку привез, а просишь мало? Какой резон было тащиться? — не унималась старуха.
— Непредвиденный случай, — смущенно сказал Иван. — Потерпел аварию. Срочно брюки надо купить.
— То-то я гляжу, в бумагу завернулся, — сказала талалаевская. — Я-то думала, выпимши, потешить кого собрался…
— Не-е, — тоскливо посмотрел на обеих Иван. — Уперли. Прямо на глазах уперли.
— Здешние, нашенские, что ли? — забеспокоилась старуха.
— Кажется, приезжие…
— Как же так уперли? — сердито зашевелилась талалаевская. — Что ж ты, здоровенный дурила, дал себя обокрасть?
— Это не нашенские, наши бы не стали, — облегченно вздохнула старуха. — Ниче, следующий раз умнее будешь. Ну-ка, поросят своих покажь…
Иван развязал мешок, выудил одного за другим полюбовавшись на розовые тельца поросят.
— Значит, по двадцатке, — сощурилась старуха, полюбовавшись на розовые тельца поросят.
— Ну, если не жалко, по четвертной, — робко проговорил Иван. — Не мои они, соседки моей, бабушки Марьи. А то обидно за нее…
— Погоди, я скоронько, — сказала старуха.
Пока она сходила под дощатый навес, к торговавшему там цветочными семенами старику, Иван устало слушал монотонный, ни на секунду не смолкающий гул базара. Тихо брели, направляясь к выходу, натоптавшиеся с утра люди, а навстречу тугими потоками торопились свежие.
Иван ехал домой, в Нижнее Талалаево, на том же автобусе, что вез его утром на рынок. Он почувствовал себя в нем уютно, как усталый птенец в теплом гнездышке, впадал в дрему, иногда захлестнутый дорожным весельем, — мужики, хорошие еще на рынке, по дороге добавляли, — сонно и безразлично озирался.
Он не сразу отозвался на слабенькие тычки сзади, потом уже, когда кто-то упрямо повторил удары, обернулся и обнаружил знакомую талалаевскую старуху.
— Брюки-то, кажись, шелковые справил? — участливо поинтересовалась она.
— Сатиновые, — оживился Иван.
— Летом сгодятся, — сказала старуха. — А я-то еду и думаю, где тебя видела раньше. Вспомнила: на тракторе сидел, мимо хатки моей проехал. В Выселках был?
— Приезжал, — утвердительно кивнул Иван.
— Вот-вот… Узнала. У тебя к трактору телега така прицеплена. Удобная, видать.
— Удобная, — сказал Иван.
— Если будешь ехать мимо, заходь ко мне, — чуть слышно сказала старуха. — Евдокией Никитичной меня зовут. Я одна живу, сын Николай в Фергане, третий год носу не кажет, а сын Лексей похоронен под Киевом. Аккурат вроде тебя был. Здоровый, добрый, мухи не обидит. Писал, пушкой командую. Вот и говорю, заезжай: брюки, рубашка его, сапоги хромовые целехоньки. А ты мне дровец привезешь на тракторе-то. Я к начальству твоему схожу, уговорю…
— Не надо, — окончательно придя в себя, сказал Иван. — Я так приеду.
— Вот и хорошо, — успокоилась старуха. — Уж весна скоро… Приезжай хоть один, хоть с другом-приятелем…
— Приеду, — повторил Иван, выбираясь к выходу. Автобус приближался к Нижнему Талалаеву. — Обязательно…
— Весна уж скоро… — пробормотала старуха, подняв прощальный взгляд на Ивана. — У меня черемуха в палисаднике. В мае-то и зацветет…
ТАЛАЛАЕВСКИЕ СТРАДАНИЯ
Роман Дмитриевич Басов известен в Талалаеве всякими причудами, хотя в последнее время — вот уже с полгода — стал попридерживать себя. Вроде поостыл: задумчив, на намеки подкинуть какую-нибудь идейку, чтобы опять, как прежде, съехался в село деловой люд подивиться очередному новшеству, отзывается сдержанно. Дескать, не с руки ему заниматься баловством.
Кто был в Талалаеве, тот знает, что, покуда Басов справлял обязанности главного инженера, в совхозе хорошо ладились сельскохозяйственные дела, особо — по части механизации.
Басов старым себя не чувствовал, но с приходом весны словно бы занедужил. Причина, конечно, тому была — скоро на пенсию. Надежда, еще недавно державшая его в бодрости, — после торжественных проводов все же оставят на должности, — самым обидным образом рухнула. Приехал, окончив институт, Серега Блинов.
И хотя руководство совхоза ни словом не обмолвилось насчет возможной замены, Роман Дмитриевич догадывался, что Серега — молодой специалист, диплом с отличием, — неспроста застрял в Талалаеве на все лето.
Замена, по всему видно, будет неплохая, и все же Романа Дмитриевича точила обида. Нет бы Сереге, который всего лет пять назад соляркой перепачканным поганышем вертелся в мастерских, поискать свое молодое счастье где-нибудь в стороне…
Пока шла уборочная, времени на раздумье не было, а когда чуть полегчало, думки одолели так сильно, что поспешил он к деду Петряичеву. Про деда рассказывали, будто знает он толк в лечебных травах, берется излечивать безнадежных больных, и еще — что и побудило идти к старику — избавляет от душевной смуты.
Роман Дмитриевич и раньше заглядывал к нему, но без особенной надобности, просто так: попить чаю, заваренного на травах, послушать старика о чудесах народного врачевания.
В этот раз так запросто, на прежний манер не получилось. Роман Дмитриевич шел в сумерках, обходными путями, боясь на кого-нибудь нарваться; талалаевский народ языкастый, попробуй, опровергни потом, что не ходил к старику и никаких сердечных тайн ему не поверял.
Благополучно пробравшись во двор, Роман Дмитриевич из-за душистого стога сена всмотрелся в освещенное окно. Убедился, что у деда нет гостей, тихонько постучался. Входя в избу, напустил на себя беззаботный вид, но сразу, едва дед повел в его сторону молодыми острыми глазами, понял, что напрасно прикидывается: ничего от деда не скроешь.
Петряичев, крепкий еще, с тугими красными щеками, варил на газовой плите какое-то запашистое снадобье.
— Чайку выпьешь, Роман, — хмуря кустистые брови, спросил он. — Гляжу, хоть и форс держишь, а не любезный. Порох, что ль, отсырел?
Роман Дмитриевич только вздохнул, сел за стол и, хоронясь за керосиновым фонарем от приметливого взгляда старика, ждал, когда вскипит чайник.
— Казаковал-то ты отменно, — простодушно улыбнулся старик. — Пошто теперь не в духе? Или персональную хлопочешь?
— Не-е, дед, — отозвался Роман Дмитриевич. — Мне хоть вовсе не давай эту пенсию…
— Узнаю Ромку Басова, — сощурился
