Читаем без скачивания На сияющих вершинах - Алексей Корепанов

Из дверей по соседству выглядывали встревоженные заспанные лица. На столе вновь стояли тарелки с «холодцом», в широком полуовале входа серело такое же, как и вчера, беспросветное небо, а возле входа, прижав к щекам ладони, стояла женщина-приемщица обуви из мастерской быткомбината, что недавно построили неподалеку от дома Белецкого. Она уже не кричала, а молча смотрела на что-то, показавшееся Белецкому памятником. Снаружи в ангар неуверенно, но беспрепятственно вошли, озираясь, возглавляемые Толиком участники вчерашней акции неповиновения. Вошли – и тоже остановились перед «памятником».

Только пройдя вместе с покинувшими свои каморки людьми половину расстояния до входа, Виктор понял, наконец, ЧТО это был за памятник. В прозрачном цилиндре, словно вырубленном изо льда, застыл смуглолицый атлет Жека. «Заспиртованный», – невольно содрогнувшись, подумал Белецкий. И в мозгу заколотились всплывшие в памяти какие-то не то из книги, не то из фильма зловещие слова: «Для острастки… Для острастки… Для острастки…»

Жека висел в глубине цилиндра наподобие несчастной лягушки в посудине с формалином или змея в бутылке с отвратительной корейской водкой. Он совсем не казался мертвым; широко открытые глаза страдальчески смотрели на подошедших людей, а оскаленные зубы придавали застывшему лицу какое-то болезненное выражение. Выбившийся из шаровар белый свитер был испачкан землей.

– Наглядная агитация на предмет полезности послушания и пагубности действия противоположного, – удрученно прокомментировал высокий сутулый мужчина в очках.

Толик толкнул цилиндр плечом, но цилиндр даже не покачнулся, словно врос в пол.

«Для острастки… Для острастки…»

Потрясенные увиденным люди брели в туалет и душевую, пытались сесть за стол, но его окружал невидимый барьер. Петрович был не так энергичен, как накануне, усы его уныло обвисли, тем не менее он отдал распоряжение о проверке всех каморок, дабы никто не поддался искушению не выйти на работу

– и, возможно, разделить участь Жеки.

Дважды прокатился под сводами короткий низкий звук, напоминающий гудок – и паренек, прислонившийся к невидимой преграде у стола, чуть не упал на тарелки.

– Это называется «кушать подано», – язвительно сказал все тот же мужчина в очках. – Через недельку у нас выработается условный рефлекс, как у павловских собачек.

Люди рассаживались за столом, придвигали тарелки. «Саботажники» тоже сели, опасливо поглядывая по сторонам, однако никаких карательных акций не последовало: видимо, здешние хозяева решили, что принятых мер достаточно, непокорные осознали свою ошибку и сделали правильные выводы. На мгновение поверхность стола исчезла в дымке, а в следующее мгновение возле каждой тарелки – а их хватало на всех – появилась ложка.

– Догадались, паразиты некрещенные, – проворчала сидящая справа от Белецкого женщина.

С левой стороны сидел Петрович, сразу же энергично заработавший ложкой. Белецкий специально выбрал место рядом с ним, чтобы переговорить. Проглотив первый кусок освежающего, растекающегося на языке «холодца», он подался к Петровичу и негромко спросил:

– Какие планы на будущее, товарищ командир?

Петрович, заподозрив, вероятно, скрытую насмешку, искоса взглянул на Виктора и буркнул:

– Я тебе, парень, не командир, понял? Военрук я из профтехучилища.

– Вы вчера призывали действовать по обстановке, все так же тихо, сказал Виктор. – Может быть, есть какие-то наметки? Надо бы как-то собраться, подумать, попробовать что-то…

– Вон, уже попробовал. – Петрович хмуро кивнул в сторону неподвижного тела Жеки. – Присмотреться надо сначала, молодой человек, оценить ситуацию. Может быть, они нас и задействуют-то всего на неделю-другую, на период обработки полей. Горячку порть не надо, много мы уже горячки напороли.

Белецкий молча прикончил «холодец». Что ж, военрук, вероятно, прав. Каждое необдуманное действие может кончиться печально, поэтому нужно пока собирать информацию и подчиняться сценарию, разработанному этими касторианами. Спешить-то действительно некуда. Там, на Земле, наверное, уже позаботились об оставшихся без родителей детях, ну а мужья и жены подождут. Танюшка подождет, побольше соскучится – побольше любить будет. Если будет, кого любить. Если, действительно, попользуются касториане бесплатной рабсилой да и вернут назад.

Хотя почему «бесплатной»? Кормят же, и не пустым бульончиком, и не перловкой какой-нибудь, и жилплощадь вот предоставили. Еще бы не конуру в полплевка от стенки до стенки, а хорошую комнату… Чтобы письменный стол, чтобы машинка пишущая, чтобы полка с любимыми книгами… А за окном – березовая роща. Или зеленая-зеленая лужайка, а под горой речушка с песчаным дном. А дальше – сосновый лесочек… нет, не лесочек – лес, с грибочками да ягодками… Эх, давно мечталось, еще когда с Танюшкой мыкались по общежитиям…

Вновь дважды рявкнул гудок.

– А вот и карета подана, – повернувшись к выходу, сказал Петрович. Встал из-за стола, скомандовал зычно: – Подъем! Нас приглашают на работу. Во избежание нежелательных последствий прошу не уклоняться.

Напротив ангара распростерлась в полуметре от земли длинная широкая платформа с низкими бортами. Нигде незаметно было никаких признаков мотора, но происходящие события убедительно показали, что техника касториан на несколько порядков выше земной. Кубоголовый уже занял очередную позицию на горизонте. Судя по всему, работа предстояла та же, что и вчера.

Забирались на платформу без особого ропота – роптать было бесполезно и, возможно, небезопасно. Желающих уклониться на сей раз не оказалось. Курящие заняли угол, пустив сигарету по кругу – каждому по две-три затяжки, – остальные рассредоточились по всей платформе, держась, впрочем, подальше от бортов: вдруг полетит – костей не соберешь.

– Засекал вчера – вкалывали шесть часов без передыху, – громко говорил бородач с собранными на затылке в пучок волосами. – Ужин, сон, завтрак – еще девять. Итого пятнадцать. Или здесь в сутках пятнадцать часов, или сегодня будем пахать дольше.

– Или отдохнуть побольше дадут, – добавил кто-то.

– Ага, – отозвался Толик, выбросив совсем уж непригодный к употреблению «бычок». – А потом догонят и еще дадут.

Белецкий высмотрел в толпе светловолосую знакомую, пробрался к ней, встал рядом.

– Доброе утро, – сказал он и улыбнулся. – Как спалось на новом месте?

Девушка посмотрела на него с легким удивлением и промолчала. Глаза у нее были очень невеселые.

– Вы, возможно, дуралеем меня считаете, – продолжал Белецкий, – но, ей-Богу, лучше не будет, если все мы начнем хмуриться и рычать друг на друга. Ничего ведь не изменится, а еще тошнее станет. Так давайте веселиться. Гаудэамус игитур.