Читаем без скачивания Ночь кровавой луны - Ксения Акула
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я рассмеялась, приглаживая растрепавшиеся косы, из которых выбились пшеничные пряди, падая на лицо.
— Не сегодня, так завтра, нами закусят дикие звери, а вы, дедушка, печетесь о моем внешнем виде, — насмешливо произнесла я, но сразу примолкла, поймав суровый взгляд Норда.
— Дети, — покачал он головой. — В этих лесах водятся хищники пострашнее людоволков и у них человеческое лицо.
— Эльфы? — испуганно прошептала я, уронив кусок мыла, которое сунул мне Норд.
— Разбойники, — усмехнулся старик, покачав головой. — Поэтому далеко от оврага не отходи. Если ничего не поймаешь, поужинаем похлебкой, остатками хлеба и сыра. Нечего беду кликать, она и сама нас найдет.
— Какие же тут разбойники? — отчего-то шепотом говорила я, продолжая неловко оглядываться. Лес, как лес. Деревья стеной, овраг жутковатый, тишина безмолвная, только ели стонут и покачиваются от дуновения ветра. Благодать, если бы не страшные речи Норда.
— А ты думала, что ссыльные люди до степей доходят? Наивная! — горько сказал Норд, присаживаясь возле Форга и помогая тому поудобнее улечься на свернутых одеялах. — Никому наши поселенцы не нужны, вот и становятся они такими же дикими, как людоволки. Обретаются в лесах и охотятся за редкой наживой, подлавливая то заблудших путников, то коэнцев, переправляющихся по тракту.
— О каком тракте ты говоришь, дедушка? — задушенным голосом спросила я Норда, а он недовольно нахмурился, еле цедя слова.
— По тому самому, о котором знают лишь немногие. Запретный лес не так страшен, как о нем сочиняют, а все для того, чтобы поселенцев держать в суеверном страхе и не давать людям богатой наживы и возможности торговать с кочевниками степными. Коэнцы своим делиться не любят.
— Ах вот как, — сжала я кулаки, скрепя зубами. — Значит, жив Люциан, а вы до сих пор молчали. Видели, как я скучаю, и ничего не сказали мне?
Обида на Норда вспыхнула так ярко, что я сорвалась с места, подхватив лук и колчан со стрелами. Не пришла мне в голову мысль, что не мог старик знать о том, жив ли мой брат, либо мертв. Я злилась, и злость толкала меня подальше от этого места.
Норд ничего не сказал, не остановил меня, не двинулся, и я, подгоняемая злостью и обидой, ушла далеко от оврага, забредая в такие непролазные чащобы, откуда и не каждому медведю выбраться возможно. Только вот я ловкая и тонкая, как былинка, могу и по деревья прыгать, и по земле ползать, разве что летать еще не научилась. А ориентируюсь в лесу, благодаря дедушке, с легкостью людоволков.
— Какая тут охота, — ворчала я себе под нос, отодвигая от лица ветки высоченных кустарников. Я такие впервые в жизни видела. — Выйти бы на берег речки или на полянку какую.
Разговоры с собой позволяли мне немного отвлечься от горьких раздумий о Люциане. Он выжил. И раньше мое сердце чуяло, что брат не погиб в Запретном лесу, но теперь я точно знала, что Люциан где-то, да есть. Только вот какая судьба его настигла? Стал ли он разбойником или прибился к кочевникам, которые, оказывается, открыто торговали с коэнцами? Может, ушел с караваном в город и занялся любимым ремеслом?
Люциан заменил мне отца, когда я только схоронила единственного родного для меня человека в этом мире — деда. В кузнице жарко горел огонь, и я смотрела, как брат колдует над печью, поворачивая ко мне улыбчивое лицо и подмигивая черным глазом, как ворочает тяжелые мехи, как звонко стучит молотом о наковальню. Для меня Люциан стал примером для подражания, компасом в темной и беспросветной жизни в поселении.
Закрыв лицо грязными ладонями, так и не увидевшими мыла, я заплакала, жалея и себя, и брата, и всех тех беспомощных людей, которые вынуждены влачить жалкое существование рабов. И только резкий порыв ветра, бросивший мне в лицо охапку сухих листьев платана, заставил меня замолчать. Я шмыгнула носом и вдруг разом заледенела, чувствуя, как липкий страх пронзает позвоночник.
На открытое пространство леса вышла девушка, но по ее внешнему виду я сразу поняла, что она не принадлежит роду людскому. В длинных серебристых одеждах, таких прозрачных, что за ними я различила очертания хрупкой талии и округлой груди, с гладкими струящимися лунным светом волосами и бледной мертвенной кожей, эта девушка походила на призрака.
— Девочка, — сказала она со странным акцентов, искривив губы, словно слова давались ей с трудом. — Ты нашлась.
Я отрицательно покачала головой.
«Нет, нет! Я не находилась, это вовсе не я!» — хотелось мне крикнуть, но в горле разом пересохло. Я лишь нелепо елозила пятками по хвое и листьям, опираясь на руки и вжимаясь спиной в ствол старого платана.
— Древние говорили мне, что я обманула их, но я не врала, нимфетты не умеют врать, — продолжала со странным акцентом то ли шептать, то ли шипеть девушка, а у меня от ужаса навернулись на глаза слезы, голос, наконец, прорезался, и я завизжала так, что у самой в ушах зазвенело.
Резкий порыв ветра вздернул меня на ноги и сорвал с головы капюшон, и я глаза в глаза увидела свое собственное отражение. Как бы невероятно это не звучало, но девушка, что стояла напротив, походила на меня, как две капли воды, и только страх, что сковал все мое нутро, не позволил мне увидеть этого раньше.
— Нанда, — прошептала она, отшатываясь и растворяясь в воздухе. Фьють, и порыв ветра унес ее в неизвестность, растворил, или вовсе мне пригрезилось появление на поляне бледной нимфетты?
На мой крик прибежал Форг, взмокший, с репьями в волосах и изодранной охотничьей куртке, а я все стояла у старого платана, вглядываясь в темноту.
— О, жива! — воскликнул он, затушив огонь, что легко горел на его ладони, словно не человеческая ладонь то была, а факел. — Норд чуть с ума не сошел, заслышав твой визг. Стряслось что?
— Я думала, разбойники напали, — пролепетала я в ответ, переминаясь с ноги на ногу. Не говорить же Форгу, что видела темного эльфа, а затем и нимфетту. Да так близко, что можно рукой коснуться.
— А что на самом деле? — проворчал Форг, ощупывая меня взглядом и не находя ничего, что могло бы вызвать мой истошный вопль.
— Пригрезилось, — сказала я, опустив голову и закусывая губу. Меня до сих пор потряхивало от пережитого ужаса.
— И это я у нее трус! — снова проворчал Форг, доставая из светлых волос репьи. — И это я шарахаюсь от малейшего дуновения ветерка.
От его слов у меня
