Читаем без скачивания Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья - Николай Борисов

Однообразие выкрашенных в салатный цвет стен коридора скрашивают лишь белые двери номеров. От их сметанной белизны веет чем-то с детства знакомым, но не слишком приятным — то ли школой, то ли больницей.

Заметим, что качество дверей соответствует уровню гостиницы. В районных гостиницах чаще всего можно встретить окрашенные белой краской двери, собранные из прессованного картона на деревянной раме. Достаточно хорошенько двинуть плечом, чтобы выломать эту символическую дверь. В таких гостиницах проблема для постояльца часто состоит не в том, чтобы запереть дверь, а в том, чтобы открыть свихнувшийся замок без взлома.

В больших гостиницах двери покрепче, а запоры — получше. Но и здесь — всего один замок с нехитрым ключом. Можно только удивляться, что при таких дверях в российских гостиницах довольно редки случаи кражи вещей из номера. Вероятно, воров отпугивает от гостиниц именно обилие всякого рода «смотрящих»…

Еще недавно где-то здесь, в холле у лифта, стоял стол, за которым восседала «дежурная по этажу», а в просторечии — «коридорная». Обычно это была зрелых лет и строгих правил женщина. Она тщательно изучала выданную в приемной «карту гостя», записывала вас в какую-то пухлую тетрадь, потом доставала из ящика ключ с деревянной грушей и провожала долгим взглядом, пока вы нарочито неторопливо шли по бесконечному коридору к двери своего номера.

Теперь ключи выдает внизу мадам Портье, а «дежурные по этажу» исчезли вместе со своими двухтумбовыми столами. Точнее, они отступили в какие-то тайные убежища в конце коридора, откуда, невидимые, продолжают нести свой дозор. При желании вы можете отыскать их там и купить у них чая, сахара или бутылку воды.

Где-нибудь посреди бесконечного гостиничного коридора часто встречается еще одно своеобразное порождение казенного гостеприимства — малый холл на этаже. По существу, это как бы пропущенный в шеренге номер. Тут в окружении вечнозеленых растений стоят два-три кресла, крошечный столик и диванчик. Это специально отведенное место «для бесед и тихих игр». Впрочем, за многие годы своих гостиничных странствий я ни разу не видел, чтобы кто-то играл там в шашки или беседовал о международном положении.

Но вот, наконец, и мой номер. Ключ, слава богу, подходит к замку. Дверь без особого сопротивления впускает меня в мое временное жилище…

Товарищ Открыватель

Жизнь в провинциальной гостинице всегда была своего рода искусством. Здесь требовались смекалка, крепкое здоровье и, конечно, опыт. Поделимся с читателем некоторыми, быть может, и не совсем архивными, а потому полезными сведениями из фонда личных воспоминаний.

Известно, что наши провинциальные гостиницы не имеют кондиционеров. (Или имеют такие, которые устанавливают температуру в номере по собственному усмотрению.) Обычная вентиляция есть только в ванной, да и там она работает кое-как. При долгом отсутствии жильцов запертые комнаты становятся подобием духовки. Поэтому, заселяясь в номер, первым делом получаешь удар жарким, спертым воздухом давно не проветренного помещения. Первая реакция — открыть окно. Но эти залитые белой краской архаические окна устроены так, что открыть их нелегко. Рамы присохли, шпингалеты омертвели под засохшей краской. Если вам это все же удалось, то возникает новая проблема: как зафиксировать открытое окно или форточку, чтобы их не шарахнуло первым же сквозняком или сильным порывом ветра. Никаких приспособлений для этой цели не предусмотрено, поэтому держать окна открытыми можно только под бдительным присмотром. Каждая горничная, закончив уборку в номере, считает своим долгом плотно закрыть окно, оставив в лучшем случае открытую форточку.

Моя комната была переполнена разного рода предметами, расположенными по принципу матрешки. Под маленьким столом прятался еще меньший холодильник. Зажатая между столом и стеной крошечная тумбочка служила постаментом для маленького телевизора. И даже три полотенца в ванной по размерам едва превосходили носовой платок.

Все это лилипутское имущество вызывало умиление и позволяло чувствовать себя Гулливером. Казалось бы, таким же маленьким должно быть и все остальное в номере. Но нет! Рядом с предметами-лилипутами возвышались и предметы-великаны…

Вот здесь-то и кроется один из истоков самобытности российских гостиниц.

Каждый предмет здесь абсолютно одинок и внешне никак не соотнесен с другими. Всех их объединяет только одно — казенная служба.

О службе напоминала и замечательная бумага, приклеенная на боку шкафа. Я воспроизвожу ее здесь без малейших изменений, так как считаю ценным документом минувшей эпохи.

«Перечень предметов, входящих в комплектацию одноместного номера.

1. Одеяло

2. Подушка

3. Бра

4. Лампа настольная

5. Пепельница

6. Тарелка большая

7. Стакан

8. Чайник для заварки

9. Открыватель

10. Пульт

11. Телефонный аппарат

12. Буклет

13. Радио

14. Вешалка-плечики

15. Щетка для обуви

16. Щетка для одежды

17. Полотенца

A) махровые

Б) льняные

B) вафельные

18. Антенна

19. Ведро для мусора».

Таковы были мои новые друзья, мое общество.

Среди предметов своим многозначительным и несколько загадочным именем выделялся Открыватель. И хотя при ближайшем рассмотрении он оказался обычной железной «открывашкой» для бутылок с пивом, я почувствовал к нему особое расположение. В отличие от прочих, это была простая, надежная и, несомненно, полезная вещь. Именно таким и должен быть настоящий друг…

В принципе мне следовало бы принять у дежурной по списку все эти предметы, построить их в шеренгу и сказать инаугурационную речь. Однако и я, и они родились в России и потому достаточно хорошо понимали друг друга. Всем нам было лень слишком усердно исполнять свои обязанности. Я принял команду предметов без торжественного построения. Дежурная приняла их от меня в час отъезда одним ленивым кивком. А вещи, оценив нашу снисходительность, не прятались от службы по закоулкам.

У Гоголя в «Мертвых душах» есть замечательное описание дома Собакевича. В наших гостиницах оно постоянно приходит на ум.

«Чичиков еще раз окинул комнату, и все, что в ней ни было, — все было прочно, неуклюже в высочайшей степени и имело какое-то странное сходство с самим хозяином дома; в углу гостиной стояло пузатое ореховое бюро на пренелепых четырех ногах, совершенный медведь. Стол, кресло, стулья — все было самого тяжелого и беспокойного свойства, — словом, каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: “И я тоже Собакевич!” или “И я тоже очень похож на Собакевича!”» (35, 89).

Этим «Собакевичем» российских гостиниц был некий казенный дух, суть которого состояла в полном игнорировании человека как такового, в замене живой души с ее потребностями, привычками и прихотями бесплотным номером в списке постояльцев. Тот, кто подбирал обстановку и разные мелочи для моего номера (равно как и для всех остальных), заботился только об одном: чтобы предмет, внесенный в инвентарный перечень, был в наличии. А вопросы о том, удобно ли мне будет пользоваться этим предметом, приятно ли мне будет его соседство, — абсолютно никого не интересовали.

Кроме пребывания на казенной службе, у вещей в моем номере было и еще одно общее свойство: все они были более или менее безобразны. Но если безобразия мелких предметов обычно не замечаешь или прощаешь за те мелкие услуги, которые они нам оказывают, — то уродство больших и тяжелых вещей всегда угнетает. Платяной шкаф, занимавший едва ли не половину моей комнаты, производил сильное впечатление не только своей медвежьей статью, но и зеркалом на внешней стороне дверцы. Право, это был сильный ход неизвестных умельцев. Благодаря трюку с зеркалом из «вещи в себе» шкаф как бы превращался в «вещь из себя». Рядом, у кровати, уверенно занял свою экологическую нишу еще один шедевр: огромное бесформенное кресло, обитое черным с фиолетовыми разводами плюшем. Впрочем, кресло выглядело ничуть не хуже, чем настольная лампа, абажур которой напоминал гнилую грушу

Главной мебелью номера, несомненно, была кровать. Конструкция кровати напоминала библейский «одр». Она состояла всего из двух элементов: деревянных, сделанных из покрытой лаком древесно-стружечной плиты спинок и железной рамы с проволочной или пружинной сеткой. На сетку были брошены два ведавших виды ватных матраса.

При каждом движении кровать скрипела протяжно и тоскливо, как старая ель.

Над кроватью на стене висело на гвоздике бра под стеклянным колпаком. Свет его уходит куда-то в потолок. Читать, лежа в постели, при помощи этого осветительного прибора было практически невозможно. Но, так или иначе, он был на стене.