Читаем без скачивания Гибель советского кино. Интриги и споры. 1918-1972 - Федор Раззаков

Вот «Девчата». Фильм пользуется успехом в мире. За границей пишут: конечно, никто не поверит, что советские лесорубы так живут, но, в общем, ребята они хорошие. Враждебно настроенная пресса не хочет верить, что эти лесорубы так живут! Дело не в том, что нужно лакировать, но нужно искать глубинные процессы, которые ведут к утверждению, а не только к отрицанию (выделено мной. – Ф. Р.).

Я глубочайшим образом убежден, что наше искусство действительно, на самом деле должно быть оптимистическим, обязательно должно быть оптимистическим, потому что философия, которой мы располагаем, – это философия оптимистическая, философия утверждения жизни, победы правды...

Вот о сцене, о которой говорит Никита Сергеевич, по поводу более активного осуждения бездельников. «В этом фильме есть тенденция осуждения молодежи, которая бездельничает, – говорил Никита Сергеевич, – проводит время так-то и так-то, но тенденция не выражена». И мы с этим все согласны, потому что мы говорим о «Заставе Ильича», говорим о ленинских нормах жизни. Представьте себе действительно по-настоящему людей, которые знают страну, которые знают, сколько нужно было сил партии, чтобы люди ехали на целину, и пусть там были трудности, недостатки, но эти люди знают, что это дало стране, представьте, как они отнесутся к этим сценам.

На совещании выступал Пластов... И вот, представьте, к нему в деревню привезут эту картину с этими сценами молодежи, – убьют!..

К чему я это говорю? Я хочу сказать, что в обсуждении нам чаще нужно вставать на позиции этих крестьян. В этом я вижу народность, вижу в этом партийность...»

С. Герасимов: «Я считаю, главная беда современных молодых художников заключается в том, что они выделяют себя из жизни, уходят в свое художническое подполье и там начинают наподобие раков-отшельников размышлять, где право, где лево, а жизнь развивается по своим законам. Пока герои, которые берут на себя по воле авторов право судить о жизни, не будут принимать фактического участия в жизни общества, они представляют собой эфемерную силу...

Что такое эти ребята? Это старички, пикейные жилеты на новый лад известного сочинения Ильфа и Петрова, рассуждающие, голова Бриан или не голова... Работать надо! Пафос труда берется за скобки, когда некий домысленный человек, отец Ани, по-видимому, демагог и двоедушный тип, говорит, что он работает, а герой отвечает: «Я тоже работаю, но не хвастаю этим от имени народа». Но все это еще надо доказать, мы этого не видим. И то, о чем говорил Ростоцкий, главный критерий: кто ты такой, чтобы критиковать? Это простая истина, против которой возразить нечего...

Почему же все-таки у картины много заступников и аз многогрешный в том числе, за что несу всю меру ответственности? По той причине, что я вижу в художниках дарование, вижу способность видеть жизнь не умозрительно, не во внешних формах, а в живых связях и надеюсь и верю, что они используют эту способность на сто процентов. А они изо всех сил эту способность не желают использовать: стесняемся, неудобно. О партии сказать впрямую неудобно. Эта застенчивость в таких делах в нашей советской партийной практике не может принести серьезных художественных результатов... (выделено мной. – Ф. Р.). Я говорю это потому, что мне хочется еще раз внедрить в сознание моих дорогих друзей Хуциева и Шпаликова главное: позиция художников в современных условиях должна быть не регистраторской, а боевой, активной, вмешивающейся в события до конца и преображающей по воле своей. Бояться сильного слова, сильного действия – это позиция неподходящая, она не соответствует духу времени, духу идей и всей нашей практике...»

Здесь позволю себе короткую ремарку. После подобных слов Герасимова о партии кто-то может заподозрить его в неискренности и даже лизоблюдстве: мол, говорит так, чтобы понравиться власти. Но это ошибочное мнение: великий режиссер был искренен в своих словах. В коммунистической партии, членом которой он был с 1943 года, он продолжал видеть, несмотря на все ее ошибки и заблуждения, ведущую силу советского общества (за эту позицию либералы называли Герасимова, с легкой руки Эйзенштейна, «красносотенцем»). Об этом можно было судить хотя бы по его киноработам: несмотря на то что его последние фильмы заметно отличались по своему пафосу от более ранних работ, однако суть их осталась неизменной: это было глубоко партийное и в то же время народное кино. Другое дело, что к началу 60-х годов в советском обществе складывалась такая ситуация, что говорить высокие слова о партии, хвалиться своей принадлежностью к ней стало в партийной среде и в самом деле неудобно. Все это отныне выдавалось за пережитки культа личности. И хотя руководство партии по-прежнему исповедовало и пропагандировало в своих речах пафос партийного строительства, миллионы простых партийцев, а также еще большее число беспартийных людей от этого пафоса старались всячески дистанцироваться.

В кинематографе выразителями этого течения одними из первых стали именно Хуциев и Шпаликов (оба, кстати, люди беспартийные). Герасимов это чутко уловил и отметил в своей речи, однако верил ли он в то, что убедил своих оппонентов, сказать трудно. Он был умный человек и наверняка прекрасно отдавал себе отчет, что дело не столько в Хуциеве и Шпаликове, сколько в общей атмосфере, которая тогда складывалась в обществе. Однако Герасимов хотя бы боролся с возникшей ситуацией, чего нельзя было сказать о других его коллегах по кинематографу, которые либо безропотно сложили оружие, либо пополнили стремительно набирающую силу армию критиканов (не путать с критиками).

Но вернемся к совещанию на киностудии имени Горького, к выступлению С. Герасимова. В продолжение своей речи мэтр заявил следующее:

«Я должен сказать со всей решительностью, что неподходящую услугу все эти годы, особенно в последние два года, оказывает на формирование новых художников (не обязательно молодых, но и зрелых) критика. Критика перепутала вокруг этого вопроса черт знает что. Она еще сейчас в результате того, что не хватало времени ею заняться, ушла из-под партийного прицела. Мы тоже несем на себе ответственность как руководители, но надо сказать, что помощи от внешней критики ждать не приходится, потому что запутают любой вопрос, перепутают, где право, где лево. Много найдется критических барышень, которым все ясно, которым ясно, что надо делать так, чтобы все было как за границей, они сориентируются на «нужные» ориентиры, только не на свои (выделено мной. – Ф. Р.).

Правда это или неправда? Правда. И эта правда нами еще не оговорена. И, конечно, это играет свою роль. Поднажмешь сколько-нибудь строго, поднимется такой писк: вот Герасимов узурпирует молодых художников, скручивает им ручки и ножки, проявляет свою ретроградную власть. А в таких случаях, как говорил Н. С. Хрущев, надо доводить дело до конца. И это урок всем, убежденным в своей принципиальной позиции: доводи дело до конца, не виляй в этом вопросе».

Т. Лиознова (режиссер): «Я вспоминаю первый просмотр материала. Я лично плакала, когда смотрела первомайскую демонстрацию, и думала, какое счастье так снимать!.. И я помню, что сказал Герасимов: „Очень интересно получается, но нужно все время думать, куда это нацеливает...“ Если сложить все, что говорилось по этому поводу в хоре не тех, кто хвалил, а тех, кто сомневался, станет ясно, что не так вам нужно было выступать, если бы вы поняли это и если бы вы следили за взволнованными выступлениями ваших товарищей, а они были... Ты не отрекайся... Почему ты это забываешь? Сергей Аполлинариевич говорил (это слышал Марлен, это слышал Шпаликов) нежно, мягко. Никогда он так с нами не говорит, нам он дает по зубам! Почему вы стесняетесь сказать прямо о своей любви к Советской власти? (выделено мной. – Ф. Р.). Ради этого фильм сделан...»

Л. Кулиджанов (режиссер): «Критика партийная... предполагает, что эта картина будет доделана в правильном направлении, в партийном направлении, чтобы сделаться тем, о чем говорил т. Хуциев, – объективной силой, практическим оружием в нашей борьбе.

Я бы хотел предостеречь в равной степени как от паллиативов, от полумер, так и от паники, от панического, нервозного отношения к предстоящей серьезной работе... Какие-то штопки, какие-то латки – это путь неправильный, опасный, который не исправит картину, а только ухудшит».

Я. Сегель (режиссер): «Я не считаю возможным отрекаться от того, что мне эта картина нравилась, что я ее очень любил, и думаю, что если я ее сейчас посмотрю, то смогу сказать, что сохранил симпатии к ее талантливости...

Н. С. Хрущев, справедливо критикуя картину, преподал нам урок, и мне кажется, было бы неуважительно по отношению к главе партии и правительства не прислушаться к этому уроку. А урок говорит о том, что Никита Сергеевич – он выражает не только свое мнение, а и мнение партийного руководства – склонен рассматривать это как материал. Это сказал Никита Сергеевич Хрущев, и давайте же уважать мнение Первого секретаря ЦК партии. Тем самым нам предложено подумать, как этот материал – а случайно так названо быть не могло – должен стать хорошей, полезной картиной. И это не двусмысленно сказано, а сказано ясно – давайте так рассматривать. Люди, которые делали эту картину, названы талантливыми. Отдельные сцены вызывают волнение позитивного порядка. Насчет картины Никита Сергеевич совершенно ясно и точно сказал, что его не устраивает... Если мы хотим картину доделать, то должны доверять людям, которые будут вести ее к финишу».