Читаем без скачивания Сорок пять - Александр Дюма

– Да, разве я не слышал, спускаясь с лестницы, что здесь произносилось слово «тюрьма». Черт возьми! Напротив, если случайно встретится такой человек, как господин де Карменж, нужно говорить, как у древних римлян, о венках и наградах. Письмо принадлежит либо тому, кто его несет, либо тому, кому оно адресовано.

Д'Эпернон, ворча, поклонился.

– Вы отнесете ваше письмо, господин де Карменж.

– Но, сир, подумайте о том, что там может быть написано, – сказал д'Эпернон. – Не будем щепетильны, когда дело идет о жизни вашего величества.

– Вы отвезете ваше письмо, господин де Карменж… – повторил король, не отвечая своему фавориту.

– Благодарю, сир, – ответил Карменж, удаляясь.

– Куда вы его понесете?

– К госпоже герцогине де Монпансье; мне кажется, я имел честь доложить об этом вашему величеству.

– Я плохо выразился. По какому адресу, хотел я спросить. Во дворец Гизов, во дворец Сен-Дени или в БельВзгляд д'Эпернона остановил короля.

– По этому поводу мне не было дано никаких специальных указаний господином де Майеном, сир, я отнесу письмо во дворец Гизов, и там я узнаю, где герцогиня де Монпансье.

– Значит, вы пойдете искать герцогиню?

– Так точно, сир!

– А когда найдете?

– Я отдам ей письмо.

– Так-так. Теперь, господин де Карменж…

И король пристально посмотрел на молодого человека.

– Сир?

– Поклялись вы или обещали еще что-нибудь господину де Майену, кроме как передать письмо в руки его сестры?

– Нет, сир.

– Вы не обещали, например, – настаивал король, – что-нибудь вроде того, чтобы хранить в тайне ее местопребывание?

– Нет, сир, я не обещал ничего подобного.

– Тогда я поставлю вам одно условие, сударь.

– Сир, я раб вашего величества.

– Вы отдадите письмо герцогине Монпансье и, отдав письмо, тотчас же приедете ко мне в Венсен, где я буду сегодня вечером.

– Слушаю, сир.

– И там вы мне дадите точный отчет о том, где вы нашли герцогиню.

– Сир, ваше величество можете на меня рассчитывать.

– Без каких-либо объяснений или признаний, слышите?

– Сир, я обещаю.

– Какая неосторожность! – сказал герцог д'Эпернон. – О, сир!

– Вы не разбираетесь в людях, герцог, или, по крайней мере, в некоторых людях. Он честен в отношении Майена и будет честен в отношении меня.

– В отношении вас, сир! – воскликнул Эрнотон. – Я буду не только честен, я буду предан.

– Теперь, д'Эпернон, – сказал король, – никаких ссор, и вы тотчас же простите этому честному слуге то, что вы считали отсутствием преданности и что я считаю доказательством честности.

– Сир, – сказал Карменж, – господин герцог д'Эпернон слишком выдающийся человек, чтобы не увидеть, несмотря на мое непослушание его приказам, непослушание, о котором я очень сожалею, как я его уважаю и люблю; но раньше всего прочего я выполнил то, что считал своим долгом.

– Тысяча чертей! – сказал герцог, изменяя выражение лица с такой же быстротой, с какой человек снимает или надевает маску. – Вот испытание, которое делает вам честь, мой дорогой де Карменж, и вы действительно очаровательный юноша, не правда ли, Луаньяк? Но пока что мы нагнали на него достаточно страху.

И герцог расхохотался.

Луаньяк круто повернулся, чтобы не отвечать; он не чувствовал себя способным, хотя и был истым гасконцем, лгать так же дерзко, как его блистательный начальник.

– Это было испытание? – с сомнением сказал король. – Тем лучше, д'Эпернон, если это было испытание; но я не рекомендую вам устраивать подобные испытания всем, слишком многие не выдержали бы их.

– Тем лучше! – в свою очередь, повторил Карменж. – Тем лучше, господин герцог, если это было испытание; в таком случае я могу быть уверен в вашем добром расположении, монсеньер.

Но, говоря так, молодой человек верил в это не больше, чем король.

– Итак! Теперь, когда все кончено, господа, едем! – сказал Генрих.

Д'Эпернон поклонился.

– Вы едете со мной, герцог?

– Я буду сопровождать ваше величество верхом, мне кажется, что таков был приказ?

– Да. Кто будет с другой стороны?

– Преданный слуга вашего величества, – сказал д'Эпернон, – господин де Сент-Малин.

И он посмотрел, какое это впечатление произвело на Эрнотона.

Но тот остался невозмутимым.

– Луаньяк, – добавил д'Эпернон, – позовите господина де Сент-Малина.

– Господин де Карменж, – сказал король, который понял намерения герцога д'Эпернона, – когда вы выполните ваше поручение, вы немедленно приедете в Венсен.

– Да, сир.

И Эрнотон, несмотря на свое философское умонастроение, уехал, довольный тем, что не будет присутствовать на триумфе, который должен был так обрадовать честолюбивое сердце де Сент-Малина.

Глава 8.

СЕМЬ ГРЕХОВ МАГДАЛИНЫ

Король бросил взгляд на лошадей, и, увидев, какие они сильные и горячие, не пожелал рисковать ездой в одиночку, поэтому, как мы видели, поддержав Эрнотона, он знаком пригласил герцога сесть вместе с собой.

Луаньяк и Сент-Малин заняли место по обе стороны кареты, и только один форейтор ехал впереди.

Герцог поместился один на переднем сиденье массивного сооружения, а король со всеми своими собаками уселся на подушках в глубине.

Среди всех псов один был его любимцем; тот самый, которого мы видели у него на руках в ложе ратуши; он сладко дремал на особой подушке.

Справа от короля был стол, ножки которого были вделаны в пол кареты, на столе лежали раскрашенные картинки, которые его величество необыкновенно ловко вырезывал, несмотря на тряску.

Это были главным образом картинки религиозного содержания. Все же, как это обычно бывало в ту эпоху, к образам христианским примешивались языческие, и в религиозных картинках короля была довольно хорошо представлена мифология.

В данный момент Генрих, методичный во всем, сделав выбор между рисунками, стал вырезывать картинки из жизни Магдалины-грешницы.

Сюжет и сам по себе был живописен, а воображение художника его еще разукрасило; Магдалина была изображена молодой, красивой, окруженной поклонниками; роскошное купанье, балы и наслаждения всех видов нашли свое отражение в этой серии рисунков.

У художника-гравера явилась остроумная идея, как это случилось позже с Калло по поводу «Искушения святого Антония», прикрыть капризы своего резца законным покровом церковного авторитета; так, под каждым рисунком, изображавшим один из семи смертных грехов, стояли подписи: