Читаем без скачивания Стихотворения. Портрет Дориана Грея. Тюремная исповедь; Стихотворения. Рассказы - Оскар Уайльд

МОРАЛЬНЫЙ КОДЕКС[192]

Чтоб вы не приняли за быльМой стих, скажу я вскользь —Все это я придумал самС начала до конца.

Медовый месяц пролетел, пришлось с женой проститься,Вновь Джонса служба позвала, афганская граница,Там гелиограф на скале, а он связист бывалыйИ научить жену успел читать свои сигналы.

Она красой, а он умом равны друг другу были,В разлуке их Амур и Феб сквозь дали единили.Чуть рассветет, с Хуррумских гор летят советы мужа,И на закате нежный Джонс твердит мораль все ту же.

Остерегаться он просил повес в мундирах красныхИ сладкоречных стариков, не менее опасных,Но всех страшней седой сатир, кого чураться надо, —Их генерал, известный Бэнгз (о нем и вся баллада!).

Однажды Бэнгз и с ним весь штаб дорогой едут горной,Тут гелиограф вдалеке вдруг стал мигать упорно.Тревожны мысли: бунт в горах и гибнут гарнизоны…Сдержав коней, они стоят, читают напряженно.

Летят к ним точки и тире. «Да что за чертовщина!«Моя любовь!» Ведь вроде нет у нас такого чина!»Бранится Бэнгз: «Будь проклят я! «Малышечка»! «Богиня»!Да кто же, тысяча чертей, засел на той вершине?»

Молчит придурок-адъютант, молчит штабная свита,В свои блокноты странный текст все пишут деловито,От смеха давятся они, читая с постной миной:«Не вздумай с Бэнгзом танцевать — распутней нет мужчины!»

Так принял штаб с Хуррумских гор от Джонса передачу(Любовь, возможно, и слепа, но люди-то ведь зрячи),В ней Джонс супруге молодой из многомильной далиО жизни Бэнгза сообщал пикантные детали.

Молчит придурок-адъютант, молчит штабная свита,Но багровеет все сильней затылок Бэнгза бритый.Вдруг буркнул он: «Не наша связь! И разговор приватный.За мною, по три, рысью ма-арш!» — и повернул обратно.

Честь генералу воздадим: ни косвенно, ни прямоОн Джонсу мстить не стал никак за ту гелиограмму,Но от Мультана до Михни, по всей границе длинной,Прославился почтенный Бэнгз: «Распутней нет мужчины!»

МОЯ СОПЕРНИЦА[193]

Зачем же в гости я хожу,Попасть на бал стараюсь?Я там как дурочка сижу,Беспечной притворяюсь.Он мой по праву, фимиам,Но только Ей и льстят:Еще бы, мне семнадцать лет,А Ей под пятьдесят!

Я не могу сдержать стыда,И красит он без спросаМеня до кончиков ногтей,А то и кончик носа;Она ж, где надо, там белаИ там красна, где надо:Румянец ветрен, но вернаПод пятьдесят помада.

Эх, мне бы цвет Ее лица,Могла б я без заботыМурлыкать милый пустячок,А не мусолить ноты.Она острит, а я скучна,Сижу, потупя взгляд.Ну, как назло, семнадцать мне,А Ей под пятьдесят.

Изящных юношей толпаВокруг Нее теснится;Глядят влюбленно, хоть ОнаИм в бабушки годится.К ее коляске — не к моей —Пристроиться спешат;Все почему? Семнадцать мне,А Ей под пятьдесят.

Она в седло — они за ней(Зовет их «сердцееды»),А я скачу себе одна.С утра и до обедаЯ в лучших платьях, но меня —Увы! — не пригласят.О боже мой, ну почемуНе мне под пятьдесят!

Она зовет меня «мой друг»,«Мой ангелок», «родная»,Но я в тени, всегда в тениИз-за Нее, я знаю;Знакомит с «бывшим» со своим,А он вот-вот умрет:Еще бы, Ей нужны юнцы,А мне наоборот!..

Но не всегда ж Ей быть такой!Пройдут веселья годы,Ее потянет на покой,Забудет игры, моды…Мне светит будущего луч,Я рассуждаю просто:Скорей бы мне под пятьдесят,Чтоб Ей под девяносто.

LA NUIT BLANCHE[194] [195]

Взыскательные говорят:Лишь о себе Певец поетИ персональный рай и адПечатает и продает.Все это так — но и не так:Ведь все, что пел я и воспел я,В себе и в людях подглядел я.Бедняк, глядел я на бедняг.

От вершины до подножья,Каждый пик и перевал,Тари Дэви нежной дрожью,Чуть стемнело, задрожал.Затряслись отроги Джакко,Злясь и глыбясь вразнобой.Дым вулкана? Дым бивака?Страшный суд? Ночной запой?

Утром — свежим, сочным, спелым —Вполз верблюд в мою тоскуАнти-Ньютоновым теломПо стене и потолку.В пляс пошли щипцы с камина,Разлился пиявок хор,И мартышка, как мужчина,Понесла последний вздор.

Тощий чертик-раскорячкаЗавизжал, как божий гром,И решили: раз горячка,Надо лить мне в глотку бром,И столпились у постели —Мышь кровавая со мной,И кричал я: «ОпустелиХрам небес и мир земной!»

Но никто не слушал брани,Хоть о смерти я орал.Оказались в океане.Налетел истошный шквал.Жидкий студень и повидлоРазвезла морская гать,И когда мне все обрыдло,Быдло бросилось вязать.

Небо пенилось полночи,Как зальделый демисек,Разлетясь в куски и клочья,Громом харкая на всех;А когда миров тарелкиКосо хрястнули вдали,Я не склеил их — сиделкиБольно шибко стерегли.

Твердь и Землю озирая,Ждал я милости впотьмах —И донесся глас из раяИ расплылся в небесах,Как дурацкая ухмылка:«Рек, рекаши и рекла»,И луна взошла — с затылка —И в мозгу все жгла и жгла.

Лик заплаканный, незрячийВыплыл в комнате ночной,Бормоча, зачем я прячуСвет, растраченный луной;Я воззвал к нему — но свистомРезким брызнул он во мрак,Адским полчищам нечистымВмиг подав призывный знак.

Я — спасаться от халдеевПрипустился наугад,Ветер, в занавесь повеяв,Отшвырнул меня назад, —И безумьем запылалиСонмы дьявольских светил…Но отхлынуло, сигналяТелеграфом жалких жил.

В лютой тишине гордячкойКрошка-звездочка зажгласьИ, кудахча, над горячкойИздеваться принялась.Встали братцы и сестрицы,И, мертвее мертвеца,Я ничем не мог укрыться,Кроме ярости Творца.

День взошел в пурпурной тоге —Мук неслыханных предел.Я мечтал теперь о богеИ молился, как умел.Вдребезги слова разбились…Я рыдал, потом затих,Как младенец… Сны струилисьС гор для горьких глаз моих.

«Серые глаза — рассвет…»

Серые глаза — рассвет,Пароходная сирена,Дождь, разлука, серый следЗа винтом бегущей пены.

Черные глаза — жара,В море сонных звезд скольженье,И у борта до утраПоцелуев отраженье.

Синие глаза — луна,Вальса белое молчанье,Ежедневная стенаНеизбежного прощанья.

Карие глаза — песок,Осень, волчья степь, охота,Скачка, вся на волосокОт паденья и полета.

Нет, я не судья для них,Просто без суждений вздорныхЯ четырежды должникСиних, серых, карих, черных.

Как четыре стороныОдного того же света,Я люблю — в том нет вины —Все четыре этих цвета.

СЕКСТИНА КОРОЛЕВСКИХ БРОДЯГ[197]

Чтоб не соврать, я их протопал все,Какие есть, счастливые пути.Чтоб не соврать, я в этом знаю толк;Лежмя лежать — не для того живем.Встань с койки, говорю, — всего-то дел!Ходи, гляди — пока не встретил смерть.

Без разницы — где угадает смерть;Здоровье есть — ходи, гляди на всеМужчин и женщин страсти. Этих делИ прочих разных до черта в пути;Бывает, повезет — тогда живем!Не повезет — в другом находим толк.

В карман, в кредит, — ну разве в этом толк?В привычке дело. Без привычки — смерть!Мы жизнь, как день, возьмем и проживем,Вперед не маясь, не ворча, как все;Питайся, чем накормят по пути,И не страдай, что отошел от дел.

О Боже! Мне по силам уйма дел!Что хошь могу — я ж знал в работе толк;Где мог, как бог, работал по пути, —Ведь не трудиться — это просто смерть!Но все ж обидно дни работать всеБез пересменки — не затем живем!

Но мы подрядом долго не живем.Не в плате дело — всех не сделать дел;И, чтоб не перепутать мысли все,Отвалишь в море — только в том и толк,И видишь фонарей портовых смерть, —Опять же ветер — друг тебе в пути!

Он с книжкой схож, мир и его пути;Читаем книжку — стало быть, живем.Ведь сразу чуешь — на подходе смерть,Коль на странице не доделал делИ не раскрыл другую. Вот он — толк,Чтоб до последней долистать их все.

Призри пути — о Боже! — всяких дел,В каких живем. Умру — возьмите в толк:Я встретил смерть, хваля дороги все.

ГЕФСИМАН[198]