Читаем без скачивания Я и Он - Альберто Моравиа

Лежу на левом боку; перед глазами освещенная стенка. Медленно достаю руку из-под простыни и, не поворачиваясь, смотрю на ручные часы: уже восемь утра. Убираю руку обратно под простыню и, не меняя позы, шарю за спиной по кровати. Вытягиваю пальцы, насколько это возможно, – пустота. Поворачиваюсь, стараясь не шуметь, и вижу Ирену.

Обнаженная, она сидит на табурете перед зеркалом. Белокурая головка склонилась к правому плечу. Широкоплечее туловище с едва обозначенной талией тоже слегка наклонено вправо. Ирена опирается на край табурета левой рукой. Правая рука подалась вперед, чтобы ладонь могла – как нетрудно догадаться -протиснуться между ногами. Левая нога подогнута почти под прямым углом: ступня уперлась в ножки табурета. Правая отведена чуть в сторону и вытянута вперед: носок вот-вот коснется металлической опоры зеркала.

Приподнимаюсь на локоть и всматриваюсь пристальнее. Должно быть, мастурбация только началась. Заглянув через плечо Ирены, вижу ее отраженное в зеркале лицо: веки опущены, губы полуоткрыты, вид отрешенный, как у человека, занятого самосозерцанием. Ирена закрыла глаза, потому что просматривает свой внутренний фильм, кадр за кадром, не спеша; явно отмечая при этом каждый кадр нажимом руки между ног. Время от времени она, возможно, останавливает фильм на самом интересном кадре; возможно, отматывает пленку назад, чтобы еще раз насладиться кадром, которым, по ее мнению, насладилась недостаточно.

Что смотрит Ирена в эту минуту? Она сама призналась в этом накануне вечером: фильм, навеянный моим сюжетом о воображаемом Прото и воображаемой Лилле. История о кинопродюсере, который дарит девушку своему секретарю. Ирене наверняка понадобится уйма времени, чтобы исчерпать мазохистское содержание идеи «подарка». На каком она сейчас месте? Может, на том, когда предлагает себя садисту Прото? Или уже подошла к сцене «подарка»? Неотрывно смотрю в зеркало на лицо Ирены: оно исполнено преображенной, духовной красоты. С ревностью говорю себе, что, пожалуй, ни один мужчина не способен привнести в это отрешенное, чувственное, озаренное улыбкой лицо подобную красоту. Перевожу взгляд на спину Ирены. Неподвижность туловища противоречит легкому, ритмичному снованию взад-вперед локтя. От неподвижной белокурой головки, склоненной к плечу, продолжает исходить ощущение напряженной созерцательной сосредоточенности. Все действо свершается в глубокой тишине; в тишине, непроизвольно отмечаю я про себя, мастурбации – безмолвной именно благодаря своему одиночеству.

Сколько длится эта неподвижность, эта тишина? Кажется, вечность. Ритуальная вечность, мнящаяся мигом участникам самого ритуала и бесконечность – его соглядатаям. Но вот отведенная в сторону и выставленная вперед правая нога как будто напружинивается. От бедра до колена проходит судорога, подчеркивая выпуклость мускулов. Пальцы ноги вытягиваются и сгибаются, словно цепляясь за воздух. Одновременно с этим головка начинает медленно вращаться вокруг белоснежного основания крепкой шеи; бедра смещаются влево; плечи сгибаются в сторону, противоположную бедрам; неторопливое вращательное движение, сообразное движению головы, раскачивает ягодицы то вправо, то влево так, что разобщающая их прореха кренится то в одну сторону, то в другую. Наконец вслед за неподвижностью нарушается и молчание. Вкрадчивым, хрипловатым, взволнованным голосом, совсем не таким, как обычно, Ирена принимается страстно и нежно повторять односложное любовное согласие: «Да… да… да… да… да…» Ирена говорит «да» самой себе; той жизни, что живет наедине с собой; тому представлению о себе, что раз от разу предлагает ей собственное воображение. Особо же говорит она «да» персонажу своего фильма по имени Прото; самой себе, обольщающей Прото; снова Прото, дарящему ее мне; и мне, принимающему подарок. Она говорит «да» всему тому, что я ненавижу и включил в мой сюжет именно потому, что ненавижу.

Постепенно «да» учащаются; возбужденный голос Ирены дрожит от нетерпения и звучит уже мягко и податливо. Отдельные звуки перемешиваются и сливаются в единый нечеловеческий, ужасающий стон. Смотрю в зеркало. Ирена запрокидывает голову и медленно открывает рот. Стон делается все слабее, пока не переходит в диковинный, я бы сказал, беззвучный крик, когда рот раскрыт как бы для крика и тем не менее не издает ни звука. Внезапно тело сводит короткой, резкой судорогой; ноги подскакивают и застывают, а затем рывком сгибаются; голова вращается, откидывается назад, вновь падает вперед, уткнувшись подбородком в грудь. Ирена сидит неподвижно и смотрит вниз. Она испытала оргазм и теперь наблюдает, как он отзывается последним подрагиванием; так, наблюдая за восхитительным закатом, с жадностью всматриваешься в линию горизонта, стараясь ухватить взглядом последние лучи едва скрывшегося солнца. Со спины оцепеневшее тело Ирены напоминает тело казненного, задушенного испанским железным кольцом; руки сложены на животе, голова упала на грудь, глаза опущены долу. Напоследок от самой поясницы его пронизывает новая судорога, неистово вздыбливая спину и голову и почти мгновенно угасая. Голова снова оседает на грудь; Ирену сковывает неподвижность; на этот раз оргазм действительно кончился. Но вот, после долгой паузы, локоть правой руки приходит в движение, поначалу чуть уловимо, затем приметнее; взадвперед, взад-вперед. Правая нога вновь вытягивается, отводится в сторону и напрягается. Левая рука цепляется за край табурета. Ирена начинает все сначала.

Что со мной? Незаметно для самого себя я оделся. Бесшумно прокрадываюсь на цыпочках позади Ирены – она закрыла глаза и не замечает меня, – дохожу до двери и выскальзываю в коридор. Я знаю, что соседняя дверь ведет в комнату Вирджинии. Открываю ее и захожу.

Затворив дверь, на мгновение замираю, опершись о косяк. Прекрасно понимаю, что собираюсь сделать нечто ужасное, но в то же время чувствую, что сделаю это. Так велит мне «он». «Он» приказывает по-новому, бессловесно, беззвучно, превращая меня в лунатика, в робота. Протягиваю руку и нажимаю на выключатель. Комната освещается светом ночника. На кровати, завернувшись в одну простыню, спит Вирджиния. Она лежит на боку; красные пухленькие губки выделяются на бледном худеньком личике. Белокурые волосы разметались по подушке. Двигаясь как лунатик, подхожу к спящей. Я хорошо знаю, чего «он» от меня хочет; об этом нетрудно догадаться по «его» огромным размерам, по тому, как «он» исступленно налился кровью. Но я не сопротивляюсь. Наше молчание подтверждает мое поражение. Разделявшие нас некогда споры свидетельствовали о моей самостоятельности, о способности сделать выбор. Теперь это затянувшееся, ватное, упрямое молчание есть явный признак «его» победы. Протягиваю руку, чтобы ухватиться за простыню.