Читаем без скачивания Белые зубы - Зэди Смит

— Я сказал, он не будет есть это за моим столом!

Микки почесал лоб.

— Хоть убейте, мне кажется, мы с годами становимся фундаменталистами.

— Я сказал…

— Как хочешь, Абба, — произнес Маджид все с той же раздражающей улыбкой всепрощения. Он взял у Микки тарелку и сел за стол к Кларенсу и Дензелу.

Дензел встретил его гостеприимной улыбкой.

— Только посмотри, Кларенс! Это же юный принц в белом костюме. Он пришел поиграть в домино. Как только я его увидел, сразу понял, что он пришел поиграть в домино. Уж это я сразу вижу.

— Можно задать вам вопрос? — спросил Маджид.

— Ко-неч-но. Валяй.

— Как вы думаете, я должен встретиться со своим братом?

— Гм, не знаю, — ответил Дензел после напряженного раздумья и выложил костяшку с пятью точками на стол.

— Мне кажется, вы похожи на молодого человека, который может сам за себя решать, — осторожно добавил Кларенс.

— Правда?

Маджид повернулся к столику, за которым сидели Самад, старательно пытавшийся его игнорировать, и Арчи, копавшийся в своем омлете.

— Арчибальд! Встретиться мне с братом или нет?

Арчи виновато взглянул на Самада и снова уставился в тарелку.

— Арчибальд! Это для меня очень важно. Скажи, встретиться или нет?

— Давай, — горько сказал Самад, — ответь ему. Раз уж он предпочитает спрашивать совета у двух старых идиотов и у человека, которого едва знает, и то только со слов своего отца, так ответь ему. Ну! Отвечай!

Арчи поежился.

— Ну… я не могу… в смысле, это не мне решать… я думаю, если он хочет… но, опять же, если ты считаешь…

Самад стукнул кулаком по тарелке Арчи, омлет подскочил и шлепнулся на пол.

— Решай, Арчибальд. Можешь ты хоть один раз за всю свою жалкую жизнь принять решение?!

— Э-э… орел — да, — выдохнул Арчи и достал из кармана монетку в двадцать пенсов. — Решка — нет. Готовы?

Монетка подлетела и завертелась, как вертится любая монетка в идеальном мире, мелькая то светлой, то темной стороной достаточно часто, чтобы загипнотизировать человека. А потом, в какой-то момент триумфального взлета, ее траектория начала искривляться, и искривляться неправильно, так что Арчибальд понял: она летит не к нему, а куда-то назад, далеко назад. Он повернулся, как и все остальные, чтобы проследить, как она по изящной кривой летит к игровому автомату и попадает точно в щель. И тут же огромный монстр засветился, шарик запустился и начал свой случайный шумный путь в лабиринте из вращающихся дверок, автоматических клапанов, трубок и позвякивающих колокольчиков. Вскоре он, оставленный без присмотра и руководства, испустил дух и свалился обратно в лунку.

— Вот черт. — Арчи был вне себя от радости. — Интересно, каковы были шансы, что так получится?

Нейтральное место. В наше время шансы найти нейтральное место ничтожно малы, может быть, даже меньше, чем в трюке Арчи. Только подумайте, сколько всякого дерьма надо разгрести, чтобы начать все с чистого листа. Национальность. Страну. Принадлежность. Веру. Воровство. Кровь. И еще кровь. И еще. Нейтральным должно быть не только место, но и тот, кто тебя туда приведет, а еще тот, кто послал того, кто приведет. В Северном Лондоне не осталось ни таких мест, ни таких людей. Но Джойс сделала все, что могла. Во-первых, она пошла к Кларе. Клара тогда училась в университете, располагавшемся в красном кирпичном здании на юго-восточном берегу Темзы, и там была аудитория, в которой она занималась по пятницам. Один из преподавателей оставил ей ключ. С трех до шести аудитория свободна. В ней есть доска, столы, стулья, две настольные лампы, кинопроектор, шкаф-картотека и компьютер. Клара могла поклясться, что любой вещи в классе не больше двенадцати лет. Самому университету всего двенадцать лет. Он был построен на пустыре. На этом месте не было ни индийского кладбища, ни римских виадуков, ни зарытого космического корабля пришельцев, ни фундамента развалившейся церкви. Ничего, просто земля. Совершенно нейтральное место. Клара дала ключ Джойс, а Джойс передала его Айри.

— Но почему мне? Я со всем этим никак не связана.

— Вот именно. А я связана. Поэтому ты идеально подходишь. Ведь ты его знаешь и в то же время не знаешь — загадочно сказала Джойс. Она подала Айри ее длинное белое пальто, перчатки и одну из шапок Маркуса с нелепой кисточкой на макушке. — И еще потому, что ты его любишь, хотя он и не любит тебя.

— Ага, спасибо, Джойс, что напомнила.

— Любовь — главное в этом мире.

— Нет, Джойс. Любовь — совсем не главное. — Айри стояла на пороге дома Чалфенов и смотрела, как ее могучее дыхание паром вырывается в морозный ночной воздух. — Это всего лишь слово из шести букв, которое помогает продавать страховки и кондиционеры для волос. Собачий холод! Будешь мне должна.

— Все мы кому-нибудь должны, — согласилась Джойс и захлопнула дверь.

Айри вышла на улицу, которую знала всю жизнь, и пошла по дороге, по которой ходила тысячу раз. Если бы прямо тогда ее спросили, что такое память, попросили дать самое точное определение памяти, она бы ответила: это улица, на которой ты впервые пинал ногами сухие листья. И вот она идет по ней. При хрусте каждого листочка под ногами приходил на память хруст всех предыдущих листьев. Ее окутывали знакомые запахи: мокрые опилки и мокрый гравий под деревьями, свежее дерьмо под пропитавшимися водой листьями. Эти ощущения бередили душу. Да, она решила стать стоматологом, но не утратила поэтическую жилку: ее по-прежнему иногда посещало это прустовское озарение, когда она видела вещи насквозь, хотя и выражала свои ощущения стоматологическими терминами. Она испытывала боль, какую доставляет чувствительная эмаль, или даже выдранный зуб, когда нерв оголен, — такую боль она испытывала всякий раз, когда проходила мимо гаража, в котором они с Миллатом, когда им было по тринадцать, пересчитывали сто пятьдесят пенсов, украденные у Икбала из копилки, потому что им отчаянно хотелось купить пачку сигарет. Она испытывала ноющую боль (как ноет вся челюсть, когда при неправильном прикусе один зуб давит на другой), бредя мимо парка, где они в детстве катались на велосипедах, где выкурили свой первый косяк и где однажды в страшный ливень он ее поцеловал. Айри хотела бы полностью отдаться этим фантазиям о прошлом и настоящем: купаться в них, делать их слаще, дольше, особенно поцелуй. Но в руке у нее был ледяной ключ, а вокруг — жизни людей, более странные, чем любые фантазии, более причудливые, более жестокие и с такими событиями, каких не бывает в фантазиях. Она не хотела связываться с длинными историями этих жизней, но она уже связалась, и теперь ее тащат за волосы к развязке по знакомой дороге: «Кебабы Мали», «Мистер Чонг», «Раджа», «Булочная Малковича». Даже с завязанными глазами она могла бы прочитать эти вывески; а теперь под мостом, обгаженном голубями, и дальше по широкой дороге, ныряющей в Гладстон-парк, как в огромный зеленый океан. Так можно и утонуть в воспоминаниях, но Айри выплыла. Она перепрыгнула через низкую ограду вокруг дома Икбалов, как прыгала тысячи раз, и позвонила в дверь. Время прошедшее или будущее неопределенное.

А на втором этаже в своей спальне Миллат последние пятнадцать минут пытался постигнуть указания брата Хифана по поводу преклонения (брошюра «Как правильно поклоняться Богу?»):

САЙДА: преклонение. При сайде пальцы должны быть сжаты и указывать в направлении киблы по линии ушей, а голова зажата между рук. Если ты кладешь лоб на что-то чистое: на камень, землю, дерево или ткань — это фард, и, как говорят (мудрецы), опустить нос вниз — это ваджиб. Не положено прижимать к земле только нос без серьезного оправдания. Если ты прижимаешь к земле только лоб — это макрух. Во время сайды надо по крайней мере трижды повторить «Субана риббийял-ала». Шииты говорят, что во время сайды лучше всего лежать на кирпиче, сделанном из глины Карбалы. Если ты ставишь обе ступни или хотя бы по одному пальцу каждой ноги на землю — это фард или ваджиб. Но некоторые мудрецы говорят, что это сунна. Потому что если ноги не касаются земли, то намаз не признается или считается макрухом. Ничего страшного, если во время сайды лоб, нос или ступни ненадолго перестанут касаться земли. Если во время сайды согнуть пальцы ног и повернуть их к кибле — это сунна. В «Радд-уль-мухтар» записано, что те, кто говорит…

Миллат дочитал до этого места, а впереди было еще больше трех страниц. Он покрылся холодным потом, пытаясь вспомнить все, что есть халал или хараам, фард или сунна, макрух-тарима (категорически запрещается) и макрух-танцихи (запрещается, но не так жестко). В отчаянии он сорвал с себя футболку, застегнул на своем торсе несколько ремней, встал перед зеркалом и занялся другим, более простым делом, которое знал в мельчайших деталях: