Читаем без скачивания Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

Марсель резко заговорил с дофином:

— Государь, вы препятствуете желаниям народа. И он пришел спросить вас, в чем причина этого.

Дофину Карлу не досталось ничего от представительности своего отца. Он был юноша бледный и хлипкий. Если Иоанн Добрый во всем был истинный рыцарь, то этот смахивал скорее на духовную особу. Но одно качество их сближало — мужество. Тот, кто по приказу отца покинул поле битвы под Пуатье, вовсе не был трусом. И теперь, лицом к лицу с вооруженными до зубов мятежниками, он не спасовал.

Купеческий старшина разозлился, и в толпе раздались выкрики:

— Смерть им!

Последовала свалка, и маршал Нормандии рухнул на королевское ложе, изрубленный ударами меча, тесака и секиры. Маршал Шампани скрылся в соседней комнате, но был схвачен и тоже растерзан. Убийцы вернулись и угрожающе окружили дофина, дрожавшего, несмотря на всю свою юношескую отвагу. Однако Этьен Марсель, приблизившись к нему, снял красно-синий капюшон и заменил им шляпу дофина из черного бархата, расшитого золотом, таким образом, взяв его королевское высочество под свою защиту. Потом он отдал несколько приказов, и его люди отправились обратно, волоча за собой тела маршалов.

Франсуа, Жан, Туссен и их подружки по-прежнему оставались во дворе. Алисон увидела первой:

— О боже!

Мятежники вышли из дворца со своими жертвами. Они остановились на верхних ступенях, потрясая трупами, окровавленными, словно охотничьи трофеи.

Жан вскрикнул:

— Берзениус!

И правда, среди убийц находился Берзениус. Он тоже увидел их и показал пальцем:

— Этих я знаю! Прихвостни дофина. Убейте их!

Достаточно было пустяка, чтобы толпу охватила жажда крови. Не раздумывая, человек десять вооруженных горожан бросились к ним. Франсуа и Туссен выдвинулись вперед, чтобы защитить женщин. Вокруг взметнулись топоры. Тогда вмешался Жан:

— На сей раз силой ничего не добьешься. Пустите-ка, я сам этим займусь.

Он встал перед человеком, вооруженным секирой, и наклонил голову, показав на свою тонзуру.

— Руби! Давай, убивай Божьего человека, и я тебе обещаю самые страшные муки в аду!

Наступила некоторая заминка, которая и спасла им жизнь. Этьен Марсель, стоя наверху, опять обратился с речью к своим сторонникам. Бунтовщики побежали слушать.

— Маршалы мертвы! Мы с полным правом покарали этих лжецов и изменников. Поддержите ли вы меня?

Из толпы раздался голос:

— Хотим жить и умереть с тобой!

И все хором повторили эти слова.

— Дофин жив и здоров. Он — с нами и поклялся, что проведет реформу.

Ответом на эту речь стали крики и бурные рукоплескания. Никто больше не обращал внимания на три парочки, которые сочли за благо незаметно исчезнуть.

Решив некоторое время не показываться на людях и не привлекать к себе внимания, они весь следующий день не выходили из дома и наблюдали за перипетиями парижского восстания лишь издали. Сердцем Франсуа склонялся на сторону дофина, но вмешиваться не хотел. Его главной заботой в эти дни стали доспехи, которые он заказал одному оружейнику со Шлемной улицы. Он хотел получить точное воспроизведение тех, что были на нем при Пуатье и достались англичанам: со львом из накладного золота на груди. Работа была тонкая, но мастер обещал выполнить заказ к концу мая.

Франсуа был счастлив. Его плотский союз с Жилеттой из Берси не оставлял желать ничего лучшего. Каждое прикосновение друг к другу было для них праздником. Но он по-прежнему испытывал к ней только нежность и ни малейшего намека на любовь. Она его обожала, и вместе они производили впечатление крепкой пары, хотя в действительности это проистекало именно из-за отсутствия любви: Жилетта была ему безразлична, и ничто из того, что она могла сказать или сделать, не трогало Франсуа и никак не влияло на его душевное состояние.

Он часто думал об Ариетте. Ни на один миг он не переставал ее любить. Тело его было с Жилеттой, но душа не покидала будущую жену. Франсуа убеждал себя, что не изменяет ей, потому что ничего у нее не отнимает. Когда она приедет, все снова будет как прежде.

В Вербное воскресенье, 25 марта 1358 года, поднимаясь по ступеням собора Богоматери, чтобы присутствовать на мессе, Франсуа услышал удивительную новость: дофин бежал. Он покинул Париж ночью. Люди оценивали это как победу Этьена Марселя. Дофин показал себя таким же трусом, как и при Пуатье. Купеческий старшина стал полновластным хозяином Парижа, и, быть может, сделается вскоре и хозяином Франции. Франсуа не разделял этого мнения. Ему вспоминался собственный маневр при Пуатье, когда он вышел из битвы лишь затем, чтобы сесть на коня. Наверняка дофин предпринял свое отступление из тех же соображений.

Нищие на подступах к порталу предлагали ветви самшита, срезанные в окрестных лесах. Франсуа купил на шестерых целую охапку и вошел в собор. Солнце ярко светило сквозь правую розетку — круглый витраж, обращенный на юг. Из-за ее горячих, сочных красок она нравилась Франсуа гораздо больше, чем холодная северная. Он преклонил колена прямо на голом полу и сложил руки. Солнечный лучик ударил в перстень со львом и отразился золотым блеском. Никогда еще кольцо не казалось ему столь великолепным. Он повернул голову и увидел, как Жан застыл в созерцании голубоватых переливов северной розетки. И ему пришло на ум, что они с братом превосходно дополняют друг друга, один — выбирая тень, другой — свет. На этот счет можно было бы сделать и больше пространных умозаключений, но Франсуа не любил мыслить отвлеченно. Он удовлетворился тем, что поздравил себя с собственным выбором — светом.

Политические события продолжали свой торопливый бег. Как и предполагал Франсуа, дофин, оказавшись вне парижских стен, собрал верных себе людей и предпринял блокаду столицы. У Этьена Марселя и его приспешников, попавших в западню, не оставалось другого выбора, кроме как объявить осадное положение, укрепить стены и завладеть всем наличным оружием. Таким образом, прошел весь апрель и половина мая.

С наступлением погожих дней все три парочки взяли обычай гулять на лугу Пре-о-Клерк. Сначала они возвращались с этих прогулок довольно поздно, уже после объявления ночной стражи, проходя в город через ворота Бюси, но вскоре из-за повсеместного укрепления стен это стало невозможно, и они ограничили свои выходы лишь дневными часами.

Луг Пре-о-Клерк, простиравшийся между Сеной и аббатством Сен-Жермен, был местом довольно отдаленным. Он считался владением студентов, которые проводили там большую часть досуга. Франсуа частенько ловил там рыбу на удочку. Жилетта молча сидела рядом и восхищенно вскрикивала всякий раз, когда он вытаскивал улов из воды. Но чаще всего он бездельничал. Он просто позволял течь этому существованию, спокойному и прекрасному, как сама Сена. Вечерами, возвращаясь вместе со всеми к воротам Бюси, Франсуа смотрел, как садится солнце за небольшой церквушкой, называвшейся то ли Сен-Пьер, то ли Сен-Пер, расположенной на улице того же названия и состоявшей всего лишь из нескольких крестьянских дворов.