Читаем без скачивания Проклятый город. Однажды случится ужасное... - Лоран Ботти

— Господи боже, да что стряслось?! — выдохнул он. — В какое еще дерьмо ты вляпался?

— У меня перехватило дыхание — до такой степени я был потрясен. Я даже забыл о холоде, который с каждой минутой сковывал меня все сильнее. Кто бы мог подумать, что эти двое знакомы — да еще настолько коротко, судя по манере общения! Конечно, они встречались у Талько, но это само по себе не могло бы их так сблизить.

Теперь Вильбуа стоял точно в центре круга, рядом с Пьером.

— Сегодня ночь солнцестояния, — произнес Пьер очень серьезным тоном.

— И что с того?

— В ночь солнцестояния кто-то должен умереть. Либо невинный, либо виновный.

— Ну и кого ты замочил? — спросил отчим почти весело — этот бандитский юморок лет десять назад совершенно очаровал мою мать.

Мое удивление все росло: мало того что Вильбуа знал Пьера, но, оказывается, ему было не впервой являться по вызову дня выполнения грязных поручений.

— Пока никого, но сегодня ночью ты мне понадобишься, — ответил Пьер.

Он стянул шапку и перчатки, и красноватый свет факела озарил его породистое аристократическое лицо. Ему еще не исполнилось шестнадцати, но он уже был выше Вильбуа как минимум на десять сантиметров и впервые в жизни отчим показался мне низеньким, даже каким-то приплюснутым, словно раздавленным самой ситуацией, присутствием Пьера, той западней, которую Пьер ему приготовил… а может быть, не ему, а мне? Я не успел додумать эту мысль до конца — между ними с каждой секундой росло напряжение, и разговор уже шел на повышенных тонах.

— Мать твою, Пьер, что еще за херню ты собираешься учинить? С каких это пор тебя интересуют солнцестояния и прочая погребень? Я-то думал, ты хочешь позабавиться, и больше ничего, — Вильбуа смолк, но сразу добавил: — Как я.

И в эту секунду вся моя ненависть, которая терзала меня с детства и отравляла все юношеские годы, не угасая ни на минуту, поскольку питалась надеждами на будущую месть, которые я лелеял целыми часами, взорвалась, как вулкан, тлевший долгие годы, — и мою душу, словно лава, затопило невероятное отвращение. Несмотря на холод, мне стало жарко. Шарф меня буквально душил.

— Я не собираюсь учинять никакую херню, — ответил Пьер презрительным тоном. — Каждое мое действие имеет смысл, ты этого еще не понял? Так или иначе, уже поздно: ты в это замешан.

Со своего наблюдательного пункта я не мог различить лица Вильбуа, но услышал, как тот возмутился:

— Это во что еще?

Пьер высоко поднял факел и закричал:

— Пора!

Мы бесшумно вышли из своих укрытий — лишь снег посыпался с веток, нарушив застывшую красоту пейзажа.

— Что за…

— Оставайтесь, где стоите, — приказал Пьер, — и в этот момент я ощутил всю интенсивность бушующей в нем силы.

Мы застыли. Вильбуа оглядел всех по очереди и, конечно же, узнал. Он был доверенным лицом Талько, а значит, и Андреми, и наверняка видел родителей моих товарищей по оружию на том или ином сборище. Затем он повернулся и увидел меня. Мы обменялись взглядами, в которых сквозило обоюдное отвращение, но Вильбуа не сказал ни слова. Даже удержался от непроизвольного «Ты?..». Мы с ним никогда, НИ-КОГ-ДА, как говорила мать, не обменялись ни единым словом. Думаю, даже мое имя застряло бы у него в горле.

— Мы пока еще невинны, ты знаешь? — произнес Пьер почти сочувственным тоном.

— Это вы-то? — хмыкнув, сказал Вильбуа.

Не обращая внимания на эту реплику, Пьер продолжал:

— В ночь солнцестояния нужно пролить кровь невинных… чтобы себя ею запятнать. Но лишь виновные могут запятнать невинных, не так ли? Он взглянул в глаза Вильбуа и добавил: — А мы невиновны… пока.

Вильбуа застыл на месте. Мы все оцепенели от изумления и ужаса. И еще… от нетерпеливого предвкушения — словно голодные волчата.

Время как будто остановилось. Пьер продолжал говорить абсолютно спокойным голосом:

— Ты умрешь на том самом месте, где все началось. Где ОН явился в первый раз. Гийому де Шабанну — предку не Талько, а Андреми, точнее, моей матери, Матильды де Шабанн. Это он открыл дверь, и…

— БЕРЕГИСЬ!

Клеанс первая заметила револьвер, который Вильбуа резким жестом откуда-то выхватил, пока Пьер был увлечен своей семейной эпопеей. Однако Пьер среагировал моментально: прежде чем мой отчим успел выстрелить, Андреми изо всех сил ударил его горящим факелом в висок.

Вильбуа лежал на земле. Его щека была обожжена. Густая струйка крови стекала на снег, поблескивающий в лунном свете. Она казалась маслянистой, как нефть.

Наступила полночь. Оставалось четыре дня до Рождества. И всего минута — до того, как случится ужасное и больше уже ничто не будет так, как прежде: я совершу убийство. Вместе с ними. Умышленное и хладнокровное.

Глава 67

Одри подняла глаза, в которых блестели слезы, несмотря на то что она испытывала противоречивые эмоции: отвращение, ужас, сочувствие…

— Эти люди… — наконец сказала она.

— Да, это они, — кивнув, сказал Николя. — Флориана де Морсан вышла замуж за Манделя — он не был членом Showder Society. Жиль Камерлен до сих пор в Лавилле, и…

— Я знаю эти имена, — перебила его Одри. — И их самих я тоже знаю… — Она на секунду замолчала и добавила, совершенно потрясенная: — Это родители моих учеников. А Пьер — это…

— Да, это Пьер Андреми.

Одри вздрогнула.

— Я не понимаю, — произнесла она упавшим голосом.

Николя зажег сигарету, затянулся, выдохнул клуб дыма.

— Ты попала в очень необычное место, Одри. «Дело Талько», о котором ты, скорее всего, слышала, на самом деле — лишь верхушка айсберга.

— Что ты хочешь сказать?

— У этого города долгая история, и за многие годы здесь происходило множество… сверхъестественных явлений. Пагубных. Жестоких. Разумеется, не все местные жители — потенциальные убийцы, но они… не такие, как в других местах.

Одри об этом догадывалась. Первая глава романа начиналась с разговора между собравшимися на чердаке лицея участниками Showder Society. Они говорили об убийствах, исчезновениях, летающих предметах и лицах в тумане — и Одри уже собиралась отшвырнуть рукопись и спросить у Николя, какого черта он подсунул ей какой-то подростковый ужастик. Лишь когда она стала замечать в романе явно автобиографические детали, перед ней понемногу забрезжил свет. Черный свет истины…

— Я познакомился с Пьером в лицее, через Клеанс. Как ты уже поняла, она была в него безумно влюблена.

Одри на минуту прикрыла глаза, вспоминая фотографию, которую видела в доме Клеанс Рошфор.

— Там, на снимке… — тихо проговорила она.

— Его там нет. Но он сделал этот снимок.

Одри вздрогнула.

— Пьер был очень… необычным подростком. Самым умным из нас. Самым зрелым. В нем была уверенность и осознанность взрослого. Из-за этого он нам казался гораздо взрослее нас.

— Темный гений, — прошептала Одри.

— Да… и нет. Ты, наверно, догадалась, что у этих людей и родители тоже были… не такие, как все. И им с детства доводилось видеть… разные вещи. Ужасные вещи.

Он замолчал. У Одри не было никакого желания слушать дальше.

— Во всяком случае, я так предполагаю, — добавил Николя. — Мы об этом никогда не говорили, но сейчас, в свете того, что я знаю, это кажется вполне вероятным. Все они потеряли невинность в том возрасте, когда она особенно драгоценна. Они уже были развращены — меньше, чем Пьер, но… — Он замолчал.

— А ты? — спросила Одри.

— Я — нет. Моя мать принимала участие во всем этом… вместе с Вильбуа. Но меня она в это не втягивала. Вот почему Пьер выбрал Вильбуа своей жертвой.

— Не понимаю…

— Пьер держал в кулаке всю компанию. Как все убийцы такого типа — я имею в виду, сексуальные маньяки, — он больше всего наслаждался абсолютной властью над другими. Он обладал всей полнотой власти над ними — но не надо мной. А он больше всего на свете любил…

— Развращать, — вместо Николя произнесла Одри.

— Именно. Но я был другим. Я не принадлежал к их миру. К городу, где совершались деяния, выходившие за рамки всякой морали. К городу, где Вильбуа и ему подобные были хотя и презираемы «высшими слоями», но необходимы им. Потому что убийства были основной и главной целью их существования…

Одри пристально взглянула на Николя и внезапно все поняла.

— Поэтому Андреми выбрал единственное существо, которому ты желал смерти… Чтобы навсегда тебя с ними связать.

Николя на нее не смотрел. На его губах появилась горькая улыбка. Он задумчиво смотрел на туман за окном, и внезапно перед ним словно наяву возникла сцена из далекого прошлого: похороны отца. Странно, что пятилетний ребенок смог так хорошо все запомнить — воспоминание было ясным, как день без тумана. Он увидел лицо матери под черной вуалью, на котором отражались скорбь и ужас, и что-то еще… только потом он понял, что это была радость. Она уже любила Вильбуа в ту пору. Точнее, это была не любовь, а страсть, въевшаяся в плоть и отравившая кровь. Всепоглощающая. Разрушительная.