Читаем без скачивания Костры Фламандии - Богдан Сушинский

Еще раз старательно вытерев лицо, Гяур несколько мгновений вопросительно смотрел на слугу, который объявил о приезде графини де Ляфер, словно ждал его совета.

– Ладно, Симон, спускайтесь, я сейчас, – ударил он кулаком о кулак и, отвернувшись к окну, еще несколько секунд задумчиво осматривал пейзаж, очень напоминавший картину талантливого пейзажиста, некстати упрятанную под стекло.

Слуга терпеливо ждал. Весь его опыт подсказывал, что уходить по первому приказанию не стоит. То, что надлежало сказать в подобных случаях, полковник еще не сказал.

– Почему вы тянете? Спускайтесь и объявите графине, что выйду через несколько минут.

– Заметив при этом, что вы счастливы видеть графиню с супругом.

– Вот именно, сгораю от счастья. Особенно по поводу того, что графиня прибыла с супругом.

– Кстати, дуэли в нашем замке не приняты, – поспешил упредить его эмоции слуга. – Граф де Борнасье решительно выступает против каких-либо ссор, не говоря уже о кровавых рыцарских игрищах.

– Для дуэлей здесь хватает испанцев. Да, ты так и не сказал, кто ее муж. Как его зовут?

– Простите, не имею чести.

– Впрочем, это уж не важно. Ну, идите-идите, приглашайте. «Графиня де Ляфер с супругом»! – возмутился Гяур, провожая взглядом медленно уходящего слугу. – «С супругом», черт возьми! Бред какой-то!

И все же старательно отутюженный мундир полковника польской армии надевал с такой поспешностью, словно там, внизу, его ждала не прибывшая из Парижа светская пара, а готовый ринуться в атаку кавалерийский полк.

«Графиня де Ляфер! Господи, как ты успел привыкнуть к этому имени. К тому, что где-то в мире есть женщина, не похожая ни на какую другую. Да, конечно, она, эта «прирожденная заговорщица», не ангел. Но ведь и любишь ты ее, насколько мне помнится, не за ангельскую чистоту…»

На изгибе дороги, в точности повторяющем изгиб реки, появилось несколько упряжек. Это подтягивалась к городу безнадежно запоздавшая французская артиллерия. Она двигалась не спеша, и единственную охрану ее составляла сама артиллерийская обслуга. Если учесть, что испанцы находились совсем рядом, такая беспечность могла показаться просто-таки вызывающей.

«Они уже ведут себя, как победители», – несколько иронично прокомментировал эту беспечность Гяур. Однако тотчас же вспомнил, что там, внизу, его ждет графиня де Ляфер с супругом.

«…Да, женщина, которая всегда рада тебе, – вернулся он к своим уже грустным воспоминаниям. – Во всяком случае, так тебе казалось. Почему она поспешила со своим замужеством? Зачем она сделала это, графиня Диана де Ляфер? Имя-то… как заклинание. Даже если тебе удастся дожить до глубокой старости, умирая, ты все равно будешь бредить только этим именем».

Она появилась только под утро, и была подобна привидению.

Бесшумно открылась дверь. Всколыхнулась освещенная луной легкая полупрозрачная занавеска. И на вырисовавшийся у окна лунный квадрат, словно на серебристую икону, четко наложился ее силуэт.

Может быть, случайно, а может, отлично понимая, что сейчас полковник наблюдает за ней, – Камелия остановилась так, чтобы он мог видеть ее, черным по серебристому очерченный, профиль.

– Ступи еще два шага, – негромко, почти с мольбой, проговорил он. – Ну, ступи, ступи.

– Это не так просто.

– Даже для тебя?

– Даже для меня, – подтвердила фламандка, несколько помедлив, чтобы иметь время осмыслить всю подспудность этого вопроса.

– Почему ты появилась только в полночь?

– Под утро, милый, под утро… – Сирко не видел ее улыбки, но догадался, что она улыбается. И даже сумел представить себе озаренное этой улыбкой лицо девушки.

– Я ждал тебя вечером.

– Неправда, – подарила она ему еще два шага.

– Почему ты считаешь это неправдой?

Теперь Камелия стояла так близко от Сирко, что он мог бы дотронуться до нее рукой, если бы только подвинулся к краешку постели. Однако он почему-то не решался сделать этого. Обычный страх человека, боящегося вспугнуть свой дивный полусон.

– Вечером ты всего лишь желал меня. Грубо, по-мужски хотел. И все. И только потом, когда понял…

– Но я и сейчас… – ударился в откровения полковник, однако девушка решительно упредила его:

– Нет-нет, все должно происходить совершенно не так. Потом, когда ты понял, что вечером я не появлюсь, ты сначала разозлился. Затем даже вскипел и потребовал от служанки, которая обслуживала тебя во время ужина, разыскать эту чертову фламандку. И, уже лежа в постели, тоже немало побесился. Но, в конце концов, сумел усмирить страсть и гордыню, и лишь тогда стал терпеливо, влюбленно…

– Мученически, – вставил Сирко.

– Правильно, мученически ждать.

– Почти так оно все и было, – признал Сирко, медленно приподнимаясь на локте и пододвигаясь к краешку кровати.

– И ждал ты терпеливо, обиженно, по-сиротски… Умоляя Бога, чтобы чертова фламандка все же появилась. Хотя бы под утро. – Камелия присела у кровати, и пальцы ее нежно коснулись руки мужчины, его шеи, подбородка… Распущенные волосы девушки призывно легли ему на грудь.

– Истинно так, по-сиротски, – едва слышно подтвердил полковник. – Ты ведь все понимаешь, почему же испытываешь мое терпение?

Однако фламандка уже увлеклась нежностью собственных фантазий и не желала осквернять их грубыми фантазиями мужчины.

– По-настоящему ты начал ждать только после полуночи. Разве не так? Самые томительные минуты ожидания близости с девушкой, которую любишь, наступают под утро. Вот я и пришла, – она говорила по-польски, но с каким-то неподражаемым акцентом: слегка шепелявя и на французский манер грассируя. В самой речи ее тоже улавливалось что-то наивно детское.

Сирко обхватил ее за талию, медленно, словно драгоценную ношу, приподнял и, привстав на коленях, уткнулся лицом в грудь. Камелия права, именно так все и было: злость, требование разыскать фламандку, стремление каким-то несовместимым образом совместить желание ласкать эту девушку с необходимостью тотчас же допросить ее. Но сейчас все это развеялось, растворилось в лунном сиянии. Остались разве что «сиротская» обиженность на то, что к нему так долго не приходили, да сковавшая волю и тело нежность.

Целую вечность они провели в неподвижности и молчании. Каждый из них понимал: стоит сказать хотя бы слово, пошевелиться, вздохнуть – и что-то будет нарушено в их объятиях, чувствах, их неожиданном единении.

Так продолжалось бы бесконечно долго, если бы не его руки. Это они, руки искушенного в любви мужчины, нарушили табу нежности и молчания. Действуя как бы сами по себе, они вдруг потянулись к оголенному телу, развеивая чувственное оцепенение и взывая к женской страсти.