Читаем без скачивания Пестрые истории - Иштван Рат-Вег

Этот столп напоминает о железном болване фаллической формы весом в центнер, известном под названием Leonhardsnagel, его устанавливали в Инненхофене и прочих альпийских краях возле часовни св. Леонарда. Скрести его было невозможно, бездетные паломницы довольствовались тем, что благоговейно обнимали и целовали его.

Не было надобности скрести и нянькаться у статуи св. Арно. Он принадлежал к числу более стыдливых святых. Его чресла прикрывал фартучек, его приподнимали только во время посещения бездетных богомолок. Им было достаточно углубиться в благоговейное созерцание открытого символа, и они могли уверенно рассчитывать на содействие святого отверзателя чрева.

Прибегали женщины и к помощи св. Жиля, св. Рено, св. Герликона, на каком основании — теперь трудно судить. В случае св. Рене можно подозревать хотя бы само имя святого по принципу сходства: Рене = reins, то есть чресла.

Св. Гиньоль объясняет, каким образом стало возможно, что целебной силы деталь статуи вообще не стерлась, хотя ее на протяжении веков неустанно скребли. Этому святому поставили особую часовню в окрестностях Бреста, статуя в ней и стояла. На ее фаллический характер указывал колышек, пробитый через тело статуи на соответствующем месте. Если после многих стараний выступающая часть заметно расходовалась, сзади молотком колышек подбивали, он просовывался вперед, и опять можно было скрести, ковырять, срезать, спиливать.

Я уже упоминал фаллическое шествие в Лавиниуме. В городке Трани на юге Италии еще в середине XVII века по старинному обычаю во время карнавала требовалось пронести статую, изображающую Приапа, через весь город. Вне всякого сомнения, статуя была античных времен; вызывающий уважение символ плодородия доставал ей до подбородка. «Il santo Membre» — назывался он.

Самое последнее известие относится к концу XVIII века, оно из города Изерния на юге Италии[167].

Здесь каждый год в сентябре проходило трехдневное прощание с двумя святыми-врачевателями Козьмой и Дамианом. Побывавшие там очевидцы описывают весьма живописную собиравшуюся со всех окрестностей многочисленную толпу девушек, женщин, мужчин и молодых парней. Женщины каждой деревни были одеты в красочные местные народные костюмы, причем замужние женщины и девушки даже из одной деревни различались по одежде, не говоря уж о «девицах для утех».

Все несли святым-врачевателям восковые копии своих больных частей тела: маленькие руки, ноги, сердце, легкие, печень и прочее. Они приобретали их у лоточников и складывали в часовне перед святыми. Для того, — замечает желчно очевидец, — чтобы ex voto[168] был всегда у них перед глазами, чтобы святые не забыли про него, чтобы не тратили зря свою целебную силу на другие, здоровые части тела.

Самый большой спрос среди восковых фигурок был именно на большие или поменьше, художественно или менее изящно выполненные фаллосы.

Каждый лоточник держал в руке корзину, а в другой тарелку. Корзина была полна известным товаром, из которого можно было выбирать, а на тарелку клали деньги. Если покупатель спрашивал, сколько с него причитается, ответ, как правило, был таков: «чем больше дашь, тем больше заслужишь перед святыми».

После такого шантажа женщина несла свое благостное приобретение в часовню. Поцеловав, клала пред очи святых.

Была ли на самом деле какая-нибудь польза от этого трехдневного прощального хода? Очевидец утверждает, что была.

И не только замужним женщинам, но девицам и вдовам тоже.

Считалось, что против бесплодия помогает обет. Раздача милостыни, пост, обещание совершать добрые дела могут принести желанное благословение.

В семье Бонапартов сохранилась память об одном необычном обете.

Летиция Рамолано была очень красивой девушкой. В девицах она не засиделась. Адвокат из Аяччо, Карло Бонапарте попросил ее руки и женился на этой совсем еще юной девочке-подростке. Именно по молодости лет она в супружестве долгое время оставалась бездетной.

Бесплодие на Корсике считалось постыдным. Неродящую женщину в народе не уважали, презрительно называли: ипа mula. Мулиха (от слова «мул»).

Чтобы такой позор не пал на всю семью, матушка мужа, дама благочестивая, посещающая церковь, дала обет, что за каждого ребенка, который родится у Летиции, она будет слушать в день по одной службе. В день по одной, две, даже и по три службы, — великое дело! — она и так каждое утро первым делом шла в церковь.

Да, но что же получилось?

Сеньора Летиция вдруг начала рожать здоровых детей. С перерывами в год или более один за другим на свет появились: Жозеф, Наполеон, Люсьен, Элиза, Луи, Паулина, Каролина, Жером. Всего восемь!

Количество прослушиваемых служб резко увеличилось, и к тому времени как будущая Madame Mère завершила процесс деторождения, несчастной свекрови пришлось в день с великим благочестием прослушивать по восемь служб. Обет взять назад невозможно, слово надо держать. Целый день приходилось просиживать в церкви, забросив все домашние дела[169].

«Ты спрашиваешь, друг мой, какие пользы от здешних вод? Разные и многообразные; что же касается бесплодия у женщин, полагаю, нет на свете еще такой воды, что давала бы такой эффект. Если женщина с замкнутым лоном приедет сюда и будет соблюдать все правила, то может рассчитывать на воистину чудесный результат».

Это отрывок из письма Поджо Браччолини[170].

Этот очень известный, теперь уже знаменитый своим сборником шуток писатель-гуманист и папский секретарь, в 1417 году совершил поездку в собор в Констанце. По пути заехал на воды в Баден, свои впечатления он описал в письме другу по имени Николо Николи. Самые дорогие гостиницы имели свои роскошно оборудованные купальни. Дамы и господа вместе посиживали в их водах, однако их разделяла дощатая стенка, однако в ней были прорезаны небольшие окошки, через которые можно было переговариваться, заглядывать, даже просовываться, однако же все в рамках добрых нравов. Насколько таковыми были старинные нравы купален.

Все равно стыдливости было воздано, пусть и символично. Однако спуск в купальню был общим, так что отдыхающие обоего пола так или иначе сталкивались. Но все же на мужчинах спереди болтался фартучек, а женщины выступали в подобии полотняных рубах. И вот последнее «однако»: эти рубахи сбоку или посредине распахивались до талии, а мужчины имели еще и возможность подсматривать в окошки и т. д.

Все это папский секретарь-гуманист описывал не по слухам, а видел своими глазами. Над бассейнами проходили галереи для зрителей, там могло свободно собираться общество уже одетых мужчин.

«Поразительно, — старается он оправдаться, — насколько невинно здесь все происходит. Никаких недоразумений, мужья спокойно сносят, если чужие мужчины позволяют себе некоторые вольности по отношению к их женам».

Дальше он описывает подробнее эти самые невинные радости купален:

«Нет зрелища прелестнее, чем купание вошедших в возраст, то есть находящихся в расцвете красоты лица и божественного тела девушек. Когда они (по пояс находясь в воде) поют или играют на музыкальных инструментах, их легко наброшенные одежды всплывают на поверхность воды. Каждая из них — настоящая Венера. Здесь царит тот милый обычай, когда мужчины сверху глядят на них, девушки, озорно обращаясь к ним, шутливо просят подать милостыню. На что зрители бросают им монеты, а девушки поднимают возню, кто может поймать монетку на лету или в подол рубахи. Во время этой игры открываются также и скрытые прелести. В обычае также бросать цветы и венки.

Ради услады глаз и освежения духа предлагающиеся многие случаи были так притягательны для меня, что я иногда купался дважды в день, а в промежутке посещал и другие купальни, бросая деньги и венки, как и все остальные.

Вечное пение и музицирование не оставляли мне времени для чтения и размышлений. Впрочем, тот дураком был бы, если бы желал в одиночестве оставаться мудрым. Главным образом, тот человек, кому ничто человеческое не чуждо. И что мне было делать? Покоил свой взор на прекрасном, присоединялся к ним, сопровождал в их играх. Выпадал мне случай и для непосредственного соприкосновения, потому что здесь такая свобода, что за получением конечной милости можно опустить обычные степени ухаживания».

Игры происходили на большом лугу. Опять пение, музыка, потом способствующие непосредственному соприкосновению танцы и имеющие целью освежение духа игры в мяч. «Сад Эдемский не мог быть лучше этого!» — вдохновенно восклицает наш автор, которому «ничто человеческое не чуждо».