Читаем без скачивания Полное собрание сочинений. Том 38. Март-июнь 1919 - Владимир Ленин (Ульянов)

Спрашивается, впали ли мы в противоречие с собой, когда звали трудящихся на революцию, обещав им мир, а привели к походу всего цивилизованного мира против слабой, усталой, отсталой, разбитой России, или впали в противоречие с элементарными понятиями демократии и социализма те, кто имеет наглость бросать нам подобный упрек? Вот вопрос. Чтобы вам поставить этот вопрос в теоретической, общей форме, я приведу сравнение. Мы говорим о революционном классе, о революционной политике народа, я предлагаю вам взять отдельного революционера. Возьмем хотя бы Чернышевского, оценим его деятельность. Как ее может оценить человек, совершенно невежественный и темный? Он, вероятно, скажет: «Ну, что же, разбил человек себе жизнь, попал в Сибирь, ничего не добился». Вот вам образец. Если мы подобный отзыв услышим неизвестно от кого, то мы скажем: «В лучшем случае он исходит от человека безнадежно темного, невиновного, может быть, в том, что он так забит, что не может понять значения деятельности отдельного революционера в связи с общей цепью революционных событий; либо этот отзыв исходит от мерзавца, сторонника реакции, который сознательно хочет отпугнуть трудящихся от революции». Я взял пример Чернышевского, потому что, к какому бы направлению ни принадлежали люди, называющие себя социалистами, здесь, в оценке этого индивидуального революционера, расхождения по существу быть не может. Все согласятся, что, если оценивать отдельного революционера с точки зрения тех жертв, внешне бесполезных, часто бесплодных, которые он принес, оставляя в стороне содержание его деятельности и связь его деятельности с предыдущими и последующими революционерами, если оценивать так значение его деятельности, – это либо темнота и невежество безысходное, либо злостная, лицемерная защита интересов реакции, угнетения, эксплуатации и классового гнета. На этот счет разногласий быть не может.

Я вас приглашаю теперь перейти от отдельного революционера к революции целого народа, целой страны. А разве кто-либо из большевиков отрицал когда-либо, что революция может в окончательной форме победить лишь тогда, когда она охватит все или, по крайней мере, некоторые из наиболее существенных передовых стран? Это мы говорили всегда. Разве мы утверждали, что выход из империалистской войны возможен простым втыканием штыков в землю? Я нарочно беру именно то выражение, которое мы в эпоху Керенского – и я лично и все наши товарищи – употребляли постоянно в резолюциях, в речах и в газетах. Мы говорили: войну нельзя кончить втыканием штыков в землю; если есть толстовцы, которые так думают, надо пожалеть о людях свихнувшихся, – что же, с них ничего не возьмешь.

Мы говорили, что выход из этой войны может означать революционную войну. Это мы говорили с 1915 года и потом в эпоху Керенского. И, конечно, революционная война, это – тоже война, такая же тяжелая, кровавая и мучительная вещь. А когда она становится революцией в мировом масштабе, она неизбежно вызывает отпор в таком же мировом масштабе. И поэтому, когда мы теперь стоим в положении, что на Россию идут в поход все цивилизованные страны мира, мы можем не удивляться, если нам за это бросают обвинение в нарушении наших обещаний совсем темные мужички: мы скажем – с них нечего взять. Полная темнота, крайнее невежество их не позволяют обвинять их. Где же, в самом деле, от совершенно темного крестьянина требовать понимания того, что есть война и война, что бывают войны справедливые и несправедливые, прогрессивные и реакционные, войны передовых классов и войны отсталых классов, войны, служащие закреплению классового гнета, и войны, служащие к его свержению? Для этого надо быть знакомым с классовой борьбой, с основами социализма, чуточку хотя бы с историей революции. Мы от темного крестьянина этого требовать не можем.

Но если человек, который называет себя демократом, социалистом, который идет на трибуну выступать публично, независимо от того, как он называет себя – меньшевиком, социал-демократом, эсером, истинным социалистом, сторонником бернского Интернационала, – много есть всяких кличек, клички дешевы, – если такой субъект бросает нам обвинение: «Вы обещали мир и вызвали войну!» – то что ему ответить? Можно ли предположить, что он дошел до такой степени темноты, как невежественный крестьянин, что не может отличить войну и войну? Можно ли допустить, что он не понимает разницы между войной империалистической, которая была грабительской войной и теперь разоблачена до конца, – после Версальского мира{78}, только совершенно не умеющие рассуждать и думать или совершенно слепые могут не видеть, что она была грабительской с обеих сторон, – можно ли допустить, что есть хоть один грамотный человек, который не понимает разницы между той войной, войной грабительской, и нашей войной, которая потому приобретает мировой масштаб, что мировая буржуазия поняла, что против нее идет решительный бой? Допустить всего этого мы не можем. И поэтому мы говорим: всякий, кто претендует на звание демократа или социалиста каких угодно оттенков и так или иначе, прямо или косвенно, пускает в народ обвинения в том, что большевики затягивают гражданскую войну, войну тяжелую, войну мучительную, тогда как они обещали мир, – есть сторонник буржуазии, и мы будем ему отвечать так и будем становиться друг против друга так же, как с Колчаком, – вот наш ответ. Вот в чем дело.

Господа из «Дела Народа» удивляются: «Но ведь мы-де против Колчака; какая вопиющая несправедливость, что нас преследуют».

Очень жаль, господа, что вы не хотите связать концов с концами и не хотите понимать той простой политической азбуки, из которой вытекают определенные выводы. Вы уверяете, что вы против Колчака. Я беру газеты «Всегда Вперед!» и «Дело Народа», беру все обывательские рассуждения подобного типа, эти настроения, которых масса в интеллигенции, они преобладают в интеллигенции. Я говорю: всякий из вас, который пускает в народ обвинения такого рода, – это есть колчаковец, потому что он не понимает той элементарной, основной, всякому грамотному человеку понятной разницы между войной империалистической, которую мы разбили, и войной гражданской, которую мы навлекли на себя. Никогда мы не скрывали от народа, что мы на этот риск идем. Мы напрягаем все силы для того, чтобы в этой гражданской войне победить буржуазию и подорвать в корне возможность классового гнета. Нет, не бывало и не может быть революции, которая была бы гарантирована от борьбы долгой, тяжелой и, может быть, полной самых отчаянных жертв. Тот, кто не умеет отличить жертв, приносимых в ходе революционной борьбы, ради ее победы, когда все имущие, все контрреволюционные классы борются против революции, тот, кто не умеет отличить эти жертвы от жертв грабительской эксплуататорской войны, – тот является представителем самой крайней темноты, и про него нужно сказать: его нужно посадить за азбуку, и прежде внешкольного образования подвергнуть его низшему школьному, либо это – представитель самого злостного колчаковского лицемерия, как бы он ни назывался, под какими бы кличками ни прятался. А такие обвинения большевиков – это самые обычные и «ходкие» обвинения. Эти обвинения действительно связаны с широкими трудящимися массами, ибо темному крестьянину понять это трудно. Он одинаково страдает от войны, ради чего эта война ни велась бы. Меня не удивляет, если я слышу среди темного крестьянства такие отзывы: «На царя воевали, на меньшевиков отвоевали, а теперь еще на большевиков воевать будем». Меня это не удивляет. Действительно, война есть война, она несет с собой тяжелые жертвы без конца. «Говорил царь, что это для свободы и освобождения от ига, говорили меньшевики, что для свободы и освобождения от ига, теперь то же говорят большевики. Все говорят, где же нам разобраться!»