Читаем без скачивания Европейская мечта. Переизобретение нации - Алейда Ассман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но пока эта история не рассказана, доминируют другие нарративы. Например, тот, который создали и обнародовали в 2018 году Иван Крастев и Стивен Холмс. Их книга «Свет обманувшей надежды» не только показывает настроения, но и сама задает определенный настрой. Книга сосредоточена на горечи и обидах восточноевропейских наций, полностью похоронивших и забывших свое стремление к свободе в 1989 году. Вместо того чтобы помнить о собственном вкладе в демократическое расширение Европы, они видят ныне в ЕС только своего противника и ненавистного опекуна. Вот почему они ищут конфронтации, сопротивляются «западному имитационному императиву» и видят спасение в свертывании демократии и новой национализации. Этот нарратив поддерживает в восточно-европейских государствах националистические партии, а отнюдь не открытые миру и демократически настроенные группы гражданского общества, которые также существуют в этих странах, но подвергаются серьезным репрессиям.
Нарративы мирной революции и взаимообмен историями
9 ноября 1989 года, ознаменовавшее конец ГДР, стало великим историческим моментом. Случай, чудо – во всяком случае событие, которого никто не предвидел. После десятилетий изолированности, закрытости и несвободы внезапно наступила открытость. Не только граждане, но и политики ГДР разыграли на мировой сцене пьесу, для которой не было сценария. То, что было в высшей степени опасно и в любой миг могло обернуться ужасом и террором, прозвучи приказ стрелять, задним числом кажется едва ли не импровизированной комедией. Дурс Грюнбайн выразил это так: «Героев не было, только клоуны». Однако, оглядываясь на те события, мы должны говорить о героях, хотя и выглядели они иначе. Это были обычные люди, они ободряли друг друга, сливались с толпой, которая росла и одновременно появлялась во многих местах, пока не достигла критической массы и не переломила ситуацию. «Мы не были героями, – подчеркивает Дурс Грюнбайн, – но у нас уже не было и ничего общего с домоседами, пассивными сочувствующими на балконах или наблюдателями из-за штор; мы кричали им с улицы: „Ребята, хватит глазеть, спускайтесь, пристраивайтесь к нам!“ – вечная песня демонстраций протеста»[549].
Нет, продолжает Дурс Грюнбайн, «мы не были воинами демократии, мы были клоунами, которые отчаянно хотели глотнуть свежего воздуха, потому что задыхались». Грюнбайн использует образ удушья, который из-за убийства Джорджа Флойда[550] стал в наше время глобальной метафорой расизма, буквально – «гнета» (Unter-Drückung). «Опасность удушья была не просто эмоцией, я физически ее испытывал во многих безвыходных ситуациях в юности, в школе и в армии, и когда я был студентом, на перекличках и собраниях, в сотнях бесплодных споров и пустом времяпрепровождении, разваливавшим мою жизнь». Так бастовали против «застоя» молодые люди из Пренцлауэр-Берг. Их не лишали жизни, но им не хватало воздуха, потому что у страны с закрытым горизонтом не было будущего. А человеку необходимо будущее, как нужен воздух, чтобы дышать. Таким был итог сорокалетнего политического эксперимента в ГДР[551].
В эти дни коронавирусной пандемии Томас Оберендер, писатель и директор «Берлинских фестивалей», тоже вспоминает «глобальный опыт исключительной ситуации открытости, какую на короткое время продемонстрировала восточногерманская мирная революция. Эта общеполитическая дискуссия, охватившая все общество, была важным фактором мирной революции 1989 года. В 1989-м нажали на кнопку „пауза“. Еще до Договора об объединении Германии, до самого объединения была коллективная попытка и экспериментальная практика целой страны переосмыслить общество на всех возможных уровнях. Затем все пошло по-старому»[552].
Все боровшиеся тогда за свободу хорошо знали, что такое несвобода, их объединял опыт несправедливости, угнетения, репрессий и страха. Но импульсы протеста 1989 года были, как подчеркнул Грюнбайн, очень разные. Они исходили от «правозащитников, диссидентов, свободолюбивых натур, художников, мечтателей всех мастей, тех, кто шел на демонстрации из-за хандры или политически сознательно, борцов за человеческое достоинство»[553]. Соответственно разными были и представления о том, что должно произойти после революции. Плюрализм этого гражданского движения был, несомненно, одной из причин, почему ситуация исключительной открытости так же непостижимо стремительно закрылась. Грюнбайн подытоживает: «А потом были „приветственные деньги“[554] и все дальнейшее – выборы, объединение, опека (Treuhandanstalt), дележ постов между „осси“ и „весси“ в соотношении 1:100 и другое в том же роде». Конец истории известен. Со стороны Запада капитализм колонизировал и принуждал к адаптации, на Востоке движение спало и полностью рассеялось. И снова Дурс Грюнбайн: «В итоге лишь малая часть восточных немцев получила то, что хотела. У разочарованных ликвидация ГДР до сих пор вызывает возмущение. Если вы спросите, о чем они мечтали (а ведь мечтали многие), то услышите тысячу историй».
Выслушаем некоторые из них. Маркус Меккель (род. в 1952 г.), восточногерманский пастор, активист гражданского движения и депутат Бундестага, опубликовал свои воспоминания в начале 2020 года. Оглядываясь спустя тридцать лет на минувшее, он считает, «что воспоминания о 1989–1990 годах стали живее и многообразней, чем были несколько лет назад». Однако его занимает не столько разнообразие личных воспоминаний о мирной революции, сколько вопрос, какими будут общие воспоминания об этом событии в будущем. Его обеспокоенность – нерв моей книги: «Наверное, мы, немцы – народ в Европе, меньше всего знающий самого себя. Вот почему нарративы, в которых мы рассказываем свою историю, так разнятся». После мирной революции уже выросло новое поколение, а единого понимания этой истории все еще не видно. Кому она принадлежит? Кто расскажет ее и истолкует? Ясно одно, подчеркивает Меккель, «никакое из двух немецких государств, на которые была расколота Германия во второй половине ХХ века, не может быть понято без соотнесения с другим». И добавляет: «Тот незабываемый год сформировал мое поколение. Но мы пока так и не сложили в Германии общего рассказа о нем». Меккель делится собственной историей, надеясь, «что она подтолкнет других рассказать свои истории, и об этом состоится разговор. Только так удастся создать дифференцированную коллективную память в объединенной Германии»[555].
Есть обнадеживающие признаки того, что спустя тридцать лет этот обмен воспоминаниями и осмыслением мирной революции набирает ход. Вся биография Маркуса Меккеля, в
