Читаем без скачивания Невольничий караван - Карл Май

— Спасибо тебе за то, что ты так искренне доверился мне. Я обязательно помогу тебе осуществить твою мечту. Но назови мне наконец имя человека, которого ты преследуешь!

— Пообещай мне сначала две вещи.

— Какие?

— Во-первых, что ты заставишь его рассказать мне все, что я хочу знать.

— Конечно, я сделаю это. Даю тебе слово.

— И во-вторых, ты отдашь его в мои руки.

— Для расправы?

— Да.

— На это мне нелегко согласиться.

— Почему?

— Я христианин и поэтому против всякой жестокости.

— Тогда подумай о том, что пришлось вытерпеть мне, подумай о горе моих родителей! Вспомни также и о том, сколько других страшных грехов совершил этот человек. Тысячи несчастных проданы им в рабство, и кровь многих сотен убитых взывает о мести.

Шварц не отвечал, и Сын Тайны, немного помедлив, заговорил снова:

— Мне не хотелось напоминать тебе, что я и Сын Верности оказали вам несколько маленьких услуг. Я не требую ни благодарности, ни, тем более, награды, но неужели ты откажешь мне в первой и единственной просьбе, с которой я к тебе обращаюсь?

С этими словами гордый юноша опустился на колени и умоляюще сложил руки.

— Ну не мучайте же парнишку! — не выдержал Серый. — Мы и вправду должны его как следует отблагодарить. К тому же он верно говорит: этот Абдулмоут — а речь тут шла, понятное дело, о нем, — сущий дьявол, и я совсем не огорчусь, коли его маленько поучат.

— Но послушайте, доктор, это же убийство!

— Убийство? Знаете что, доктор, оставьте меня в покое и вообще катитесь отсюда подальше, а не то я так двину вам в ухо, что вы в два счета улетите на тот берег, да и повиснете в кустах! Вы толкуете об убийстве, когда этот паршивый негодяй сам убил тысячи ни в чем не виноватых бедняг. И при этом он еще обзывает меня доктором, когда я ему уже сказал и пояснил, что я просто-напросто Наци-Птица. Я, ей-Богу, вот-вот лопну от злости, как воздушный шар! Я сам человек мирный, но если меня так обижают, тут уж никто не выдержит?

Шварц знал Серого еще не так хорошо, как его брат: пораженный этой вспышкой, он не нашелся, что ответить, и только оторопело следил за круговыми движениями пфотенхауеровского носа, который, казалось, собирался вывинтиться из своего места и отлететь прочь.

— Ну и что, спрашивается, вы на меня уставились? — продолжал Пфотенхауер уже несколько спокойнее. — Может, думаете, это вам поможет? Нет уж, если я уж стою на своем, так десять слонов меня не заставят в сторону свернуть. Так что будьте-ка умником и скажите хоть одно разумное слово! Я готов дать себя зажарить и съесть на месте, коли тот мерзавец, о котором он толкует, не Абдулмоут.

Несмотря на всю серьезность момента, Шварц не выдержал и рассмеялся. Затем он осведомился у все еще стоявшего на коленях юноши:

— Отец Аиста прав, ты действительно имеешь в виду Абдулмоута?

— Да, эфенди.

— Хорошо, я отдам его тебе, если, конечно, мой план удастся, в чем я далеко не уверен. Если я смогу его поймать, он будет считаться твоим пленником.

— Больше я ни о чем и не прошу, — ответил Сын Тайны, поднимаясь и собираясь уходить. — Благодарю тебя, эфенди!

— И еще одно, — жестом остановил его Шварц. — Когда я слушал твою историю, мне вспомнился один эпизод, который рассказал мне Отец Аиста. Ты видел Охотника на слонов, того, что вместе с моим братом поскакал в Омбулу?

— Конечно, видел.

— Он никогда не встречался тебе раньше?

— Нет.

— Подумай хорошенько! Может быть, тебе все же когда-нибудь приходилось его видеть?

— Нет, мне совершенно не знакомо его лицо.

— Может быть, много-много лет тому назад ты все же его видел?

— Нет, не помню.

— Ну хорошо. Но ты до сих пор не сказал мне, знаешь ли ты свое настоящее имя.

— Моя мать называла меня сердце мое, душа моя, жизнь моя; отец же не говорил таких ласковых слов. Он всегда называл меня Мазидом. Это слово тоже принадлежит к тем немногим, которые я помню с детства.

— Мазид! Гм! Никаких имен Охотник на слонов, к сожалению, не упоминал, но он араб, и у него тоже похитили сына.

— Ты думаешь, что он мой отец?

— Я в этом, конечно, не убежден, но в жизни часто происходят невероятные вещи.

— У многих людей были похищены дети. Он говорил, откуда он родом?

— Нет, он не упоминал об этом.

— Он вообще что-нибудь рассказывал о себе?

— Почти ничего.

— Значит, это не мой отец.

— Почему ты так решил?

— Мой отец — знатный человек, а таким людям незачем скрывать свое положение. Кроме того, неужели ты думаешь, что знатный и богатый человек станет зарабатывать себе на пропитание охотой?

— Ты прав, вряд ли он станет заниматься этим.

— Вот видишь, ты и сам готов согласиться, что этот Сеяд Ифъял не имеет ко мне никакого отношения.

— Но он сказал, что много лет назад покинул свою родину и отправился на поиски сына. В этом случае он не может воспользоваться своим состоянием и должен охотиться, чтобы как-то жить.

— У моего отца достаточно слуг, которые могли бы пуститься на поиски вместо него. Охотник на слонов говорил что-нибудь о матери своего сына?

— Нет.

— Значит, этот суровый человек ищет только своего сына, а не сына своей жены. От всей души желаю ему успеха, только я здесь ни при чем.

Сын Тайны повернулся и пошел прочь.

— У юноши сильный характер, — сказал Шварц, глядя ему вслед. — Счастлив будет его отец, когда вновь обретет своего потерянного ребенка.

— Да, я уж тоже полюбил парнишку всей душой и ничуть не удивляюсь, что промеж ниам-ниам нашлись охотники рискнуть собственной шкурой, чтоб поймать и притащить домой этого Абдулмоута со всеми потрохами. Но, черт меня подери, вот же они! Да, клянусь моей печенкой, они самые!

Пфотенхауер вскочил со своего места и возбужденно замахал руками, глядя куда-то вверх.

— Кто, кто «они»? — почти испуганно спрашивал Шварц.

— Как то есть «кто»? Вы сами, что ли, не видите? Вон же они летят на ту сторону, прямо над нами!

— Ах, эти птицы?

— Ну да, а то кто же?

— Я уж думал, где-то появился Абдулмоут, мы ведь только что говорили о нем.

— Ах, этот? Да ну его совсем! По мне, так один только кончик крыла такой вот птахи поважнее будет, чем весь Абдулмоут от пяток до бровей. Видите, видите их? Вот они, приземлились на том берегу. Вы их узнали?

— Да, конечно.

— Ну и кто это, по-вашему, такие?

— Ибисы, и притом «священные».

— А по-латыни как?

— Ibis religiosa[148].

— Верно. У них белое оперение. А как зовется по-латыни другой вид?

— Ibis fallinellus, — отвечал Шварц, которого чрезвычайно развеселил этот неожиданный экзамен.