Читаем без скачивания Византийские портреты - Шарль Диль

В этих словах, как можно бы подумать, нет никакого злоречия латинянина, недовольного греками. Одно свидетельство того же времени, но происхождения уже византийского, изображает нам в том же виде императорский Царьград. На самых многолюдных улицах стоят лужи, целые болота жидкой грязи, от дождей превращающиеся в топи. В этом "Тартаре", в этом "адском озере" вязнут люди и животные, а иногда и тонут. Путешественники, проехавшие горы и реки, гибнут в центре города, достигнув пристани. Чтобы выручить их из беды, надо прибегать к настоящим спасительным мерам, разгружать вьючных животных, входя по пояс в грязь, вытаскивать животных веревками из болот с большими усилиями. И это еще сравнительно ничто. Ночью к дорожным опасностям прибавляются новые беды. По неосвещенным улицам всюду шныряют воры и бродячие собаки, которые тогда, как и теперь, кишели в Константинополе; случится что недоброе, неоткуда ждать помощи, так как мирные жители в ночную пору запираются в своих жилищах; никто не откликнется на крик жертвы, и ей остается только дать себя грабить.

Несомненно, никакой императрице не приходилось никогда видеть "подобные зрелища, недостойные царя" (abasileyton theatron). Если она знала что-нибудь в Константинополе, так это императорские резиденции, в особенности Влахернский дворец, ставший в XII веке обычным местопребыванием царей. Он был построен на краю Золотого Рога, и его тройной фасад высился над морем, полем и городом. Он был великолепен снаружи, еще великолепнее внутри. По стенам огромных зал, окруженных колоннадами, сверкала по золотому фону мозаика, исполненная "с удивительным искусством" и представлявшая в ярких красках подвиги императора Мануила, его войны с варварами, все, что он совершил на благо империи. Пол, выложенный мраморной мозаикой, был не менее великолепен. "Я не знаю, - пишет один современник, что в нем представляет больше ценности или что красивее: мастерство, или искусство, или стоимость материала". Тут всюду была та же роскошь, которую императоры из дома Комнинов любили непрестанно увеличивать, благодаря чему Влахернский дворец пред-{334}ставлял одно из чудес Константинополя. Иностранцы, допущенные до осмотра этого дворца, оставили нам восторженные описания его. "Красота его снаружи, - пишет Eudes de Deuil, - едва ли может с чем сравниться, а внутри она значительно превосходит все, что я в силах передать словами. Всюду тут только и видишь, что золото и живопись самых разнообразных тонов; двор вымощен мрамором с удивительным искусством".

Вениамин Тудельский, посетивший Константинополь несколькими годами позднее, выражает то же восхищение. "Кроме дворца, - говорит он, оставленного предками императора Мануила, он велел построить на берегу моря другой, называющийся Влахернским, и его колонны, а также стены покрыты золотом и серебром, и на них он велел изобразить как свои войны, так и войны своих предков. В этом дворце он воздвиг себе золотой трон, усыпанный драгоценными камнями и украшенный золотой короной, подвешенной на цепях, также из золота. Эта корона кругом усыпана жемчужинами и алмазами, цену которых никто не может определить и которые до того сильно сверкают, что ночью заменяют почти всякое другое освещение. Тут имеется также бесконечное множество других вещей, и если бы их описать, это показалось бы невероятным. В этот дворец приносят ежегодную дань как золотом, так и одеждами из пурпура и багряницы, которыми переполнены дворцовые башни; так что великолепием своих богатств и красотой постройки этот дворец превосходит все другие дворцы в мире".

Что знали еще императрицы - это восхитительные резиденции, куда цари отправлялись в летнюю пору, чтобы найти там приятную прохладу. У самого подножия Влахернского дворца, вне городской стены, был раскинут прекрасный парк филопатийский, обширное пространство, окруженное стенами, где проточные воды поддерживали постоянно приятную свежесть, где в больших рощах водились дикие звери, что позволяло устраивать охоты; императоры построили себе тут прелестное летнее жилище, и это помещение, взятое в его целом, представляло, по выражению Eudes de Deuil, "усладу греков". Далее, по берегам Пропонтиды, были разбросаны великолепные виллы, где императоры восстановили восточную роскошь Суз и Экбатан и где Мануил любил отдыхать от трудов войны, предаваясь удовольствиям изысканного стола и музыки.

С чем еще были знакомы императрицы в Константинополе - это с Ипподромом и его празднествами, еще в XII веке бывшими одним из любимых удовольствий византийского народа. Тут устраивались, как во времена Юстиниана, конские бега и гимнастические упражнения, чередовавшиеся со всякого рода интермедия-{335}ми, как-то: выпускание зайцев, которых преследовали охотничьи собаки, проделки канатных плясунов и акробатов, бой диких животных, медведей, леопардов и львов. Тут же, по свидетельству Вениамина Тудельского, давались "ежегодно большие представления в день рождения Иисуса из Назарета. Тут показывали в присутствии императора и императрицы различные фигуры людей со всего мира в их различных одеяниях. Не думаю, - прибавляет путешественник, - чтобы были где на земле такие великолепные игры". Их очень любили в Константинополе, и двор находил в них не менее удовольствия, чем простой народ, "жадный до новых зрелищ".

С чем еще, наконец, были знакомы императрицы - это столичные церкви, великолепие богослужения, происходившего в Святой Софии, "здании удивительном и божественном, - по выражению историка Никиты Хониата, воздвигнутом чудесно руками самого Бога как Его первое и последнее произведение, церкви бесподобной, земном образе собора небесного". И несомненно, подобно большинству посетителей, немецкая принцесса была очарована красотой пения за литургией в греческой церкви, гармоничным смешением голосов, где высокое сопрано сливалось с более густым звуком, а также соразмерностью движений и коленопреклонений. И несомненно также, что, подобно большинству иностранцев, ее пленило великолепие роскошных обедов, дававшихся в императорском дворце, этого превосходного и так хорошо сервированного стола, причем еда чередовалась со всякого рода зрелищами, "так что, - по выражению одного современника, - тут одинаково были очарованы уши, уста и глаза". И несомненно, ей также понравились, наконец, и роскошные одеяния, пышность и блеск церемоний, все это утонченное великолепие, делавшее из византийского двора единственное чудо роскоши и изящества.

Однако одна вещь смущала тех, кто в первый раз посещал Константинополь. То была дряблость византийской черни, этого "косного народа", привыкшего жить императорскими щедротами; и латиняне не чувствовали большой симпатии к этой нации "с характером скрытным и хитрым, отличавшейся изуверством". К счастью, в награду за недостатки своих подданных новая императрица нашла в Константинополе многочисленных соотечественников. В XII веке в Византии была целая немецкая колония: немецкие купцы завели там торговлю, немецкие солдаты служили в императорском войске; число этих колонистов было настолько велико, что император Конрад выговорил им позволение иметь свою особую церковь. И, наконец, многие обычаи, заведенные в Константинополе в более или менее недавнее время, также могли напоми-{336}нать вновь прибывшей ее далекую родину. В эпоху Комнинов греческая церковь праздновала в своих храмах некоторые праздники, странным образом напоминавшие праздники шутов или осла, которыми тешился тогда Запад.

* * *

Впрочем, надо сознаться, что император Мануил Комнин выказывал, по крайней мере в первое время после женитьбы, большое желание угождать молодой женщине, ставшей его женой. Этот византийский царь, как известно, чувствовал большую склонность к латинянам; он любил их рыцарские нравы, их уменье владеть мечом, неразумную, но прекрасную смелость; он находил удовольствие в турнирах и охотно выходил сам на арену. Поэтому он охотно принимал западных людей и очень ценил их услуги, так что греческие патриоты иногда бывали возмущены милостью, какой пользовались эти иностранцы полуварвары, умевшие "лучше плевать, чем говорить" и "лишенные всякого образования, повторявшие слова греческого языка так же грубо, как скалы и камни повторяют эхом песни, что пастухи наигрывают на флейтах". От общения с людьми Запада Мануил научился всем тонкостям придворного обращения, требуемым от истинного рыцаря. Он знал, например, что от только что женившегося латинянина долг чести требовал отличиться каким-нибудь большим подвигом; и, в подражание этим образцовым обычаям Запада, он старался искусными отличными ударами меча заслужить любовь своей дамы. И, по-видимому, это ему в самом деле удалось. Ирина восхищалась молодечеством своего мужа и открыто заявляла, что и в Германии. где, однако, знали толк по части храбрости, никогда не встречала она лучшего рыцаря.

В то время как Мануил для того, чтобы понравиться своей жене, усваивал обычаи и нравы Запада, жена в свою очередь, чтобы понравиться мужу, старалась образовать себя и ознакомиться с красотой греческой литературы, стремясь играть роль принцессы - покровительницы литературы, роль, столь любимую большинством женщин из дома Комнинов. Таким образом она решила изучить и понять Гомера, с этой целью обратилась к одному из самых знаменитых грамматиков того времени. Это для нее Цец написал свои Аллегории на "Илиаду", где объяснял своей царственной ученице содержание поэмы и историю главных действующих лиц, играющих в ней роль, не считая ученых заметок на биографию поэта; а в посвящении, какое он написал, преподнося императрице свой труд, он, восхваляя ее, величал "дамой, очень увлеченной Гомером" (homericotate cyria). Это происходило в 1147 го-{337}ду. Незадолго перед тем Цец точно так же посвятил Ирине первое издание своих Хилиад, и немецкая принцесса, окруженная всеми этими грамматиками и риторами, стала настоящей византийкой.