Читаем без скачивания ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

и следует приписать программу насытившагося разбойной славой козака—вместо

одной мести за свои личные потери и обиды, воевать отныне за православие.

Сравнительно с римским папой и даже с папскими легатами, патриарх Паисий был

жалкий попрошайка, раб турецкого султана, церковный откупщик. Но, в силу

исторических заслуг православия перед чистою совестью человечества, даже

ничтожные по умственному развитию, даже низменные по нравственному уровню

представители Восточной Церкви, появляясь изредка в Киеве и в Москве, действовали

на ход событий могущественнее папских нунциев, которые одни из всех иностранных

послов постоянно резидовали при дворе польских королей. Патриарх Феофан,

восхваленный в Кормчей Книге до зела, своею проповедью в обществе Сагайдачного, о

„христианском роде" Русском, дал новое бытие уничтоженной напою киевской

митрополии; патриарх Паисий, не восхваленный в Кормчей Книге вовсе, появился в

обществе Хмельницкого как бы для того, чтоб эту повернутую к папству митрополию

повернуть обратно на путь православный. Феофан обратил к покаянию разорителей

православного царства; Паисий разорителям царства католического внушил

воссоединительную в своем результате мысль—объявить себя защитниками

православной веры.

Все наблюдавшие Хмельницкого по его возвращении в Украину находили поступки

его загадочными и странными, видели в нем что-то похожее на умоизступление. Иным

человеком сделался и Сагайдачний после пребывания в Киеве иерусалимского

патриарха Чтб говорил и делал Паисий среди Козаков, это осталось так точно .

неизвестным, как и пребывание Феофана в „обоих русских пре-

.

ВВИ

делахъ1в обеих наших Россиях. Но из дел Сибирского Приказа в московском

„архиве Министерства Юстиции мм знаем, что он, как и Феофан, проповедывал

православное единомыслие. Знаем также, что еще до пилявецкой таборщины

Хмельницкий послал навстречу Паисию к волошской границе полковника

Мужиловекого с отрядом Козаков, которые и препроводили его в Киев. Встреча,

сделанная Хмельницкому в Киеве, была следствием этого распоряжения, а после того

Хмельницкий отправил иерусалимского патриарха в Москву для вовлечения царя в

козацкую войну. Сопровождал его тот же Мужиловскии. По устному наказу

Хмельницкого, Мужиловский добился позволения видеть „светлые государевы очи* в

присутствии патриарха Паисия и „положить под поги царского величества*

написанный на бумаге словесный гетманский наказ, которого не согласился он открыть

царским сановникам.

В этом наказе интереснее всего начальные слова: „Война тая, которая всчалася

между козаками Войска Запорожского и Ляхами, не откуда ипуды, одно: не могучи

козаки Войска Запорожского бед, утрапеня и ути сков от Ляхов козаком выраженных

терпети*, и т. д. Чтб касается гонения веры, то, но письму Мужиловекого, вот в чем оно

состояло: „Когда Хмельницкий ушел с товариществом своим на Запорожье, „там Ляхи,

чинячи на здоровье Богдана Хмельницкого разные ему пакости, и товариществу его

выражали — в домах их маетность всю побрати, жен и детей мучити, а на остаток веру

православную христианскую мечем выкореняты—ту себе пред ся взяли мысль*, вот и

все.

Татары (сказано в устном наказе Мужиловскому) „услышав о той войне, с стороны

смотрели: больная нога послизняется... и яко воин воинови помог, сына Потоцкого

раненого поймали... а сами с ордою снявшися, всякий по себе своим кошем до табора

Николая Потоцкого тягнули*.

Потоцкий и его соратники, в этом рукописании козацком, представлены

сожигателями корсунских церквей (а мы знаем, что зкмочек с церковью остался цел,

церкви же в те времена и в таких опасных местностях нигде не строились, как только в

„замках)*,—изображены грабителями церковных аппаратов и сосудов, попирателями

агнцев Божиих, тела Христова, посекателями священников, за что де Бог и покарал

Потоцкого с его товарищами-панами татарскою неволею и мечем Хмельницкого.

Далее говорится, что о смерти короля Владислава Хмельницкий узнал только под

Наволочно, а „иоспольство, доведався, что коро-

332

.

ля в земле нет, в козачество все поворотилось", избивая на обеих сторонах Днепра

панов своих, Ляхов, Жидов, ксендзов и опустошая костелы вместе с городами. Под

Глинянами (писал Мужиловский) собралось польского войска 120.000, и пришло оно

под Иилявцы, имея' 100 пушек. Туда явилась „нечаемая белогородская Орда", и козаки

одних Ляхов „под Нилявцами в реке иЮ“ топили, а иных в Константинове побили и

потопили, а за ишьшп гнались", и т. д. „Ляхи егодне или несгодне обрали себе короля

Ка знмпра", который де обещал Хмельницкому „быть русским королем, и что саблею

взяли, и то бы себе держали, крепко обещаясь, что одноконечно хотят подтвердить. И

так де масляного заговейна помирились, а по масляном заговейне снова воевать, если

не будет Казимир королем русским, хочет Войско Запорожское". Татар де оно имеет па

помощь себе сколько нужно, а самих Козаковъ— тысяч триста. Остается де только

московскому царю помочь козакам, и тогда не только еретики и неприятели

православной веры будут покорены под ноги царского величества, по „и гроб Божий из

руки турецкой с патриархами" будет освобожден.

С своей стороны патриарх Паисий уверял царя, что Хмельницкий желает поступить

под высокую руку великого государства; но Мужиловский об этом в своем письме

почему-то умалчивает.

Глядя по-своему на подвиги Хмельницкого, царь отправил к нему в табор гонца

Василия Михайлова с письмом, внушительно советующим прекратить войну.

Хмельницкий отвечал, что не верит миролюбию Ляхов, и просил царя, чтоб он, приняв

Козаков под свое самодержавие, велел своим людям наступить на Ляхов. В противном

де случае мы свидетельствуемся, Богом и всеми святыми, что „потуду станем с Ляхами

биться, покуду нас православных (и, разумеется, Татар) станетъ".

Смекая, что все это значит, царь, через боярина, Григория Гавриловича Пушкина,

объявил Мужиловскому,—что у него заключен вечный мир с Польшей, который

нарушить непозволительно, потому что это будет грех перед Богом и позор перед всеми

христианскими государями. Козацкий посол предложил царскому боярину такую

увертку, чтобы государь позволил только „вольным людям донским козакамъ" придти

на помощь к Хмельницкому, и сулил царю несколько городов, которые де сделались

козацкою собственностью, и если государ примет „Запорожское Войско" в подданство,

то они (козаки) пойдут отбивать у Поляков и другие города, в которых бы жили одни

православные христиане.

.

333

Этот совет козакоманы называют практическим; но Пушкин отвечал козацкому

практику честно, что это дело, скрытое от людей, не скроется от очес всевышнего Бога,

пред которым такой поступок будет так а$е грешен, как и явное нарушение мира. А

пусть лучше козаки пошлют своих послов в Польшу и Литву к панам-раде уговорить

их, чтоб они, вместе с козаками, избрали своим королем русского государя, и послали

бы о том к великому государю своих великих пословъ^ а если у них король уже избран,

то они домирились бы с козаками на том, чтобы Запорожскому Войску быть в

подданстве великого государя без нарушения вечного мира между Польшей и Россией;

и если они на это согласятся, тогда государь примет Козаков под свою высокую руку.

Таким ответом боярин Пушкин обезоружил полковника Мужиловского и разрушил

дерзкие рассчеты Хмельницкого на московского самодержца. Козацкому послу надобно

было ретироваться из Москвы ни с чем,—тем больше, что его посольская свита заявила

Москве, каких прекрасных людей предлагал ей в сообщники практических действий

свидетельствующийся Богом разбойник. Ночью 24 февраля эта свита взбунтовалась, и

хотела избить представителя Еозацкого Народа; но он бежал к стоявшим на одном еь

ними подворье Грекам. В своей челобитной царю Мужиловский писал, что хотя ему и

предоставлено но козацким правам наказывать „подданных своихъ" чем угодно,

однакож не хочет он их наказывать, потому что они буянили от пьянства, и просил

уменьшить им отпуск напитков на половину, что и было исполнено.

16 марта Мужиловского отпустили обратно в Малороссию, дав ему небольшое

государево жалованье*), и вместе с ним отправили дворянина Григория Унковского да

подъячего Семена Домашнева для переговоров с Хмельницким о государевых делах.