Читаем без скачивания Босой - Захария Станку

На рыжем коне во двор въехал господин Георгиу. Конь весь в мыле. Видно, бешеным галопом гнал его всадник.

Георгиу соскакивает на землю; сразу три человека бросаются принять коня. Один берет коня за узду и вываживает. Другие, сняв седло и накрыв животное попоной, на ходу вытирают ему пучком соломы бока.

Господин Георгиу бежит к замку. Немного погодя выскакивает и бегом спускается по ступеням.

– Коня! Живо!

Слуги подводят коня, вновь седлают.

Георгиу вскакивает в седло, хлещет коня арапником. Из-под конских копыт брызжут искры. Конь выносит всадника со двора и мчит его вдаль.

– За цыганами поскакал, – бормочет Сафта.

Сафта варит еду лишь для слуг.

Для господ и барских гостей – отдельная кухня.

В господской кухне переполох. Зовут на помощь и Сафту.

В этой кухне не пахнет ни фасолью, ни теплым паром мамалыги. Тут сложены специальные печи, в них пекут булки, куличи, жарят мясо. Повара и кухарки одеты чисто, во все белое, как доктора в больнице.

Я укладываюсь спать в комнате Сафты. Прямо на ее постели – на широких дощатых нарах, накрытых циновкой, как у нас дома. На них свободно уместилось бы пять-шесть человек.

Устроившись в уголке, укрываюсь одеялом из старого тряпья. И сразу чувствую, что страшно устал. Еще бы, за целый день пути ни разу не присесть передохнуть.

И вот лишь теперь ощущаю, как горят подошвы ног и усталость, словно вода, разливается по телу. Я засыпаю и сплю как убитый.

Просыпаюсь под утро. Рядом – широкая, дебелая и горячая спина Сафты. Сафта спит крепко, хоть из пушки пали. И храпит. Я тихонько посвистываю – так свистят, подзывая собаку, когда соблазняют ее ломтем хлеба. Женщина перестает храпеть, затихает.

Стучат в окно – должно быть, кто-то из работников.

– Эй, парень, что вчера пришел, вставай! Барин зовет.

Натягиваю в темноте одежду. Во дворе свежо, и сонную одурь как рукой снимает.

– Барин ждет тебя у парадного.

В темноте еле угадывается массивная тень – барин сидит, покачиваясь в седле. Рядом лошадь поменьше, тоже оседланная.

– Верхом ездить умеешь?

– Умею.

– Тогда садись.

Слуга протягивает мне уздечку. Встав одной ногой – больной – на ступеньку, хватаюсь обеими руками за луку, напрягаю все силы и рывком вскакиваю в седло. Лошадь подо мной бьет нервная дрожь.

Я понимаю, что барин с моноклем в глазу хочет потехи ради сыграть со мной недобрую шутку. Ждет, поди, что лошадь вдруг сбросит меня наземь. Шалишь, этой радости я тебе не доставлю.

– Держись крепче! – с усмешкой кричит помещик.

И хлещет мою лошадь плетью по ляжкам. Та взвивается на дыбы, ржет и молнией летит к воротам. Позади меня барин пускает своего коня галопом. Настигает, обходит. И что есть мочи орет мне в ухо:

– Смотри не упади!..

Я держусь обеими руками изо всех сил. Сжимаю ногами лошадиный живот. Как ветер, несется лошадь. Барин скачет впереди. Как призраки, мы мчимся в ночи. Лошадь моя сама знает дорогу. Видит ночью то, что ускользает от меня – барского коня, что скачет впереди, беспрестанно подгоняемый плетью.

Мы держим путь в гору. Темень кругом непроглядная. И вдруг на вершине горы я вижу силуэт коня с восседающим на нем барином. Силуэт высится передо мной, словно гигантская статуя.

На подъеме моя лошадь тяжело храпит. Но по-прежнему скачет галопом. И только доскакав до барина, замирает. Словно по команде.

Барин усмехается:

– А ты ловкий. Я ждал, что ты сковырнешься.

– Может, и лошадь того же ждала, только я держался как мог.

– Первое испытание ты выдержал.

– А что, предстоят и другие? – осмелев, спрашиваю я.

– Возможно!

Я вижу, как блестят в темноте его зубы. Как поблескивает монокль. Барин шарит у пояса и протягивает мне пистолет.

– Стрелять умеешь?

– Нет…

Взяв пистолет в руки, ощупываю его. Пистолет необычный, без барабана.

– Предохранитель спущен, – слышу я голос барина, – поднимай дулом вверх и стреляй…

Я поднимаю, как сказано, и легонько нажимаю на спусковой крючок.

Ощущение такое, будто из плеча выдернули руку.

– Это автоматический пистолет, – объясняет барин. – Больно плечо?

– Немножко.

– Дай-ка сюда.

Я отдаю пистолет. Он осматривает его и возвращает обратно.

– Теперь держи дулом вниз… Поедем шагом.

Земля под копытами лошадей мягкая, влажная. Мрак редеет. Светлая полоска зари забрезжила на востоке. Блеснула вода за селом. Прямо перед нами на фоне неба угадывается дерево. Мы останавливаемся в нескольких шагах.

– Целься в ствол и стреляй. В середину. Когда рассветет, посмотрим, какой ты стрелок.

Я вытягиваю руку и пытаюсь поймать цель. Снова нажимаю на спуск.

Перемещаю руку чуть левее. Патроны кончились. И я возвращаю пистолет барину.

Мы пускаем лошадей вскачь. Рассеялась ночная мгла. Видно, как слева от нас, далеко-далеко, змеится пепельная лента Дуная, а за ней – все еще окутанный мглой высокий болгарский берег.

– Огромное у меня поместье, – говорит барин. – Около десяти тысяч гектаров…

– То есть двадцать тысяч погонов?

– Да, двадцать тысяч погонов. И еще есть два поместья – одно у Бэрэгана, другое возле Брэйлы, но мне больше всего нравится здесь. Там я бываю лишь наездом, с ревизией…

Вокруг – нескончаемые поля. Весна. Зазеленела травка. Взошла пшеница, уже с ладонь. Недавно прошел дождь. Размякла дорога, копыта лошадей неглубоко проваливаются в грунт…

Барин хочет взглянуть, вышли ли на пахоту крестьяне… Издали доносится скрип телег, там-сям мерцают огоньки.

Пока еще совсем не рассвело, крестьяне, прежде чем впрячь волов в плуги, разводят у телег костры. Греют застывшие ноги и руки.

Мы подъезжаем к длинному ряду телег.

Крестьяне уже знают, кто шастает ночью верхом и палит из пистолета, по топоту узнают барского коня. Разом сдергивают шляпы, кэчулы.

– Желаем здравствовать!

– Доброе утро! А чего это вы так запоздали, а?

– Вовсе нет, барин.

– Вы должны бы уже начать работу. Откуда вы?

– Из Пьятры.

На миг мы приостанавливаемся. Помещик прибавляет:

– Чтоб у меня пахать глубоко, черт вас возьми. Вернусь – проверю…

Мы снова пускаемся вскачь по бескрайним полям, словно два серых призрака…

Приближаемся к верхней усадьбе. Четко вырисовываются на небе контуры домов и деревьев. Барин нахлестывает коня; тот мчит во весь опор. Я молочу свою лошадь пятками по брюху, хоть в этом вроде и нет надобности. Вытянув морду, она летит вперед, стараясь не отстать от барского скакуна. И все же чуть отстает. Чует, верно, что в седле – слуга, которому не подобает равняться с барином.

В окнах усадьбы горит свет. На высоких столбах висят фонари. При нашем приближении, словно под нажимом невидимой руки, растворяются главные ворота. На полном скаку влетаем мы во двор. Даем широкий круг, чтоб не вдруг останавливать коней. У ворот, с кэчулой в руках, какое-то огромное пугало.

– Ты уже проснулся, Амос?

– Как всегда, хозяин, спозаранку.

Барин спешивается. Слезаю с лошади и я. Пугало берет лошадей под уздцы и уводит. Барин знает, куда идти. Отстав на два шага, поспешаю за ними я…

Помещик отворяет какую-то дверь, мы поднимаемся по лестнице, снова дверь, и мы оказываемся в большой квадратной комнате.

– Кофе готов, Илонка?

– Готов, хозяин.

Барин оборачивается ко мне:

– Илонка, жена Амоса.

В глазах у него усмешка; не таясь, смеется и женщина… В кофейнике клокочет кофе. Илонка наливает барину большую чашку.

– Налей и ему тоже.

Для меня Илонка наливает маленькую чашечку.

В этой гостиной, которая освещена большой лампой, подвешенной к потолку, и светом утра, быстро разливающимся за окном, я смог как следует рассмотреть вблизи моего нового хозяина, помещика Аргира Аризана. Его полное лицо, вчера показавшееся мне розовым и цветущим, бледно и покрыто сетью мелких морщинок. Над бесцветными глазами нависли припухшие веки. Один глаз сильно покраснел, другой, прикрытый толстым стеклом монокля, кажется свежим и ясным. На макушке просвечивает начинающаяся лысина. Волосы, наполовину седые, густо напомажены и гладко зачесаны на темени. Под подбородком выпирает красный зоб, словно у индюка. Голос у барина надтреснутый, с хрипотцой. Сказалась бессонная ночь с обильной острой едой и выпивкой в компании немцев и молодых цыганок, приведенных из-под оврага приказчиком Георгиу. На Аргире Аризане дорогой костюм для верховой езды и охоты: короткая куртка из английского сукна в крупную клетку, с мягким меховым воротником, защищающим горло от простуды, узкие, обтягивающие ногу брюки галифе и желтые выше колен сапоги, начищенные до зеркального блеска. Перчатки с раструбами помещик швырнул на стол вместе с плетью из воловьих жил, которой он подгонял коня, а порой и слуг или крестьян на своих полях. Этот пятидесятилетний мужчина – только позже я узнал, что ему почти шестьдесят, – всячески старается походить на английского аристократа, на лорда, не иначе.