Читаем без скачивания Довлатов и третья волна. Приливы и отмели - Михаил Владимирович Хлебников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Научившись «разговаривать» с трансцендентами, мы могли бы раздвинуть горизонты медицины до невиданных ранее пределов. Можно было бы управлять свертываемостью крови при сложнейших операциях; наоборот, предотвращать или рассасывать тромбы; отключать болевую чувствительность в нужных местах тела на нужное время; «уговаривать» организм не отторгать вживляемый путем пересадки орган; спасать от отравлений; расширить возможности иммунизации и многое, многое другое.
О «многом, многом другом» мечтательно размышляет Лейда Ригель, эстонский ученый. У нее роман с Павликом, коллегой из Москвы. Павлик, несмотря на имя, мужчина почти зрелый, женатый и упитанный, любит Лейду и поесть. Они встречаются в гостинице, обсуждают научные свершения и предаются страсти:
Он оторвался от нее, отбежал в сторону, вытащил свой охотничий нож, щелкнул лезвием и – она слегка взвизгнула – сунул его себе в живот. Раздался треск вспарываемой материи – брюки свалились на пол. Он перешагнул через кучу валявшейся одежды, обнял ее за голые плечи и, обмирая от смеха и нежности, повел в темноте, на ощупь к чему-то складному, раздвижному, субтильно-импортному, но принявшему их на себя с нежданной финской стойкостью – без скрипа – и помчавшему через пороги, водопады, воронки, крутые повороты, нарастающий шум, пока не выбросило, мокрых и задыхающихся, – сначала ее, потом его – туда же, к началу круговерти, в полутемный гостиничный номер.
У Лейды почти взрослый сын – Илья. КГБ охотится за открытием Лейды. Илья отправляется с матерью в Ленинград с целью организации канала связи со свободным миром. Ему оказывает помощь Виктория, его потенциальная сводная сестра. Она называет Илью «братище» и приходит к нему в комнату ночью:
В темноте он почувствовал, что она присаживается на край его кровати – осторожно и далеко, у самой спинки. И еще он почувствовал запах вина.
– …Ну вот… и я боюсь, что у меня тоже эта проблема… То есть что мне не хочется… ты понимаешь?.. Я делала это несколько раз, и они мне очень нравились, особенно один… Но я делала только для них, а самой мне совершенно не хотелось… И теперь… ты уж не сердись, так случилось само собой, но мне вдруг захотелось, чтобы ты мне это сделал… Очень захотелось… сделал это со мной… …Нет, убери руку, не трогай… Я еще долго буду говорить, чтобы все объяснить… Не вдруг, конечно, а еще с поездки к вам в Таллин… Я знаю, что как женщина я тебе не нравлюсь… И старше настолько, и вообще… это всегда чувствуешь… Но ведь мужчина может и без этого… будет труднее немного, но в темноте можно… Главное, я хочу, чтобы ты знал, что тебе не надо ничего изображать, ни в чем притворяться… Просто сделать это для меня, ну, как сорину вынуть из глаза… или занозу вытащить… И потом, завтра и после, чтобы ничего не изменилось… Как было, так и будет… Ты уедешь обратно к себе, а я тебя ничем, ну ничем не свяжу…
…Ты понял, да?.. Согласен?.. Дай руку, вот сюда… Я буду немножко командовать – ничего?.. Ты знаешь, я всегда всех слушаюсь, но в этом все же я немного больше знаю… А ты? Ты первый раз?.. Нет, лучше не говори… Как-как ты хочешь?.. Вот так?.. Тебе нравится у меня здесь? Хоть немножко?.. Ой, прости… Я не должна так говорить… Это потому, что в ушах так стучит… и голова кругом… я выпила почти стакан… Ведь главное, чтобы мне… чтобы мне было так хорошо, как мне сейчас… А про тебя я не буду спрашивать… Это одно лишь тщеславие… Я знать не хочу, как тебе сейчас… Я плевать на это хотела… Я только о себе…
Ему было потно, горячо, неуклюже, страшно, горько, стыдно, волшебно, снова горячо, снова неуклюже (одеяло опутало ноги), потом горячее, быстрее, неостановимо и наконец – с испуганным и изумленным вскриком – счастливый освобождающий взрыв.
Щедрая россыпь многоточий призвана подчеркнуть высокий накал страсти, обморочную экспрессивность. Дальнейшие сюжетные ходы событий нужно выписывать, обозначать стрелками, подчеркиваниями. Как, собственно, просил Ефимов в письме к Довлатову. Связано это с тем, что трудно разобраться в мешанине из промышленных шпионов, террористов, таинственного Фонда, взрывов и погонь. Помимо всего, присутствует парижский поп-расстрига Аверьян, подробно пересказывающий «философию общего дела» Федорова в своих проповедях. Ефимов не без основания полагал, что западный читатель плохо знаком с русской религиозной мыслью. Лейду КГБ отправляет на Запад с научно-шпионской миссией. Илья в качестве заложника служит в советской армии. Там он совершенно случайно встречается с Викой. Сцена в сельской бане:
В черной банной жаре они поначалу натыкались на скамьи, на ведра, на горячую каменку. Но когда разделись, от них самих стало светлее. Через некоторое время он почувствовал, что одними ладонями ему не обойтись, что они слишком задубели и измозолились от работы, мороза, стрельбы и не чувствуют полной мерой. Тогда он начал гладить ее лицом. Лбом, щеками, губами, носом – по плечам, груди, животу. Посадил на полок и принялся оглаживать ноги – сверху донизу, одну и другую. Перевернул на живот и стал скользить мокрой от пота щекой сверху, прижимаясь там и тут, как к подушке. Она все выполняла послушно, тихонько постанывала, но потом перевернулась, сильно притянула к себе, и дальше все пошло по ее, и он с готовностью подчинился, потому что здесь только она могла знать, когда, что и как.
Отвлекаясь от банно-прачечных процедур, закончу с сюжетом. Илью находит Павлик, возлюбленный матери. И они вместе выбирают свободу, дерзко пересекая советско-финскую границу.
Довлатов 30 августа 1982 года пишет Ефимову письмо. Откладывать уже нельзя. Начинается оно с малоприятной для каждого пишущего фразы:
Я прочитал Ваш роман и нахожусь в довольно странном положении.
Тут же он поспешно оговаривается:
Дело в том, что из всего Вами написанного, вернее – из всего того, что я Вашего прочел, эта вещь – наиболее удалена от моих читательских интересов. В ней, с одной стороны, нет (в основополагающем виде) остроумия и вразумительности научных работ и нет, с другой стороны, и тоже в преимущественном количестве – исследования всяких мучительных чувств, на чем основана Ваша беллетристика.
Согласен, мучиться при чтении пришлось. Именно с этим чувством
