Читаем без скачивания Тайный заговор - Филипп Ванденберг

Однако с этой виной ему придется жить. Если, конечно, он сумеет выжить.

На площади Святого Петра, залитой ярким солнечным светом, толпились сотни тысяч людей. Настроение было праздничным.

Настал день urbi et orbi.

Бродка и Зюдов, объехав все заграждения, добрались до переднего блока, зарезервированного большей частью для важных гостей. Оттуда хорошо было видно лоджию.

Накануне Бродка и Зюдов обсуждали вопрос, не должны ли они поделиться своими сведениями с полицией. Бродка был за, Зюдов — против. В конце концов Бродка уступил, поскольку ничего не мог противопоставить аргументу Зюдова, заключавшемуся в том, что им никто не поверит. Чем они располагали? Парой микрокассет с непонятным содержанием и высказыванием трех человек, один из которых был мертв, а двух других подозревали в том, что они уже не совсем в своем уме?

Раздался шквал аплодисментов, когда в сопровождении государственного секретаря Ватикана и папского камергера в лоджию вошел папа. Он казался бледным и хрупким, почти испуганным.

Гораздо больше, чем папа, Бродку привлек Смоленски, маленький сутулый человек с волевым лицом, на котором выделялись черные кустистые брови. Его мантия, роскошная пурпурная накидка, уже из-за одного своего цвета вызывала у Бродки такое же отвращение, как и сам этот человек.

Папа казался трогательным, почти беспомощным. Теперь, когда он начал читать благословение на латыни, Бродка следил за каждым его движением и уже не сводил со старика глаз. Может, поэтому он не заметил беспокойства кардинала, стоявшего справа от папы. Смоленски искоса смотрел на папу, раздававшего благословение на всех языках мира. Его подчеркнуто равнодушный взгляд устремился к колоннаде, снова вернулся к папе, а затем опять на леса балюстрады.

— Joyeueses Paques![36] — воскликнул по-французски папа, чуть склонившись к микрофону, который находился прямо у него перед губами.

На площади раздались слабые аплодисменты.

Бродка неуверенно поглядел на Зюдова. Неужели они ошиблись? Неужели они внушили себе нечто, существовавшее только в их фантазиях? И зачем я здесь стою, подумал Бродка. Когда он возвращался к событиям прошедших месяцев, то части головоломки почти складывались — не хватало только одного, решающего, элемента, который бы все объяснил.

Пока Бродка размышлял об этом, анализируя свои сомнения, он пропустил момент и не увидел, как Смоленски полез в складки своей пурпурной мантии, словно хотел ее поправить. Взгляд кардинала снова устремился от папы, стоявшего рядом с ним, к лесам на колоннаде и обратно.

— Счастливой Пасхи! — раздался над площадью голос папы. На губах Смоленски промелькнула циничная ухмылка. Он сжал в руке крошечный передатчик и с наигранной набожностью смежил веки.

Выстрел произошел беззвучно. Смоленски широко раскрыл глаза, на секунду застыл, словно статуя, и безмолвно рухнул на пол. Он умер молниеносно. Откуда-то сзади на помощь бросились два диакона и вынесли государственного секретаря с лоджии. На мгновение площадь Святого Петра заволновалась. С невозмутимым видом папа продолжал благословлять.

Бродка покачал головой. Он словно окаменел.

Тем временем торжественная церемония закончилась. Папа помахал людям рукой и исчез.

Внезапно Бродка почувствовал, как кто-то схватил его за руку. Он обернулся.

— Жюльетт!

Какой-то миг они смотрели друг на друга, потом крепко обнялись.

В 13 часов дня радио Ватикана сообщило, что во время благословения urbi et orbi с государственным секретарем Ватикана кардиналом Смоленски случился инфаркт. Папа крайне потрясен столь неожиданным событием.

Это происшествие вызвало в Ватикане не столько озадаченность, сколько необъяснимое волнение. О праздничном настроении не могло быть и речи. В администрации Смоленски руководство взял на себя Польников. Он внимательно следил за происходящим, сидя у экранов, и поэтому знал, что кардинал курии Шперлинг, он же Бельфегор, находится на пути к нему.

Польников ожидал Шперлинга в приемной.

Кардинал закрыл за собой дверь, подошел к Польникову и обнял его.

— Вы проделали хорошую работу, Польников. Вы не останетесь внакладе!

Польников наслаждался комплиментом. Кивнув на экраны, спросил:

— Что теперь будет с этим, ваше преосвященство?

Кардинал скрестил руки на груди и стал пристально изучать пункт наблюдения.

— Не знаю, необходимы ли в Ватикане такие устройства, — ответил он.

Польников смущенно улыбнулся.

— Я действовал исключительно по поручению государственного секретаря. Кардинал Смоленски жил в постоянном страхе, оттого что боялся пропустить какое-либо происшествие. Он видел зло только в одном — в неведении. Знание — сила, как он любил повторять.

— И он не так уж не прав. В своем безумии он счел себя всезнающим, и именно это погубило его. Смоленски даже не подозревал, что под конец остался совсем один. При этом он совершенно серьезно полагал, что сможет стать следующим папой. Поздравляю, Польников, вы укрепили кардинала в этом мнении.

— Если быть до конца откровенным, — ответил секретарь, — то мне иногда приходилось очень непросто. Действуя вразрез с собственными убеждениями, я жил в постоянном страхе, что все откроется. Ведь Смоленски был не только умен, он обладал стойкостью и крайне острым чутьем.

Пока Польников и кардинал наблюдали на экранах за покоями папы, секретарь спросил:

— Ваше преосвященство, а с чем, если не секрет, была связана бесконечная ненависть Смоленски к папе?

Кардинал Шперлинг подошел ближе к Польникову и приглушенным голосом произнес:

— Вы должны знать, что когда-то папа был секретарем Смоленски. В те времена его звали просто монсеньор Маник. Конечно же, Смоленски сам хотел стать папой, однако конклав его не поддержал. Поэтому он выдвинул своего бывшего помощника, который к тому времени сам стал кардиналом. Смоленски рассчитывал, что сможет его шантажировать.

— Шантажировать?

— У папы в молодости было некое любовное увлечение. Эта связь не осталась без последствий.

— Боже мой! Теперь мне многое становится понятным.

— Это еще не все. Смоленски пытался заставить женщину сделать аборт, ибо не мог допустить скандала. Но женщина стояла на своем. Папа так никогда и не простил этого Смоленски, однако не мог восстать против него. Когда папа — с моей помощью — велел похоронить эту женщину на Кампо Санто Тевтонико, у Смоленски возникло ощущение, что все вышло из-под контроля. Поэтому он занялся операцией «Urbi et orbi», чтобы воспользоваться последним шансом и стать папой.

Польников задумался.

— А папа знал, что он был целью заговора?

— Конечно, — ответил Шперлинг. — Это очень сильно испугало его, хотя я и уверял его, что с ним ничего не случится.

— И что Смоленски убьет сам себя?..

— Об этом он даже не догадывался. Я уверен, что он никогда бы этого не допустил. Он и теперь придерживается только официальной версии. Если бы я сказал ему правду, он никогда не поверил бы мне.

Польников понимающе кивнул.

— Мне и самому трудно осознать реальность. Постоянное давление, постоянный страх, что меня раскроют, — все это камнем висело на моей шее. Но разрешите задать вопрос, ваше преосвященство. Теперь, когда государственного секретаря кардинала Смоленски больше нет с нами, что изменится?

Кардинал курии устремил взгляд в потолок. Казалось, вопрос был ему крайне неприятен.

— Ах, видите ли, Польников, — ответил он наконец, — Церкви две тысячи лет. И что изменилось за это время? Всегда будет папа, который провозглашает реформы и человечность, но уже его последователь уничтожает все добрые намерения. Такое ощущение, что на папстве висит проклятие.

Едва договорив, кардинал курии Шперлинг сам испугался своих слов.

Смерть Смоленски поразила пурпурную мафию, словно прямое попадание бомбы, когда от сильного взрыва отдельные части разлетаются в разные стороны, так что их не соберешь. И если бы некий наблюдатель в тот же день стал искать в Ватикане следы заговора, он ничего бы не нашел. Бывшие соучастники старательно избегали друг друга, не доверяя никому из своего окружения. Они догадывались, что Смоленски умер не своей смертью, однако никто не отваживался высказаться по этому поводу, поскольку тем самым можно было выдать себя.

Титус, только что вернувшийся в Рим, наблюдал за пасхальным благословением и его неожиданной развязкой в ресторанчике для голубых. Бесцельно побродив некоторое время по городу, он отправился в дом на Виа Банко Санто Спиррито. Казалось, ноги сами принесли его к Анастасии Фазолино. Смерть Смоленски поразила его больше всех. Хотя государственный секретарь и обращался с Титусом как с собакой, тот был верным псом.

Он думал, что тетя, как и он, будет страдать, узнав о смерти Смоленски, но быстро понял, что ошибся. Едва войдя в дом, Титус почувствовал, что Анастасия испытывала скорее облегчение, чем скорбь.