Читаем без скачивания Наследники Фауста - Елена Клещенко

— Да, я знаю. Хорошо, не буду, — покорно ответила я. Да, отныне я не сама по себе, отныне я — мать, и привыкать к этому титулу было трудно. Я вспомнила высокую кровать, застеленную чистым, и потом страшное круглое кресло для рожениц. То, чего я втайне боялась, так быстро осталось позади, а что было впереди? Теперь я, судя по всему, лежу в доме учителя, и тут же где-то мой ребенок, и едва ли госпожа Майер от всего этого в восторге. Не слишком-то она меня любила, пока я была девицей-прислугой, с чего бы ей обрадоваться замужней Марихен, то ли докторше, то ли соломенной вдове, которая свалилась к ней в дом со своим дитятком от неизвестного мужа?..

— Господин Майер, я хотела бы перебраться… в свой дом.

— Ну, только не сию минуту. Тебе нельзя вставать. Завтра, если захочешь, переберешься.

Глава 7

Самое любопытное — индейские травы, и тут мне не найти лучшего наставника, чем госпожа Исабель. Она использует растения иначе, чем медики и знахари Старого Света, и не в том дело, что травы иные, а в том, что многие из них действуют не на тело, а на душу. У этого дикого народа медицину трудно отделить от веры, и если препарат, влияющий на тело, изменяет состояние души, то здесь не обходится без демонов и богов, или же богов-демонов — злых и жестоких не менее наших бесов, но у них не зазорно просить помощи благочестивому лекарю. Нам это странно, как если бы германский медик, изготовляя снотворное или укрепляющее, призывал ангелов и архангелов. (Впрочем, ведь и церковное вино пьянит, а ладан заставляет биться сердце, и святые у католиков считаются покровителями различных недугов… но лучше оставлю эти домыслы.)

Им, так же, как и нам, известны снотворные и укрепляющие травы, но особое значение имеют, в случае снотворного, — сны, которые видит спящий, а в случае возбуждающего — мысли и озарения, которые посещают пациента. Та же кока, которой госпожа Исабель лечила меня от горной болезни, им привычна, как немцу вечерняя кружка пива. Она придает силы во время тяжелой работы или в бою (госпожа Исабель поведала мне, что для их покойного короля скороходы доставляли лед с горных вершин и рыбу с побережья, и во весь свой путь они жевали коку); она же радует на свадьбе или ином празднике. Когда нас в горах застигла гроза и я, признаться, решил, что настал конец света (в оправдание своей трусости скажу, что здешние грозы мало похожи на наши весенние и летние — струи ледяной воды хлещут, как оплеухи, молнии выжигают глаза, от громовых ударов молитвы замирают на устах, и только и ждешь, когда же эти горы обрушатся и погребут всех нас), тогда госпожа Исабель своей собственной ручкой положила мне в рот еще один шарик, и что бы вы думали — меня перестала колотить дрожь, и страх отступил. Но эта же кока — священная трава богини любви (любовь подразумевается отнюдь не небесная), а гадатели, особым образом обученные, гадают на ее листьях — в одних случаях жуют их, а в других не жуют и не употребляют иначе, но роняют и смотрят, как легли.

Есть и другая трава, чей дым вдыхают, чтобы вызвать видения. Таким путем можно узнать сокрытое: где находятся краденые вещи, а также враги или охотничья добыча, или кто совершил преступление. Я попробовал сам, но видений не испытал: действие приблизительно как от вина, но веселья меньше, а похмелье сильнее и гаже. Возможно, к этой траве нужна привычка. Другие племена, живущие к северу, на перешейке и дальше, а также на островах, как мне рассказали, курят ее просто для удовольствия или в знак дружбы, вроде нашего братского кубка.

Есть еще и иные травы, но к ним индейцы прибегают лишь на отдыхе, а не в походе, ибо действие их многократно сильнее. Так, они готовят некое питье, вызывающее безудержную рвоту, и употребляют его по большим праздникам, с музыкой и плясками и превеликой радостью. Об этом мне рассказал наш священник; он полагает, что извержение съеденного есть символ очищения перед богами, нечто вроде причастия наизнанку. И видно, что отец Михель у нас не медик. Головой ручаюсь, что это не простое рвотное. Расспрашивал госпожу Исабель, но она опять представилась непонимающей: мол, очищение — очищением, знаю такие травы, а праздники — праздниками, что тебе до них, коли ты не веруешь в наших богов, которых повергает твой Иисус?.. Она права, но перестать любопытствовать не могу.

Глава 8

Амалия взяла у меня расчет, заявив, что нанималась служить пожилой вдове, а не молодой матери. Я, впрочем, тоже не особенно мечтала отдавать приказания той, кто в иные времена приказывала мне. У тетушки я нашла шкатулку, полную серебра. Вдовью долю в доходах гильдии, к которой принадлежал господин Хондорф, я, конечно, не могла получить, да и не стремилась к этому. Но немедленно уехать назад в Виттенберг было бы слишком опасно для ребенка, и мы с Янкой обосновались в доме, в котором я выросла. Здесь дожидались меня мое старое платье, еще хуже того, в котором я ушла минувшим летом, и домашние деревянные башмаки. Платье я безжалостно распорола спереди, чтобы удобнее было кормить, а каблуком башмака вколотила гвоздик в стену над колыбелью и повесила на него образок святого Иоанна Златоуста.

Я исполнила просьбу мужа и назвала сына Иоганнесом, по деду, но радовалась, когда в чертах сына находила сходство не с собой и не с дедом, а с отцом. Окружающие женщины наперебой твердили мне, что маленький Иоганнес — мое повторение и что это самый благоприятный знак, когда сын походит на мать, но я видела другое. Брови, которые сразу же стали подниматься вверх, едва он выучился пристально смотреть, глаза и подбородок, и даже горбинка крошечного носа — все было образом Кристофа, и других, более благоприятных примет на свете быть не могло.

Мне надлежало быть счастливой, но по правде я едва справлялась с тоской. Кто знает, от какой глупости, я ждала не только сына, но и мужа. (Не так ли бывает в сказках и песнях: князь возвращается, а дома у него маленький сын в колыбели.) Но не исполнилось: я была с сыном на руках и по-прежнему ничего не знала о Кристофе.

В первые же дни я спросила у господина Майера, где Кетхен, — моя прежняя приятельница исчезла из его дома. Учитель коротко ответил, что она взяла расчет и выходит замуж, «потому что ей необходимо это сделать как можно скорее». Я спросила, не за студента ли она выходит и не Генрихом ли того зовут. «Она тебе говорила о нем? Бедный малый больше не студент, и, пожалуй, так лучше и для него, и для науки».

Я встретила их, когда шла из ратуши. Генрих вел молодую жену под руку. Парень был одет совсем не так скверно, как в тот день, когда он сел выпивать с господином Шварцем. То ли нашел себе выгодную службу, то ли помер его богатый родственник, о котором болтал Антон, но на плечах его была мантия дорогого сукна, на ногах модные башмаки, на груди золотая цепь, а на поясе — кошель, явно не из пустого щегольства подвешенный.