Читаем без скачивания Антология советского детектива-43. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Корецкий Данил Аркадьевич

— Спасибо. В сфере невозможного мне ваши уже устроили.

— Простите, не понимаю?

— Рад, если так.

В контору, где туча тучей сидит Васькин, входит Малахов.

— Котя, я пришел. Оклемался.

— Ну, молодец, — безрадостно отзывается Васькин.

— А ты что? Не в себе?

— Схлопотал… от дорогой начальницы.

— Ой, Котя! Никакого тебе покоя нет! — переживает Малахов.

— А, гори оно все!.. — Васькин, подойдя к двери, выглядывает, нет ли кого поблизости, запирает дверь на ключ. — Давай позанимаемся!

Малахов достает из шкафа спрятанную гитару. Занятия проходят в тайне.

Неуклюже Васькин обхватывает гитару большими руками, долго прилаживается, пробует одну-другую струну. Малахов наблюдает за ним сочувственно, почти жалостливо.

— Ну, давай, — решается Васькин и старательно берет несколько аккордов:

Надежда — мой компас земной…

Малахов тихонько мелодично подтягивает. На лице Васькина напряжение, он сбивается и фальшивит.

— Как-то ты ее не так, Котя… не так держишь. Ты не дави, ты играй! Вот, — Малахов забирает гитару, привычно наигрывает мотив. — Эту руку так, эту так. И ласково, понимаешь, ласково.

— Глядеть-то оно просто…

Васькин в поте лица одолевает несколько музыкальных фраз и снова фальшивит.

— Ну, никак! — горестно удивляется он.

— Ничего, Котя. Сегодня не в настроении… — Малахов утешает, понимая, что сейчас Васькину очень нужна песня. Душа просит.

14

Квартира Чугунниковой обставлена мебелью послевоенных лет. Ковры, люстра, вазы — все очень добротное, но старомодное. А из современных вещей — только большой цветной телевизор. На стене увеличенная фотография, где Чугунникова в молодости снята под руку со статным мужчиной лет сорока, в мундире с генеральскими погонами.

На диване лежит дочь Чугунниковой — Лена. Услышав, что хлопнула входная дверь, она отворачивается к стене.

— Как приятно видеть тебя дома, — заглянув в комнату, говорит Чугунникова. — Если не заболела.

— Нет.

Чугунникова скидывает плащ, снимает туфли.

— Поругалась со своим мальчиком? — спрашивает она из коридора.

— У «моего мальчика» есть имя, и ты его знаешь.

— Да, — легко улыбается Чугунникова. — Я помню имена всех мальчиков, с которыми ты поругалась.

— С ним я не поругаюсь никогда.

Убежденный тон дочери заставляет Чугунникову на секунду замереть в тревоге.

— Леночка… — осторожно начинает она. — Я не стесняю твоей свободы… Но только, пожалуйста, не увязни раньше времени! Ты такая у меня красивая, умная. А Саша приятный парень, но… не нашего круга, согласись.

— Наш круг — разряженная публика в Торговом центре? — не поворачиваясь от стены, спрашивает Лена.

— Дочка, зачем тебе надо со мной поссориться? — спрашивает Чугунникова, присаживаясь на диван рядом с Леной. — Не передергивай! Ты же знаешь, что я имею в виду. Моя работа связана только с тем, какой вуз я кончила. Будь жив твой отец…

Лена резко поворачивается на диване.

— Молчи об отце!.. Не могу больше! Молчи!

— Почему? — поднимается с дивана Чугунникова.

— Как ты гордишься, что умеешь выглядеть спокойной! А ты на всякий случай сядь!

— Не хочется. После бассейна всегда такая бодрость… — Чугунникова старается заглушить нарастающую тревогу. — Жаль, что ты не…

— Мама, хватит! Хватит врать! Не был мой отец генералом! И не погиб, когда мне был годик. И не было у нас громадной дачи в Барвихе!

Удар сокрушительный — ноги у Чугунниковой действительно подламываются, однако она все еще цепляется за старую легенду.

— Но вот его фотография, — мертвым голосом произносит она. — Вокруг его вещи. Он не писал писем, потому что по роду службы…

— Мама, очнись! Ты слышишь, что тебе говорят?! Я была вчера в Барвихе у одной девочки. Ляпнула про дачу. Меня подняли насмех! При Саше, при всех! Дачу построила знаменитая писательница, потом купил знаменитый артист. Назвать фамилии? — Ленку корчит от воспоминания о пережитом унижении. — «Наш дивный дом в Барвихе»!..

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Мать сидит оглушенная, молчит.

— Остальное мне объяснила вкратце тетя Вера.

— Мерзавка… — без выражения произносит Чугунникова.

— А ты маньячка, сумасшедшая. Ты же плакала, когда мы туда ездили! Привезла показывать: «Вот здесь ты училась ходить…», смотрела на чужой дом… До сих пор помню, как ты горько плакала. О чем? Ну скажи мне, о чем?! Мама!

Чугунникова отзывается не сразу.

— О том, что ничего… ничего этого не было… — скрывая слезы, Чугунникова разбитой походкой идет к серванту, наливает рюмку коньяку, но, не выпив, ставит обратно. Спрашивает с мучением: — Тебе нужна правда?

— Да. Что с отцом? Кто он?

— Кто? Студент. За ним следом я и пошла в Плехановский… Мы должны были расписаться. И тут… тут он дал задний ход. Мы, говорит, молоды, зачем связывать себя ребенком… то есть тобой. А у меня, слава богу, не поднялась рука. — Она выпивает рюмку, и в ее тоне появляются вульгарные нотки. — Мой красавчик захотел в аспирантуру, подкатился к деканской дочке. Меня побоку с моим пузом.

— Ты так специально? Чтобы стало больнее?

— Хочешь, чтобы я билась об стенку? Этим, доченька, я долго занималась. Ты представляешь, что такое мать-одиночка?..

— Неужели ты не могла выйти замуж? Одну тебя, что ли, бросили! До того банальная история! — в голосе Лены и жалость и презрение.

— Банально то, что случается с кем-то другим. А когда с тобой, это трагедия… Мне не встретился человек, за которого хотелось бы замуж. А кроме того, дать тебе отчима…

— Ну ладно, ну не вышла. Но зачем такой-то, бутафорский?! — показывает Лена на фотографию.

— Нет, ты не понимаешь. Когда ты была маленькая, смотрели по-другому, стыдились. Вам выдавали позорную метрику с прочерком в графе «отец». Все про таких детей знали, и в садике и в школе, это было пятно… Никогда не скажу, чего мне стоило, но ты стала законной генеральской дочкой. И выросла гордая, без комплексов.

— И ты год за годом, год за годом… Материнский подвиг, да? А каково мне теперь? «Папин письменный стол», «папино кресло», «папина фуражка», «папин стакан», «папин день рождения», «наша фамилия», «традиции семьи», — она останавливается, задохнувшись. — Да здесь каждый стул лжет! Видеть не могу!

— Давай все сменим? Хочешь? Все до последней кнопки! — Чугунникова зажигается надеждой увлечь дочь. — Эту рухлядь — вон. Самой надоело. Все по-новому. Сюда — стенку… Сюда — угловой диван… Медвежьи шкуры. Декоративный камин сложим. Хочешь?

— Где ты наберешься денег…

— Не твоя печаль! Все сделаю! — на лице Чугунниковой уже пробивается улыбка, она не замечает, что потеряла осторожность и переборщила, «покупая» дочь.

— Мама, а на какие вообще доходы мы шикуем? — медленно спрашивает Лена. — Раз не было генеральского наследства… раз ты не продавала громадную дачу… а мы все живем и живем, восемнадцать лет на нее живем… шубы покупаем… за бешеные деньги встречаем Новый год…

— Разве это бешеные, дочурка? Бешеные — когда совсем другое число нулей.

Но Лена не слышит, смотрит широко открытыми глазами.

— Я даже не задумывалась, какая у тебя зарплата… Мама?!

15

Время поджимает друзей. Сколько еще рискнет Саковин удерживать материал в рамках служебного расследования?

— Как у тебя, Зиночка? Много оказалось Старухиных? — спрашивает Пал Палыч.

— Нет. Росчерк отработанный. Выполняется от начала до конца единым штрихом. Во всех элементах идентичность. Так что фальшивок я не нашла.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А еще что? — Пал Палыч чувствует, что она не договорила.

— Да есть попутное наблюдение… — Кибрит берется за подшивки, лежащие на столе. — Акты оформлены аккуратно. Подпись Старухина обычно строго в линеечку. Вот: «Лобов — Старухин», «Лобов — Старухин». Но в некоторых случаях, погляди: здесь выше строки полезла, а тут ниже… или вот — косо…