Читаем без скачивания Черный меч - Влад Вегашин

Эсэсовец равнодушно пожал плечами.

— Обещаю. Тебе стало легче? — нарочито грубо спросил он.

— Да. Ты всегда держишь свое слово, я знаю. Теперь мне будет спокойнее.

— Тогда спи. Я тоже хочу спать.

Спустя десять минут Руфь совершенно по-детски сопела ему в плечо. А Вольфганг еще долго лежал без сна, закрыв глаза, и пытался понять, зачем он еще жив.

Это был конец одна тысяча девятьсот сорок четвертого года. А потом страшные известия повалили одно за другим. Отступление германской армии, падение Берлина, самоубийство фюрера, капитуляция, и…

Нюрнбергский Процесс.

К тому моменту Вольф уже вставал при помощи ведьмы и даже передвигался по дому, в котором они жили — правда, не по лестницам, и только при помощи костылей.

Первые подробности из Нюрнберга он узнал из газет, неосторожно оставленных Руфью в прихожей. Бывший обершарфюрер, прочитав несколько советских и английских статей, был в бешенстве — победители писали историю на свой лад. Нет, он не забыл Бонке и его приятелей, он прекрасно понимал к тому моменту преступность национал-социализма в том виде, в котором он существовал, но обвинять в преступлении против человечества простых солдат, которые всего лишь исполняли свой долг, сражаясь за родину? Пусть неофициально, но тем не менее. В процессе денацификации отбирать и уничтожать у женщин, потерявших на этой жуткой войне отцов, мужей, братьев и сыновей то немногое, что напоминало о них — все награды, на которых были эмблемы Рейха, и тем более — свастика? А избиения и массовые убийства бывших солдат Германии русскими?

— Забудь о Рейхе, — советовала Руфь. — Это прошлое, и пусть оно в прошлом и остается. У тебя давно другая жизнь.

Вольф не спорил с рациональностью ее слов. Но… как он мог забыть то, что составляло смысл его существования на протяжении почти всей жизни?

Рейх, в том виде, в котором он существовал — преступен. И бывший эсэсовец с этим не спорил. Но он своими глазами видел, как отбирали у жившей через улицу от них фрау Эммы Железный Крест ее единственного сына — последняя память о юном штурмовике, погибшем еще в сороковом году. Он понимал, что победи в войне Германия — все было бы стократ страшнее. Но неужели победители не смогли сохранить достоинство?

Изгнание немцев с территории Восточной Пруссии — разве не чрезмерная, совершенно ненужная жестокость? Казалось бы, зачем? Чем помешали людям простые жители, гражданские, никоим образом не участвовавшие в войне? Чем победители оказались лучше побежденных. Как в свое время нацисты не считали за людей евреев, терроризировали их, убивали, издевались над ними, так и победители сейчас мстили ни в чем не повинным немцам, жившим на территории Восточной Пруссии.

За Нюрнбергским процессом Вольфганг следил настолько пристально, насколько это было возможно. Он читал все газеты, выходившие в небольшом городке, в котором они с Руфью жили последние два года, и не раз отмечал небольшие статьи, в которых говорилось об очередном самосуде простых жителей над бывшими солдатами Рейха. Вольфа до глубины души возмутило то, что суд отклонил ходатайство Эриха Редера, главнокомандующего ВМФ Германии, о замене пожизненного заключения смертной казнью. А после очередной статьи, в которой от всей души обливали грязью простых солдат Рейха, отчаяние бывшего обершарфюрера вылилось в строчки:

Позови — не приду, потеряюсь, избудусь, забудусь.Даже в воспоминаньях нет места — при жизни стал смертью.К нам судьба оказалась щедра на недоброе чудо,Но, когда вам расскажут, что мы были волки — не верьте.

Ну, какие там бестии — серые были щенята,С голубыми глазами, в которых вся преданность мира.Нас учили стрелять и гордиться судьбою солдата,Но забыли сказать, где находится выход из тира.

Нам забыли сказать, что однажды мы будем неправы,Обречённо неправы, как вечно неправ проигравший.Трижды проклятый Рейх, опоивший нас сладкой отравой,Позабыл, что нам тоже бывает и больно, и страшно.

Не для нас справедливость, кривятся брезгливые лица,Не для нас милосердие божие и человечье,Нас, за то, что стояли у жарких печей Аушвица,С омерзеньем отторгнет от нас же спасённая вечность.

Нас оставят лишь в книжках с кровавым и скорбным сюжетом,Да и там мы пребудем землёю и небом презренны.Над опрятным музеем, над вечным огнём нашим жертвамСтылый ветер, быть может, шепнёт еле слышно: «Presente».[20]

Самым обидным для Вольфганга было то, что он все же начал поправляться до того, как закончилась война. И теперь надо было выполнять данное Руфи обещание — жить дальше.

Он жил. Так, как получалось. Владея в совершенстве несколькими языками, Вольф без особых проблем устроился на какую-то работу, куда ходил просто для того, чтобы чем-то себя занять.

Существование стало серой навязанной необходимостью. Он неоднократно проклинал Руфь за то, что она спасла его, не дала умереть в той же яме, где навсегда оборвалась вера молодого эсэсовца во все, во что он вообще верил. Но обещание было дано, и его приходилось держать. И на протяжении долгих лет Вольф его держал.

Вольфганг Эрих Шварц-Кениг, бывший обершарфюрер СС, дивизия «Totenkopf», погиб в апреле одна тысяча девятьсот сорок девятого года. Трагическая случайность — в ходе задержания особо опасного преступника кто-то из полицейских попал прямо в сердце проходившего мимо человека.

Его без шума похоронили на маленьком местном кладбище. На похоронах почти никого не было — несколько человек с работы, хозяйка дома, где Вольф жил последние годы, и прячущая лицо под капюшоном Руфь.

Когда все, пробормотав положенные слова прощания, с облегчением разошлись, ведьма осталась у свежей могилы одна.

— Не твоя это была судьба, — негромко проговорила она, извлекая из рукава пальто узкий обломок из звездчатой черной стали, заостренный с одной стороны. — До встречи, мой храбрый спаситель. До встречи, несостоявшийся хранитель…

Воспоминания сыпались сквозь пальцы, как мелкий речной песок. Перед взглядом закрытых глаз мелькали фотоснимки с процесса, лица сослуживцев, пролетала, кружась в танце, Руфь, и снова газетные вырезки, и перекошенная физиономия Бонке, и звенели в голове детские крики…